То, что Михаил так хорошо помнил все подробности этой поездки, объяснялось следующим фактом. В Вальево, первом городе, который посетили оба короля, произошла неожиданная встреча. Когда однажды Михаил после обеда прогуливался по городу, он случайно заметил, как Драга Машина юркнула в один из домов боковой улочки. Он не мог бы сказать с уверенностью — женщина была в длинном плаще, — но инстинкт подсказывал ему, что это именно она. Когда Милан и его сын вечером вернулись в отведенные им в префектуре покои, Михаил снова отправился на прогулку. Недалеко от места, где видел исчезающую Драгу, он расположился в ворогах одного из домов. Прошло совсем немного времени, как подозрения подтвердились: один, без сопровождения, в офицерском мундире без знаков различия, с надвинутой на лоб фуражкой, появился в переулке Александр; он без стука вошел в дом, где его, очевидно, ожидали. Должно быть, Драга крепко держит его на поводке, с горечью думал тогда Михаил, если Александр рискует вызвать гнев своего отца тем, что взял ее с собой в поездку.
Вначале Милан не обращал внимания на пересуды о связи Александра с Драгой Машиной, скорее всего полагая, что речь идет о мимолетном увлечении. Через несколько месяцев терпению отца пришел конец, и он предпринял кое-какие шаги против этой женщины, которую до этого старался не замечать.
Первая стычка между отцом и сыном произошла по поводу появления Драги на одном из торжественных обедов. Ссора была улажена, когда Александр дал обещание не приглашать ее на официальные мероприятия. При этом он добавил, что не сможет воспрепятствовать тому, что она будет принята в других местах. В конце концов, пусть отец и не желает этого признавать, она очень привлекательная молодая женщина, и ее охотно принимают не только в белградском обществе, но и в дипломатическом корпусе.
В последующие месяцы Милан все чаще давал волю чувствам, когда речь шла о поведении сына. Михаил был свидетелем этих вспышек. Если иногда на каком-нибудь ужине Милан сталкивался с Драгой, то, надувшись, укрывался в библиотеке хозяина, где оставался до ухода. Однажды, когда они направлялись в резиденцию барона Веккер-Готтера, немецкого посла, Михаил, сопровождавший экипаж верхом, слышал, как Милан спросил своего сына:
— Ты, собственно, ожидаешь там свою любовницу?
— Mon Dieu, Papa,[47] — отвечал с издевкой Александр, — барон отнюдь не мой подданный. Я не могу ему предписывать, кого он должен приглашать.
— Другими словами, ты знаешь, что она там будет. Прекрасно, mon garçon.[48] Ты не можешь предписывать барону, кого он должен приглашать, но точно так же ты не можешь предписывать мне, с кем я должен встречаться. Останови коляску, я сойду. — И сам крикнул кучеру: — Останови, Йован!
Но прежде чем кучер смог выполнить этот приказ, Александр приказал ему ехать дальше, и бедняга не знал, кому подчиняться. Спор продолжался, при этом высокий нервный голос Александра перекрывал брюзжание отца. Нельзя допустить скандала, требовал Александр; если отец сойдет с экипажа посреди улицы, сплетням не будет конца, а зарубежная пресса снова получит сенсацию. Милан в конце концов уступил:
— Хорошо. Я буду тебя сопровождать на этот прием, но при условии: ты дашь слово, что я эту женщину никогда больше не встречу.
Что на это ответил Александр, Михаил не смог расслышать, но, видимо, он дал слово, так как Милан остался в коляске.
И в Лазараваце и в Обреновице — втором и третьем местах остановки королевского путешествия — Михаилу удалось разведать, полагаясь исключительно на чутье и интуицию, места, где пряталась Драга. Но, поскольку у него не было намерения сообщать о своем открытии ни Милану, ни кому-то еще, он постепенно отказался от навязчивой идеи выслеживать эту парочку, и по прибытии в Шабац, последний пункт их поездки, прекратил играть в Шерлока Холмса.
Восторг, с которым жители Шабаца встречали королевскую пару, оставил далеко позади выражения преданности в других городах: толпы были неизмеримо больше, экипажи украшались намного пышнее, и факелы пылали ярче. Из присутствующих только новоиспеченный префект округа Живко Андьелич не разделял общего ликования.
Михаил знал его как лишенного каких-либо моральных устоев человека, который, однако, за свою долгую, довольно темную биографию оказывал разным политикам, в том числе и королю Милану, определенные, часто неоценимые услуги. В начале 1899 года он пользовался уже репутацией добропорядочного гражданина, что также послужило и причиной его назначения префектом округа.
Когда в первой половине дня на вельмож и сановников Шабаца пролился буквально дождь наград, Андьелич рассчитывал на получение высшего сербского ордена — ордена Милоша Великого. Вместо этого он вынужден был довольствоваться орденом Белого орла четвертой степени. Александр был в курсе ожиданий Андьелича, но когда упомянул об этом в разговоре с отцом, то столкнулся с неожиданным возражением.
— Это просто несерьезно, mon garçon, — наградить этого проходимца орденом Милоша Великого.
Разговор происходил в спальне отца, и при нем присутствовал только Михаил.
— Но послушай, отец, — отвечал Александр, — Андьелич оказал династии ценные услуги. В свое время орден Милоша Великого ты раздавал довольно щедро, иногда даже людям из партии Карагеоргиевичей.
— Да, уважаемым людям, пусть даже и политическим противникам. Андьелич же преступник. Признаю, я иногда использовал его как инструмент, когда мне самому не хотелось марать руки. Он выполнял получаемые заказы безупречно, именно так, как их должен выполнять наемный убийца. Дай ему Белого орла. Ça suffit.[49]
— Он у него уже есть. Пятой степени.
— Тогда дай ему четвертой степени — для него и это слишком много.
Лицо Александра потемнело. Один момент длилось впечатление, что он хочет настаивать на своем решении, но, как обычно, подчинился воле отца и вышел из комнаты с видом побитой собаки.
Инцидент с Андьеличем потерял, по крайней мере временно, свое значение в связи с переполохом, вызванным отъездом обоих величеств в Белград. Возвращение домой запланировали на паровой яхте «Николай II». Яхту должны были сопровождать четыре парохода, которые зафрахтовали богатые жители у Дунайского пароходства, чем хотели еще раз выказать свою преданность короне. По берегам Савы стояли тысячи ликующих людей, а в момент, когда Милан с Александром всходили на борт яхты, залпы старинных орудий прерывали мелодию национального гимна, исполнявшегося военным оркестром.
Буря, которую Михаил предвидел, разразилась, едва короли оказались на яхте. В поисках туалета Милан открыл дверь каюты с табличкой «приват» и столкнулся лицом к лицу с Драгой Машиной. Ее незаметно провели на корабль, как только официальная свита взошла на борт. В онемении Милан уставился на женщину, и прошло довольно долго времени, прежде чем наконец прерывающимся голосом он приказал Михаилу, стоявшему тут же, немедленно доставить сюда Александра — поручение, которое даже для такого искушенного в придворных делах человека, как Михаил, было крайне неприятным делом.
Он нашел Александра в салоне, где молодой король принимал выражения преданности граждан Шабаца, явившихся, чтобы передать ему прощальные приветствия. Уже по выражению лица Михаила Александр мог понять, с каким поручением прислал его отец. Его первой реакцией было упрямство, но потом, ворча, он смирился и, весьма невежливо повернувшись спиной к делегации, быстрыми шагами покинул салон.
Столкновение с отцом происходило в узком проходе перед каютой.
— Мы не отчалим до тех пор, пока эта персона не покинет борт! — набросился Милан на своего сына.
Дверь каюты была закрыта, но Михаил не сомневался, что Драга слышала каждое слово. Ему хотелось уйти, но жестом, не терпящим возражения, Милан приказал остаться.
Как будто застигнутый своим chèr Papa[50] за какой-то нехорошей проделкой, Александр приблизился к отцу с вымученной улыбкой.
— Ну и что же я опять натворил? — спросил он нарочито беззаботным тоном, в то время как его глаза нервно бегали за толстыми стеклами. Увидев же яростный взгляд отца, невольно вытянулся, словно не он был правящим монархом, а Милан.
— Ты меня прекрасно понимаешь, Саша. Убери эту персону с корабля.
Александр слегка расслабился, улыбка исчезла с его лица, а вместо нее в уголках рта появились две упрямые морщинки, и он произнес слово, которое, казалось, вообще отсутствовало в его словаре: «Нет».
На лице Милана возникло такое же выражение, какое может быть у человека, в которого бросили тухлые яйца.
— Не веди себя как последний идиот! — заорал он. — Ты здесь не в увеселительной поездке. Визит к своим подданным — это королевский долг. Ты убедился в любви и поклонении твоего народа, но за это от тебя ожидают честности и добропорядочности. Если ты допустишь, что народ начнет в этом сомневаться, ты потеряешь его преданность. Везде радовались прибытию короля так, будто речь шла о посещении Мессии; и твой народ будет по праву возмущен, если узнает, что король проводил ночи в постели потаскухи, которая следовала за ним, как маркитантка.
