И Иванов понял, что пощады не будет. «Да они же ничего не понимают! – обливаясь холодным потом, Иванов перевел взгляд на девушку. – Они не знают, что делают! Совсем ничего не понимают!.. Ее нельзя убивать!». Александр, пытаясь найти защиту у старшего и сильного начальника, с мольбой взглянул в глаза Батурину.
С высоты полного роста на него смотрело равнодушное неподвижное лицо убийцы с пустыми холодными глазницами вместо глаз. В них Иванов узнавал неотвратимую беспощадность приводящих приговор в исполнение и ненависть – чужую и свою. И тогда, не успев сообразить, что делает, изо всех сил кинулся он в ноги главному палачу, сбив его на землю мощным ударом плеча в колени. На что он надеялся? Наташке в таком состоянии все равно помочь уже ничем было нельзя. Но Иванов дрался, оттягивая ее последний миг на земле. Оттягивая этот миг всеми своими силами.
Никто не успел даже слова вымолвить, только запоздалое «Ах ты!..» повисло в воздухе перед тем, как Батурин тяжело упал на землю. А Иванов, получив чувствительный удар прикладом в спину, перелетел через лежащего Александра и сразу не смог подняться. Он только увидел, как приподнялась с земли Наташка, но ее стекленеющий взгляд был направлен не на него и не на убийц, а в серый день, скатывающийся в тягучие сумерки над их головами…
Холодный воздух прорезала короткая автоматная очередь, и Иванов в ужасе зарылся лицом в мокрый снег…
С расцарапанным лицом он сидел возле неподвижного тела. Не плакал – слез у него не было, – молчал, только изредка поднимал усталые глаза на проходивших мимо. Он не узнавал никого. Он думал о своем и был далеко… В Чечне девяносто пятого… Рядом с боевыми друзьями, которых ему сейчас так не хватало…
В глубине души Иванов понимал, что ему надо немедленно подняться и уйти подальше от убитой девушки, от косых взглядов проходящих мимо нехороших людей в камуфляжах. Но ему было все безразлично. И он сидел, потому что очень устал, потому что от удара прикладом болела спина. Болела так, что было невозможно дышать. А еще потому, что болело сердце. И эту боль нельзя было сравнить ни с какой другой.
Когда вокруг Иванова собралась вооруженная группа, он не пошевелился. Прозвучала команда: «Тащите!», и кто-то попытался взять Наташку за ноги.
– Оставьте, сволочи! – неотрывно глядя в одну точку на снегу, прорычал Иванов. Спорить с ним не стали. Подошел еще кто-то.
– Ты не очень-то сволочись! – узнал Иванов низкий голос Чугуна. – Они пятерых наших уложили!
«Ничуть не жалко», – подумал Иванов, приходя в себя и придавая взгляду осмысленность. Он понял, что на него смотрят с ожиданием.
– Уйди отсюда, не мешай! – приказал Чугун. Иванова грубо оттолкнули, и он молча повиновался.
В сгущающемся полумраке убитых подтаскивали к почти уже выкопанной яме у крайних кустов. Некоторых, еще подающих признаки жизни, добивали ножами и прикладами. Кто-то из «вольных стрелков», не выдержав тяжелого запаха крови, блевал прямо тут же. Туда, к яме, и поволокли Наташку. Иванов, опустив голову, медленно шел по тянущейся по серому снегу за телом неровной кровавой дорожке.
Подойдя к черному краю ямы, Иванов увидел в ней четверых мужиков бомжеватого вида, орудующих изо всех сил ломами и лопатами.
– Не будь дураком! – тихо сказал неслышно подошедший Батурин. – Я своим мужикам велел, чтобы помалкивали об этой истории… Чугун, конечно, все узнает, но не сейчас, и сегодня ты сможешь уехать отсюда живым. Понял?
Иванов, не отрывая взгляда от страшного провала ямы, молча кивнул и вздохнул, подумав про жену и дочь.
– На меня зла не держи. Если б кто-то ушел, Чугун бы нас всех тут положил. – Александр отошел, а Иванов продолжал стоять у края свежевыкопанной могилы.
Земля успела промерзнуть только сверху, и работа у землекопов спорилась. Закончив копать, четверо мужиков, передав наверх ломы и лопаты, стали укладывать ровными рядами тела, небрежно скидываемые в яму. Иванов увидел, как некрасиво, с глухим ударом, будто наполненный чем-то мягким мешок, упало на груду остывающих тел окровавленное тело Наташки, как рассыпались по ее плечам и красивому лицу черные волосы, и зажмурил глаза, пережидая очередной приступ боли. Но от ямы не отошел. Заставил себя снова открыть глаза. Он хотел запомнить все.
– Сколько их? – спросил кто-то рядом. Иванов даже не посмотрел в ту сторону.
– Сорок три – с нашими, – ответил чей-то голос подальше.
– Точно? Никто не ушел?
– Никто.
– А говорили – пятьдесят.
– Не-а… Сорок три…
Когда последнее тело было скинуто в зияющее чрево ямы, и бомжи-землекопы уже собрались вылезти из нее, раздались автоматные очереди. Четверо мужиков в робах, освещаемые в темноте наступающей ночи вспышками выстрелов, упали как подкошенные на уложенные ими же тела. Выстроившись в ряд у черного земляного отвала на краю, без суеты, словно выполняли обычную повседневную работу, стреляли люди в серых комбинезонах и черных масках. Рядом с ними спокойно стоял и курил Чугун. «Свидетели нам не нужны!» – вспомнил его слова Иванов и непроизвольно содрогнулся.
Выстрелы смолкли.
– Мужики, взяли лопаты! – в повисшей звенящей тишине голос Чугуна прозвучал глухо. Но его услышали. Несколько человек послушно схватили лопаты и стали быстро закидывать землей большую братскую могилу. А Иванов, не в силах пошевелиться, стоял и смотрел. Но это был не он. Потому что он – боевой офицер – не мог принимать во всем этом бесчеловечном безумии участие! И весь этот кошмар не мог быть реальностью… Иванов поднял голову к небесам, будто удостоверяясь, видит ли все это Бог? Но свинцово-черное низкое небо выглядело безжизненным. Тяжелые сумерки окутывали все вокруг мистической пеленой…
IX. Своя игра
Он не смог бы рассказать, как добрался домой, потому что не помнил. В автобусе вместе с остальными Александр сильно напился. Перед глазами стояла одна и та же картина: окровавленное девичье тело скидывают в яму, наполненную мертвецами…
В душе Иванова образовалась какая-то зияющая черная пустота. Он не мог спать. Стоило только немного забыться, как перед глазами вставала картина: лежащая на темно-красном снегу девушка, истекая кровью, смотрит на него глазами, полными ненависти и ужаса. Эти глаза обвиняют его перед Богом и людьми! Они взывают к мщению! Он видит, как девушка пытается приподняться с земли, но ее стекленеющий взгляд направлен не на него и не на ее убийц, а в серый, скатывающийся в тягучие сумерки над их головами день…
…За мертвым телом по грязному снегу тянется неровный кровавый след. Большая могила смотрит на него страшным черным провалом… Некрасиво, с глухим ударом падает на груду остывающих тел Наташа, а по ее плечам, лицу и закрытым глазам рассыпаются черные волосы…
Два дня, закрывшись в своей комнате, Иванов пил. Он не разговаривал с женой, не отвечал на телефонные звонки, не общался с ребенком. Ему хотелось только одного – умереть.
Тамара таким его видела впервые. Несколько раз пыталась заговорить с мужем, но наталкивалась на запертую дверь или на отчужденный отсутствующий взгляд человека, которого совсем не знала. Ей стало страшно и жутко, но обратиться к кому-то в этом чужом городе она не могла, и, оставив попытки поговорить, переживала постигшую их маленькую семью беду одна.
Чужой Иванов, лишь иногда выходя по надобности, никак не обращался ни к жене, ни к дочке, будто не узнавая их, и снова запирался в комнате и пил… Один.
Но однажды он не вышел. На исходе дня жена вызвала «скорую»…
Из госпиталя он вернулся через неделю осунувшимся, похудевшим и … виноватым.
– Прости меня… – выдавил Иванов, переступая порог квартиры. Тамара молча обняла его. Она его простила. Простила за внезапную непонятную ей отчужденность, молчание, его попытку спрятаться от неприятностей за бутылкой, за то, что он не думал о них с дочерью. Не могла не простить, потому что любила.
– Не делай больше так… – лишь попросила она. – Мы с Наташкой очень напугались…
– Не буду, – произнес Иванов и виновато повторил: – Прости меня, Тома. За все…
– Уже простила. Пошли обедать.
Заканчивая на кухне вкусный обед и ловя на себе теплый взгляд жены, Иванов понимал, что нет ничего дороже, чем семья, и нет лучше места на свете, чем родной дом, где тебя любят, и где всегда ждут. А прошлое нужно забыть. Забыть, как страшный сон. Но если бы жизнь можно было листать, как книгу! Перевернул страницу, и все… Не стал Иванов говорить супруге, о чем думал бессонными ночами в госпитале, как заново взвешивал и оценивал всю свою прожитую жизнь и как пришел к выводу, что не сможет он сейчас, когда грабят и марают грязью его Родину, убивают ни в чем не повинных людей, занять позицию простого наблюдателя. Не стал он говорить жене о том, что, взвесив и оценив все «за» и «против», выбрал он для себя из множества путей единственно возможный путь – войну. Войну с чугунами, бандитами, грабителями, продажными ментами и чиновниками со всей вылезшей в последнее время на свет божий сволочью. Войну, больше похожую на месть – скрытую и тайную. Потому что в этой войне только неизвестность и темный покров ночи становились его союзниками. Еще понял Иванов, что теперь, после лесного расстрела, душа его не успокоится, пока бьется сердце и пока не будет наказан последний из убийц Наташки и ее товарищей!
