на этот счет радикальным образом расходятся. Средневековые люди тоже не могли бы полностью сойтись во мнениях по этому вопросу. Пенетрация была для них важным элементом сексуальных отношений, и именно с этим связано то, что общинная жизнь женщин мало кого волновала. Но средневековые авторы все равно расценивали сладострастные прикосновения как угрозу целомудрию даже если сами по себе они его не нарушают.
Эротика в целомудрии
Когда речь заходит о роли любви и любовном языке в отношениях, которые не считаются сексуальными, мнения средневековых и современных людей также расходятся. Носители современной западной культуры, возможно, и готовы принять идею о том, что гетеросексуальные мужчина и женщина могут быть друзьями и при этом их отношения не переходят в сексуальную плоскость и ни одна из сторон к этому не стремится – хотя сюжет о том, как такие отношения со временем перерастают в сексуальные, часто встречается в кино и популярных романах. Но если эти отношения описаны языком любви, мы намного меньше готовы поверить в их целомудренную природу. Многие считают, что гомосексуальность характерна для социального меньшинства, а не в той или иной степени присутствует во всех нас, и из-за этого мы, пожалуй, скорее поверим в целомудренность тесной дружбы между людьми одного пола – но даже в этом случае язык любви для современного читателя привнесет в эту дружбу нотку эротики.
Кто сегодня напишет:
«Сладость твоей любви щедро освежает и унимает жар пылающего в моей груди пламени ежечасно, ежеминутно; и красота твоего лика, к созерцанию которого я беспрестанно возвращаюсь любящей мыслью, наполняет все потаенные уголки моей памяти страстью и невыразимым счастьем»,
– и будет ждать, что это воспримут совершенно невинно?[74] Эти слова написал Алкуин императору Карлу Великому в конце VIII века. Я убрала эпитет «святая», который Алкуин использует для описания их любви; за исключением этого слова разве что только высокий слог указывает на то, что этот отрывок не был позаимствован из современного любовного послания. Очевидно, что Алкуин и Карл Великий не поддерживали и не хотели поддерживать сексуальные отношения: просто в то время такой язык использовали для выражения дружбы, восхищения и уважения, и он считался вполне целомудренным. Как на востоке, в Византии, так и на западе язык, который для современного восприятия выражает сексуальное желание, использовался в религиозных целях для выражения любви к Богу. Салли Вон и Кристина Христофорату писали о «выражении сексуальности мужчинами-клириками и благочестивыми женщинами», включая «воображаемые сексуальные отношения, дружбу и теоретические измышления», как о «сексе без секса»[75].
Некоторые исследователи могут предположить, что такой язык вносит элемент эротики во взаимоотношения между людьми или между людьми и Богом, даже если сами они этого не осознают. Безусловно, такое возможно. Но стоит задаться вопросом, действительно ли сами люди видели в языке любви – любви к Богу или любви к другому человеку – угрозу целомудрию. Мы можем точно сказать, что в определенных случаях средневековые тексты подозревают сладострастие. Средневековые читатели согласились бы с современными в том, что чувства Кристины Маркьятской к неназванному клирику, с которым она жила, не были невинными:
«…в его отсутствие такой жаркий огонь пылал внутри нее, что она думала, что одежды на ее теле загорелись. Если бы это произошло в его присутствии, дева могла бы и не суметь сдержать себя»[76].
Запрет женщинам занимать официальные должности в церковной иерархии (за пределами монастырей) был отчасти обоснован тем, что они уязвимы к такого рода искушению.
Но видение Христа, который исцелил ее похоть, ничуть не меньше проникнуто эротикой:
«Ибо в облике малого дитяти Он снизошел в объятия жестоко мучимой жены и весь день оставался с ней, и Его присутствие не только ощущалось, но и было зримо. И дева взяла Его на руки, поблагодарила и прижала Его к своей груди. И с неизмеримым наслаждением она прижимала Его к своей девственной груди, но миг спустя она ощутила Его присутствие в себе даже чрез преграду ее плоти. Кто сможет описать бесконечную сладость, заполнившую Его верную слугу от снисхождения к ней ее создателя? С того момента пламя похоти в ней погасло с такой необратимостью, что после оно больше никогда не могло вспыхнуть снова»[77].
Современник Кристины Элред Ривоский писал своей сестре, тоже затворнице, об опыте, очень похожем на опыт Кристины:
«…как часто вливался он в твое глубочайшее существо, когда ты горела от любви… как часто увлекал тебя невыразимой тоской по себе во время твоей молитвы»[78].
Похожий язык можно встретить в литературе периода позднего Средневековья для монахинь и затворниц: «воспламени меня огнем твоей лучезарной любви. Позволь мне быть любовницей [leofmon] твоей; научи меня любить тебя, Господи»[79]. Сами монахини, скорее всего, вполне осознавали эротичность такого языка. В истории святой Агнессы в изложении Осберна Бокенама, жившего в конце XIV века, явно противопоставлены любовь к Христу и земная любовь. Будучи христианской девственницей, святая Агнесса отвергает знаки внимания со стороны сына римского префекта со словами, что у нее уже есть возлюбленный:
И множество поцелуев из уст его приняла я —Слаще молока и меда были те поцелуи;И часто в свои объятия он меня заключал,Не запятнав, не испортив моей чистоты,И тело его с моим соединено вовек.[80]
Женщины вроде Кристины (и мужчины, имевшие схожие переживания) пылали желанием к Богу. Заявить о том, что они пали жертвой ложного сознания, что на самом деле их любовь была не так высокодуховна, как они думали, было бы проявлением интеллектуального высокомерия. Однако их духовность отличается от духовности современных верующих, которые разделяют эротическое и божественное. Даже здесь, как и отношениях между людьми, между партнерами существует определенная иерархия. Девственница – это пассивный партнер, над которым Господь совершает какие-то действия; то же верно и в отношении мистиков-мужчин. Для них эти страстные отношения с Господом не были не целомудренными.
Средневековые люди – и мужчины, и женщины – созерцали изображения почти обнаженного тела Христа и медитировали на его образ. Они могли представлять, как Христос целует их в губы, как это было с Рупертом из Дойца. Мы можем назвать мистическое видение Руперта гомоэротическим, но он совершенно точно так не считал; для него этот поцелуй был призывом познать тайны Христовы. В начале XV века Марджери Кемпе также имела видение Христа, который сказал ей:
А значит, я должен держаться с тобой по-простому и возлечь с тобой на твоем ложе. Дочь моя, ты страстно желаешь меня видеть, и в своем ложе ты можешь смело принимать меня как своего законного супруга, как своего самого достойного возлюбленного и как своего милого сына, ибо я буду любим, как сын должен быть любим матерью, и я
