— Деньги вот тут. Как раз хватит, чтобы сторговаться с Ибрагимом.
— Значит, у вас еще ничего не сделано. Ничего. Вы это хотели мне сказать?
— Зато у нас есть деньги, — возразила Чаро. — Тридцать кусков, мы с Ванессой еле их раздобыли. Тридцать лакомых кусочков — просто чачи! Ибрагим сказал, что остальные можно заплатить позже, — он нам верит.
— Давайте их сюда, у меня сохраннее будет. — Роза многозначительно посмотрела на Лисардо. — Попрошу у Ибрагима скидку, а вырученные деньги мы распределим поровну.
— Ума палата! Это еще бабушка надвое сказала! Почему мы должны отдавать тебе наши бабки? Объясни нам! Чтобы их достать, нам изрядно пришлось попотеть, особенно Ванессе.
— Во-первых, вас ничего не стоит облапошить, а во-вторых, я лучше знаю Ибрагима, и от сделки мы сможем выгадать немного денег. Так что кончайте препираться и гоните ваши дерьмовые бабки.
— И не мечтай, дорогуша! — закричала Ванесса. — Деньги принадлежат нам! А если ты намешаешь в наркоту всякой дряни, а? Повадилась чужими руками жар загребать!
Роза, точно тигрица, в гибком прыжке обрушилась на девушку и вцепилась ей в щеку, потом двумя растопыренными пальцами правой руки ткнула ей в глаза, делая вид, что хочет ее ослепить или пронзить ей насквозь мозг длинными острыми ногтями. Ванесса отпрянула, стукнулась о стенку и замерла в оцепенении.
— Так ты мне не доверяешь, свинья! Я не имею такой привычки, тем более если дело касается чужого добра. Заруби это себе на носу!
— Оставь ее в покое! — закричала Чаро. — Не смей трогать!
Она бросилась к Розе, но та неуловимым движением повалила ее на пол. Чаро шлепнулась на попку ногами врозь; на ее лице читались страх и безмерное удивление.
Ванесса сунула руку под юбку, достала из трусов пакет с деньгами и безропотно отдала их своей мучительнице.
— Забирай, подавись ими! Договаривайся с Ибрагимом сама!
Лисардо отвернулся и нервно зевнул.
Глава 19
Сепульведа сидел на табурете со стаканом «Перье»[55] в руке. Он заявил, что в последнее время не пьет ничего кроме воды, в крайнем случае может позволить себе бокал шампанского, если того требуют обстоятельства.
Антонио включил диктофон и придвинул его поближе, чтобы записать интервью. Воцарилась напряженная тишина.
— …здесь мне тесновато, так сказать, негде развернуться. Не хотелось бы ограничиваться амплуа кинематографиста мадридского розлива, уподобляться экзотическому животному в клетке, вы меня понимаете? Я подумываю податься куда-нибудь в другое место, где ощущаются новые веяния; хочу глотнуть свежего воздуха, поскольку здесь я задыхаюсь. Попробую поработать в Лос-Анджелесе.
— Твое мнение по поводу тусовок, Хосе, — спросила девушка, корреспондент телевидения.
— Тусовки? Сейчас? Ты меня удивляешь, детка, тем более что я уже неоднократно о них говорил. Богемные посиделки придумали мы, но и оглянуться не успели, как наше пространство захватили провинциальные выскочки, привнеся в него атмосферу стяжательства и пошлости. В результате движению, задуманному исключительно для стимулирования творческого потенциала, пришел конец. Затем на сцену вышли высокие функционеры, чиновники из мадридской общины и другие, рангом помельче, и решили использовать ночную жизнь Мадрида для развития туризма. Собственно тусовки как сугубо испанское явление длились совсем недолго.
— А как обстоят дела в данный момент?
— В данный момент это сборище торгашей и мелких лавочников. Воистину — нашествие саранчи! А тут еще экономический спад.
Слова Сепульведы потонули в дружном смехе.
— Получается, вдохновителем движения был ты, Сепульведа.
— Не хотелось бы приписывать себе все заслуги, но получается именно так или, скажем, почти так Не будь нас, нашлись бы другие — слишком скучно стало жить в этой стране, сплошная тягомотина. Говорили лишь о политике, экономике, даже деньги и те считались верхом неприличия — их просто запретили зарабатывать, помните? Я имею в виду период после смерти Франко. Наступили тоскливые времена, кругом бедность, скаредность, посредственность. Наша страна вообще отличается мелким стяжательством, не находите? — Сепульведа поднял руку вверх, намереваясь поскрести затылок, но передумал и продолжил: — А тогда она представляла собой непролазное болото, трясину. Я полагаю, люди просто устали от политики.
— Тебе приписывают не столько организацию движения, сколько наполнение его определенным содержанием… Но ведь рядом с тобой находились другие люди, которые тебя во всем поддерживали. Например, дизайнер Гарсия Пикс, некоторые музыкальные группы: «Туда идут мои», «Лисы», «Кастинг Обликуо» и известные личности: актеры, актрисы, певцы…
— Да, были громкие имена, дорогая. Если наше движение и имело хоть какой-нибудь смысл, то оно в первую очередь являлось протестом против существующей серости, против вельветовых штанов, армяков и свитеров из домашней шерсти с закрытым воротом. Произошел эмоциональный взрыв, послуживший приговором пошлости и мелочности. Все началось после смерти Франко, хотя в тот момент мы не связывали между собой данные события.
— Когда, по-твоему, началось движение и когда оно закончилось?
— Хорошо, прелесть моя, скажу откровенно: я и сам точно не знаю, а существовали ли вообще тусовки? Но если допустить, что существовали, то я ограничил бы их промежутком между восьмидесятым и восемьдесят пятым с кульминацией в восемьдесят втором, восемьдесят третьем годах, когда у всех крыша поехала. Это было безумное, незабываемое время!
— Что-то похожее на возврат к маю шестьдесят восьмого[56]?
— Вот уж нет! То есть с точностью до наоборот: в мае шестьдесят восьмого во всех сферах доминировала политика, а наши тусовки исключили ее полностью. Более того, по форме и содержанию они выступали против политизации жизни. И не заставляй меня повторять одно и то же по нескольку раз, Мару.
— Марга, с твоего позволения. Не Мару, а Марга Алонсо.
— Ради бога прости, дорогая! Продолжай… — Репортерша открыла было рот, чтобы задать следующий вопрос, однако Сепульведа перебил ее: — Хотелось бы отметить одну очень важную деталь, о которой почему-то умалчивают, я имею в виду роль старого профессора дона Энрике Тиерно. Тогда он работал в Аюнтамьенто. К сожалению, очень немногие помнят дона Энрике и его деятельность в Городском совете на благо укрепления нашего движения, признанного раскрепостить эмоциональную сферу жизни творческих людей.
Молодой человек с короткими светлыми волосами, в костюме от «Либерто»[57] и с золотым «Ролексом» на левом запястье, прервал его воспоминания:
— Хосе, извини, но я полагаю, что нам не следует забывать о субвенциях. Мадридская община, Аюнтамьенто и центральное правительство субсидировали обширную культурную программу: организацию выставок, ярмарок, вербен, создание новых журналов, театров… Думаю, когда-нибудь подобные действия будут оценены по достоинству.
Сепульведа обратил толстое розовощекое лицо к телевизионной камере и, снисходительно улыбаясь, проговорил:
— Надеюсь, они субсидируют мой следующий фильм.
Журналистка засмеялась, за ней звукооператор, телеоператор и семь или восемь человек, окружавших знаменитого режиссера. Кто-то выкрикнул с места:
— Ты согласен со словами твоего приятеля?
— О! Как же иначе. Безусловно! Это не подлежит обсуждению: уж кто-кто, а осевшие в Испании аргентинцы работой всегда обеспечены и именно за счет вышеупомянутых субсидий.
Смех повторился. К частоколу из телекамер и стульев с сидящими на них журналистами стали подходить новые зрители, образовав плотное кольцо, в центре которого восседал Сепульведа, в основном собралась молодежь — чисто умытые юноши и девушки в фирменных джинсах. Звукооператор призвал к тишине.
— Про аргентинцев я пошутил, надеюсь, вы понимаете?
— По-твоему, от тусовок остались только рожки да ножки?
— Я вас умоляю. — Сепульведа развел руками и поднял глаза к потолку. — Тусовка состояла максимум из ста человек. Сто человек кочуют из одного бара в другой, из одной забегаловки в другую, из ресторана в ресторан… Мы лишь создавали рекламу всем этим заведениям… Потом туда начиналось паломничество. Вот и вся тусовка.
Сепульведа прикончил бутылку «Перье». Антонио воспользовался паузой, чтобы задать вопрос:
— Хосе, я могу сделать несколько снимков?
— Конечно, конечно. Разумеется, можешь. Еще вопросы?
Тележурналистка бросила на Антонио недовольный взгляд. Тот спокойно щелкал «Никоном», ослепляя присутствующих вспышками магния.
— Над каким проектом ты сейчас работаешь? — спросила она. — Можно узнать?
— Пока секрет, — ответил Сепульведа.
