Стемнело, начался ливень. Француз заночевал в лесу. Партизаны, забравшись на деревья, прикорнули на ветках. Утром они спустились вниз и напали на неприятеля. Всего за день было восемь схваток. Лишь вечером француз подошел к форту. Солдаты наперегонки кинулись к воротам. По вдруг с криком и бранью остановились: партизаны, бог знает когда, понаставили ловушек под самым фортом. Еще шесть человек напоролись на отравленные колья, лица их сразу побагровели, и все шестеро умерли.
Француз вошел в крепость, похоронил убитых, раздал лекарства раненым и со зла начал бить из миномета по горам. Партизан нигде не было видно. Лил дождь, в небе сверкали молнии, и только раскаты грома отвечали на огонь француза.
* * *
Кап, секретарь уездного комитета Партии, спросил:
— Товарищ Нуп, уезд решил наградить вашу деревню Конгхоа. Что вы хотели бы получить для земляков?
Нуп сел и задумался. Думал он долго. Как тут быть? В Конгхоа, что ни возьми, во всем недостача. Мысленно представил себе соседей, оставшихся дома, Соль, ткани, иглы… ружья. Да, принеси он Туну ружье, то-то было бы радости. Но ружей, наверно, уезд не даст. Больно уж ценная вещь. Сколько еще деревне Конгхоа надо биться с врагом, сколько солдат его положить, чтобы заслужить в награду ружья…
— Ну, что вы выбираете? — повторил секретарь. — Ведь это дядюшка Хо награждает деревню Конгхоа.
— Я хотел бы, — сказал Нуп, — чтобы нам дали в награду… корзину соли, тесаки и топоры — немного, несколько штук…
Товарищ Кан улыбнулся:
— И это все?
Пуп тоже заулыбался, не зная, что отвечать. Он заночевал в уезде. На другой день утром секретарь принес и вручил Нупу полную корзину соли, топоры и тесаки — шесть штук, два длинных ружья, портрет дядюшки Хо, красный флаг с желтой звездой посередине и сто игл…
Обрадовался Нуп несказанно. Он стоял и смотрел на товарища Кана, не отрывая взгляда; на ресницах его заблестели слезы, выкатились из глаз и побежали по щекам.
— Люди Конгхоа, — сказал он, — благодарят Партию, дядюшку Хо.
…И вот сегодня портрет дядюшки Хо висит в общинном доме, под красным флагом со звездой. Каждое утро, прежде чем забраться на караульную вышку или выйти в поле, люди собираются здесь поздороваться с дядюшкой Хо..
— Сам-то он далеко, — говорят они, — а обличье его здесь, у нас. Вот придет независимость, проложим от Анкхе до Конгхоа большую дорогу, все будем работать, как один, сколько бы дней ни понадобилось, а потом с гонгами встретим машину дядюшки Хо у нас в Конгхоа.
Нуп — он всегда приходит сюда с ружьем — становится посреди дома и, глядя на портрет, говорит:
— Живите, дядюшка Хо, долго-долго, как самое большое дерево в старом лесу, и осеняйте своей тенью всех нас.
Люди, следом за Нупом, выходят на середину дома, взяв крупицу соли, желают всяческих благ дядюшке Хо, потом съедают соль. И каждая крупица соли, присланной дядюшкой Хо, растворясь в их крови, доходит до самого сердца людей Конгхоа, храбро сражающихся с врагом в горных чащах Тэйнгуена.
* * *
Господин месяц окутался блеклым лиловато-зеленым сиянием. Цвет увяданья — так окрашены засыхающие листья и лица недужных людей.
Где-то кричит птица теобео, голос ее холоден и равнодушен. Полночь. Ах, как слипаются глаза. Как хочется спать! Но затекшие плечи вдруг пронзает боль, туман в голове расходится, и глаза снова ясны. Пуп тащит на каждом плечо по длинному толстенному бамбуку — долбленые стволы полны воды. Он поднимается по крутому склону от ручья Тхиом к своему полю. За спиною его в темноте видны две тени: следом идут еще два человека с бамбуками на плечах; они молчат, как немые. Это мать Нупа и Лиеу. Чуть пониже на тропе, близ камня, похожего на голову оленя, еще одна тень, медлительная, усталая, поднимается от ручья — это Тхе.
Тяжкие ночные труды эти длятся более месяца — луна из ущербной успела стать полной и снова сойти на нет. Поди разберись, отчего в нынешнем году стоит великая сушь. Весь лес — от ручья Конгхоа и до большой дороги — остался без единого листика. Идешь лесом, а жарища такая, будто шагаешь по открытой травянистой пустоши. Ручьи Тэлам и Кэро пересохли. Камни, прятавшиеся прежде на дне, под водой, лежат открытые и нагие, мох, росший на них, весь выгорел: шагнешь на камень, переступишь на другой, на третий, и ноги распухают от жара. Лишь в ручье Тхиом журчит еще на бегу вода. Поля деревенские выгорели больше чем наполовину. И уцелевшей половине — раз уж месяц окутался этим сияньем и, стало быть, зной неведомо когда пойдет на убыль, — уцелевшей половине тоже скоро засохнуть.
Нуп тревожился несказанно. Если сгорят поля и начнется голод, откуда взять людям силы, чтоб биться с врагом.
Он обошел все деревни, одну за другой, повсюду спрашивал деревенских старцев: есть ли какой способ спасти рис. Но старики лишь головами качали:
— Издревле и доныне господин небо не учинял такой жары…
Нуп обратился к Тхе. Но и Тхе не знал, что делать. Оставалось одно — следовать примеру людей из племени кинь: они всегда черпают воду и орошают рис, кукурузу. Но бана, с дедовских еще времен, никогда не поливали рис на полях. Пойдет ли орошение на пользу земле, проглотит ли она ручьевую воду? Старики опасались: дозволит ли небо такое? Нуп сперва попробовал, полил одно поле, видит — дело пошло на лад. Теперь по ночам, от заката и до рассвета, вся деревня таскала воду на поля. Каждый зальет водой из ручья Тхиом по два длинных долбленых бамбука и несет их на поле, а оно, почитай, сто саженей в длину и в ширину. Ах, как земля жаждет влаги, а много ль ее в одном-то бамбуковом стволе! Опорожнишь его, глядь — а поле выпило всю без остатка. Носишь и носишь воду ночами, глаза от бессонницы побелеют. Днем люди поливать не решаются: больно уж земля раскалена, как бы не погубить рис и кукурузу. Нуп говорил землякам: поливать поля надо так же, как мы расчищаем и выжигаем их — сообща, артелями. «Засуху, — объяснял он, — как и француза, без сплоченности не одолеть». Он побывал в Баланге, в Дета, Талунге и Конгма и убедил тамошний люд взяться за орошение полей, спасти рис…
Опорожнив оба бамбука, Нуп — он смертельно устал — усаживается под деревом. Голова идет кругом, перед главами скачут зеленые, красные пятна, потом все заволакивает непроницаемая чернота. Нуп понимает: посиди он еще немного, сразу уснет. Пытается встать, но ноги его не слушаются; тогда, опершись на руки, вскакивает рывком. Пот заливает лоб, виски. Он берет каждой рукой по бамбуку, распрямляется через силу и вдруг вспоминает утренний свой разговор с Тхе.
— Скоро придут солдаты дядюшки Хо, — сказал Тхе.
Нуп больше ничего и не слышал. О небо, он ждал этого целых четыре года! Наконец-то солдаты снова поднимутся сюда. Бойцы из отряда Зунга, ходившие на француза, что сидел в крепостях Дакпо, Мангзианг, Полебонг… Когда же они объявятся? Завтра? В ближайшие дни? Сколько их? Много? Хорошо бы побольше.
— Нет, — отвечал Тхе, — это не отряд Зунга, который был здесь в сорок седьмом и сорок восьмом году. К нам придет подразделение из местных территориальных войск. Числом оно будет поменьше, и вооружение полегче. Да и задача у них другая. Они должны передавать военный опыт партизанам, и с французами драться тоже вместе с отрядами партизан… Но поднимутся они сюда еще не скоро. Нам надо как следует все подготовить, а работников у нас маловато. И охвачено-то всего-навсего пять деревень, в остальных мы еще сами не были, не говорили с народом. Общинному комитету[25] нужен работник из бана…
Тхе замолчал, подумал немного, взглянул Нупу прямо в глаза и продолжал:
— В уезде решили направить тебя, поработаешь в общинном комитете. Ты как, согласен?
Сам Тхе прекрасно знал, что заботит сейчас Нупа: в Конгхоа, Баланге, Талунге, Дета и Конгма вот-вот начнется голод. Если он уйдет, кто его заменит? Но и в общине позарез нужен человек. Кто подготовит все к приходу солдат?..
Тхе положил руку на колено Нупу и улыбнулся:
— Ты пойми, Нуп, уезду отлично известно о положении в наших пяти деревнях. Но там считают, сейчас можно тебя отпустить. В каждой деревне выросли хорошие работники, они тебя заменят.
Нуп сразу ему отвечать не стал. На душе у него было по-прежнему неспокойно. Лишь к утру кончили поливать поля, и они с Тхе уселись под деревом. Нуп все обдумал.
— Если уездный комитет, — сказал оп, — поручает мне работать в общине, мой долг — согласиться. Скажи, когда мне идти туда?
— Это уж дело твое. Можно завтра, послезавтра…
Нуп посидел молча, потом обернулся к Тхе:
— Но я… Есть одно дело, я хотел сказать тебе, а ты, когда будешь в уезде, спросишь: как, выполнимо ли? Я давно хотел поговорить с тобой, но только сейчас все до конца обдумал. Передай от меня в уезд: хорошо бы четырех человек из Копгхоа — дядюшку Па, Тупа, Гипа и Сипа — принять в Партию. Если в Конгхоа будут люди Партии, я спокойно уйду на новое место. А уж они смогут взять на себя деревни вокруг горы Тьылэй — сходить ли куда, поговорить ли с народом…
