Пистолет щелкнул пустой обоймой. Он позволил ему выпасть из руки, перешагнул через тело Майды, затем через тело Бретта и остановился перед дверью, натягивая свою лыжную шапочку на пламенеющий череп. Впрочем, перед тем как открыть дверь, он передумал и на секунду вернулся в роскошную и просторную гостиную…
До рассвета оставался час, когда Магниевый Джонс добрался до хижины Эдгара Алана Джонса. Увидев его, Эдгар радостно закаркал, пока не обратил внимания на выражение лица своего собрата. Он взял Джонса под руку и помог ему, ссутулившись, войти в свою крошечную, окрашенную в черный лачугу.
— Ты ранен! — прохныкал Эдгар, поддерживая Джонса, пока тот садился на маленький шаткий стул у стола в центре комнаты. Кроме полок, другой мебели не было. Не было и кровати. Радио играло музыку, напоминающую крики китов, проигрываемые задом наперед, а на плитке, работающей от батареек, закипал чайник.
— У меня для тебя кое-что есть, — сказал Джонс с присвистом — одно из его легких безжизненно покоилось в колыбели из ребер. — Рождественский подарок…
— Мне нужно привести помощь. Я выйду… Остановлю машину на улице, — продолжал Эдгар.
Джонс схватил его за руку до того, как Эдгар успел дойти до двери. Он улыбнулся созданию.
— Можно мне чашечку чая? — сказал он.
Несколько секунд Эдгар неподвижно смотрел на него. По его дырчатому лицу ничего нельзя было прочитать. Затем он развернулся, как в замедленной съемке, и, подергивая головой, направился к плитке и чайнику.
Когда Эдгар повернулся к нему спиной, Джон запустил руку в свое длинное черное пальто, отяжелевшее от крови, и из кармана в подкладке достал статуэтку, вырезанную из переливчатого кристалла. Это был свирепый рамонский воин с копьем на изготовку. Он тихо поставил его на стол, чтобы фигурка стала для низкорослого клона сюрпризом, когда тот наконец обернется.
И пока Джонс ждал Эдгара с его чаем, он стянул свою шапочку и опустил голову на руку, лежащую на столе. Закрыл глаза, чтобы отдохнуть.
Да, он просто немного передохнет… Пока его друг не обернется.
Хранилище печалей
Макдиас считал, что жилище убийцы всегда говорит о нем больше, чем самый удачный допрос. Некоторые квартиры оказывались тусклыми и вполне обычными: все, чем они могли удивить, — это пара-другая трофейных трусиков. Их владельцы чаще всего убивали вполне в духе своих жилищ — так же тупо и рационально. Ну, например, единственным выстрелом в голову. Другие оказывались намного более изобретательными, а порой и эксцентричными, как в своих эстетических предпочтениях, так и в способах умерщвления своих жертв. МакДиас находил таких людей более занимательными и в то же время более пугающими. По сравнению с ними первый тип убийц напоминал акул, бездумно стремящихся к утолению своего вечного голода. А вторые, напротив, были скорее художниками, хирургами и мрачными комедиантами в одном лице, и как только МакДиас приступил к осмотру места преступления, он тут же понял, что этот убийца был одним из «художников».
Стены гостиной были увешаны черепами людей, животных и инопланетян (порой животных и инопланетян было сложно отличить друг от друга — в Панктауне сосуществовало больше разумных видов, чем его житель мог встретить за всю жизнь). Стены были целиком покрыты глянцево-черными листами пластика, облепившими черепа так, что те напоминали окаменелости в обсидиане. Никерс — коп, бывший за старшего до прибытия МакДиаса, — сказал ему: «Я и не думал, что все эти черепа могут быть делом его рук… Решил, что большая часть была заказана через медицинские каталоги черного рынка… Пока не зашел в спальню…»
Что ж, МакДиас счел это поводом для обследования спальни. В любом случае больше не имело смысла глазеть на развешанные на музейный манер экспонаты: их образы были раз и навсегда запечатлены у него в мозгу, чтобы он мог позже воспроизвести их на досуге. Его память была фотографической — она была музеем в себе… И в этом музее было столько черепов, сколько и не снилось этому коллекционеру.
Ведя МакДиаса по коридору, Никерс поведал ему о том, что при аресте убийца не оказывал сопротивления, и о том, что он был библиотекарем Пакстонской консерватории тридцати трех лет от роду, а на груди у него была вытатуирована богиня Кали. Желтые чернила, использованные для ее глаз, сияли так ярко, что ему приходилось заклеивать их полосками черной изоленты, чтобы они не просвечивали через одежду на работе. МакДиасу подумалось, что вульгарность татуировки не сочеталась с суровой красотой гостиной, но вполне возможно, что убийца сделал тату еще в молодости. И тут они зашли в спальню.
Обстановка и жертвы были здесь одним целым. МакДиасу пришла на ум темная пещера со свисающими с потолка сталактитами. Он насчитал тринадцать обнаженных мужских тел. Все они свисали с потолка спиной к нему. Сначала он подумал, что они были подвешены самым обычным образом — ведь их головы терялись во тьме. Но затем он увидел, что потолок представлял собой густую темную жидкость, которая слегка плескалась и шла мелкой рябью. Возможно, это объяснялось легким покачиванием свисающих тел… Впрочем, все могло быть наоборот. Головы и шеи тел были вставлены в этот жидкий потолок, за счет чего они и держались. Может, жидкость, а может, и что-то еще в этой комнате способствовало сохранению тел — ни одно из них не казалось разлагающимся. МакДиас отметил лишь, что нижние части тел, в которых скапливалась кровь, немного раздулись и изменили цвет, но плоть и конечности остались эластичными. Впрочем, он так и не дотронулся ни до одного из них.
МакДиас ходил между ними, изворачиваясь и пригибаясь, изо всех сил пытаясь не задеть висячих покойников. Он осматривал их спереди, отмечая татуировки и кольца, вошедшие в моду ритуальные шрамы и метки. Все это говорило о том, что некоторые из жертв были студентами. Возможно, из консерватории. Его глаза запечатлели все, и когда он закончил, то скомандовал Никерсу и его людям снять одно из тел.
Не обошлось без сложностей. Когда тело наконец-то высвободилось из плена жидкости, полицейские рухнули на пол, а труп распластался сверху. Он был обезглавлен, и на какую-то иррациональную секунду МакДиасу показалось, что они, должно быть, слишком сильно дергали тело, в результате чего голова оторвалась и осталась в странном потолке. Но выяснилось, что безголовыми были все тела — черная жидкость надежно удерживала их за шеи. Вскоре МакДиасу предстояло узнать, что многие из черепов в гостиной действительно принадлежали жертвам.
Несколько часов спустя, когда сняли последнего из юношей, МакДиас снова стоял в гостиной. Он заметил на кофейном столике футляр от скрипки. Может, убийца был разочаровавшимся музыкантом, игравшим перед черепами своей публики? Возможно, он был обнажен, а по лицу его текли слезы. Слезы, вызванные красотой собственной музыки. Слезы, вызванные неподвижными, но восхищенными взглядами его костяных почитателей. Детектив резко подошел к окну и распахнул тяжелые черные шторы. Дневной свет освежал, и он открыл окно, чтобы впустить прохладный воздух и выпустить немного отравлявшего его яда. Город раскинулся перед ним пластами бледнеющей серости. Он напомнил МакДиасу плотное скопление сталагмитов, растущее навстречу сталактитам из спальни. Порченый коралловый риф, кишащий жизнью — хаверкарами, снующими по нему, словно стайки рыб. Словно рой мух, вьющийся вокруг огромного, скрытого туманом скелета Панктауна.
Он попытался стереть образ убийцы, играющего на скрипке, но так и не смог от него отделаться: благодаря чипу, вживленному в мозг, он не только помнил все когда-либо увиденное, но и все то, о чем думал и что воображал. Он мог отложить образ, оставить его в хранилище. Теоретически он мог никогда его больше не увидеть, если бы только не принялся намеренно копаться в его поисках. Но на практике образы всплывали будто бы по собственной воле. Когда он лежал в постели, они проецировались на его внутренние веки, а когда открывал глаза, они проецировались на потолок спальни, погруженный во тьму. Он был одержим духом противоречия. Образы, отвергаемые сознанием, подсознание вытаскивало наружу. Это напоминало обкусывание ногтя до крови — такие действия не совершают осознанно. Когда он был еще мальчишкой, он ковырял корочки своих ссадин и съедал то, что удавалось содрать, а когда начинала сочиться кровь, он терялся, но затем присасывался к ранке, словно затем, чтобы выпить себя до дна. Вызов картинок был подобен желанию убить человека. Это был зов, который подчинял себе. И надежды на неподчинение почти не было.
«Колумбариум» — так назывался дом престарелых, который еженедельно посещал МакДиас, навещая свою мать. Кроме того, он звонил ей раз или два в неделю. По праздникам он приводил с собой жену и двух младших детей. Однажды его маленькая дочурка проснулась с криком и, заливаясь слезами, рассказала, что ей приснилось, будто она оказалась внутри бабушкиной кроватки вместе с ней, а бабушка умерла, и она не может оттуда выбраться. Она попросилась поспать с родителями, и МакДиас обнимал ее, уставившись в потолок и наблюдая за сменой пришедших незваными картинок. Его мать, моложе, улыбающаяся, такая красивая… Ее густые рыжие волосы, с которыми он обожал играть, когда был маленьким, завивая их пряди колечками вокруг своих пальцев…
