Люди входили и выходили из дощатой, насквозь продуваемой ветром чебуречной; тягуче-медленно визжала дверь, не смазанная ни прошлой осенью, ни нынешней весною; инструкцию, видать, не успели с п у с т и т ь. Костенко хмыкнул: по отношению к Рице надо говорить – «не успели поднять», здесь же горы, а начальство сидит внизу, в Сухуми, на побережье. Смешно: «Сначала п о д н и м и т е нам инструкцию, а потом мы двери смажем». Как такое перевести на иностранный язык? Не поймут ведь. Даже Салтыкова-Щедрина понять не могут, самого великого нашего писателя, если отсчет начинать с Пушкина, понятное дело. Радищев писал о деле, которое справедливо и вседоступно, Толстой постигал таинство мира, Достоевский конструировал личность, отталкиваясь от общечеловеческих проблем, а Салтыков и Лесков писали о России, потому-то и не знают их на Западе.
...Костенко долго читал описи обнаруженных вещей, первые допросы свидетелей, предварительные заключения экспертов, а потом – каким-то неуловимо-брезгливым жестом – отодвинул от себя папки, поднялся и сказал:
– Это все поверхностно. Тут не за что зацепиться, Серго, пошли еще раз место посмотрим.
...Заинтересовали его лишь две вещи: полусапожки, в которые была обута неизвестная женщина, и кофточка.
Он долго рассматривал этикетку – немецкая фирма, прочесть толком невозможно.
А вот в полусапожках, подняв сгнившую стельку, он увидел следы фабричного клейма: «И р-у-с-а бу-на фа-к».
Костенко обернулся к одному из сыщиков, приехавших вместе с Сухишвили:
– Составьте, пожалуйста, такую телеграмму: «Иркутская обувная фабрика. Срочно сообщите УГРО МВД СССР полковнику Костенко, когда ваше предприятие начало изготавливать зимние полусапожки, черные, на меху белого цвета, с простроченным рантом и узором типа „снежинки“. Прошу сообщить также, в какие области страны ваша продукция этого типа была отправлена летом – осенью прошлого года, до середины октября включительно. В связи с тем, что речь идет об особо опасном преступлении, ответа жду немедленно. Костенко».
– Когда отправлять? – спросил помощник Сухишвили, молоденький, чересчур расторопный лейтенант. – Если срочно, мне надо ехать вниз; здесь отделение связи еще не работает.
– Тогда заодно проявите фотографии сапожек и немедленно отправьте с пилотами в Кокандский угро капитану Урузбаеву для предъявления тетушке Петровой...
– Так и написать – «тетушке Петровой»?
Костенко усмехнулся, покачал головой:
– Молодец...
Он достал записную книжку, заведенную специально для этого дола, пролистал страницы и продиктовал:
– Для предъявления Клавдии Евгеньевне Еремовой, единственной установленной родственнице Анны Кузьминичны Петровой. Пусть Урузбаев спросит: в сапожках ли ее навещала племянница прошлой осенью? Если Клавдия Евгеньевна ответит положительно – можно предъявить фото. В противном случае – не надо, пусть тогда о кофточке поговорит. Кстати, у вас пленка цветная или на черно-белой работаете?
– Пленка цветная, товарищ полковник, но печатаем черно-белые, аппаратура еще не подошла, ждем...
– Эхе-хе, – вздохнул Костенко. – Нет на нас розг. Или кнута... Впрочем, если появится, будем стенать по тому времени, когда пытались уговором, добром и ласкою... Я ведь полгода как завизировал приказ о передаче вам цветной аппаратуры – неужели нельзя быть порасторопнее?
– Можно, товарищ полковник, – ответил лейтенант. – Мы приезжали в Москву, но ваши хозяйственники сказали, что такого рода аппаратуру надо отправлять по-особому, с сопровождением; мы согласились, выделили человека, тот прибыл, но они сказали, что на складе нет материально ответственного – в отпуску. Приехали через месяц, тот человек появился, но ушел в отпуск бухгалтер склада, а без его закорючки тоже ничего не получишь. Мы через месяц снова приехали, но тогда начальник склада ушел на пенсию, нового назначили, а заместитель отказался подписать накладную без того, чтоб вы вторично завизировали, а вы были в командировке, так мы ни с чем и уехали...
– Но ведь заместитель мой был?!
– Он-то подписал, но складской ответил, что для него действительна только ваша подпись.
– Значит, так, – жестко сказал Костенко. – Напишите на мое имя рапорт, приложите билеты, подсчитайте, сколько денег прожили по командировочным в Москве, и передайте полковнику Сухишвили. Он знает, как переслать мне – по служебным каналам, официально. Я взыщу деньги с наших волокитчиков, удержу из их зарплаты и переведу на счет грузинского угрозыска. Но сейчас – не знаю как, любым путем – сделайте, пожалуйста, цветное фото кофточки, она запоминается только в цвете; предлагать для опознания в черно-белом варианте нет смысла.
...Ночью, вернувшись в Сухуми, Костенко прочитал Сухишвили набросок оперативно-розыскного плана.
– Только не перебивай, Серго. Дослушай, а потом вноси предложения, а то я злой, как черт, могу рявкнуть, а ты обидишься и будешь прав, и нам за замирение придется водку пить, а сейчас не до водки.
– Я весь внимание, не пророню ни слова, клянусь матерью.
– Браво, – сказал Костенко, откинулся на спинку кресла, прислушался к шуму моря за окном, смеху курортников и далекой музыке. – Итак, убитой является женщина примерно двадцати восьми – тридцати двух лет. На обнаруженных частях тела следов от ран нет – следовательно, убили ударом в голову...
– Или выстрелом, – не удержался Сухишвили.
– Исключено. Остались бы следы пороха на шее, – сказал Костенко. – Следов изнасилования не обнаружено, девственность нарушена давно. Экспертами изучается возможность пятинедельной беременности. Расчленена острым топором...
– Или кинжалом...
Костенко задумчиво пожевал кончик ручки, неохотно откликнулся:
– Версию мою ломаешь. Впрочем, ладно, давай я добавлю: «или остро наточенным тяжелым кинжалом, типа штык». Ничего?
– Стихи в прозе, – вздохнул Сухишвили.
– По приблизительным прикидкам экспертов, рост покойной мог составлять сто пятьдесят пять, сто шестьдесят сантиметров. На трупе, – точнее, на том, что от него осталось, – была шерстяная импортная кофточка, черного цвета с красными продольными линиями, черное платье: этикетка сгнила, установить фабрику невозможно, и черные полусапожки. Так?
– Так.
– Преступник отчленил голову и руки, чтобы мы ни по внешнему портрету, ни по зубам, ни по возможным отпечаткам пальцев не могли установить личность убитой. Опираясь на показания пасечника Шуравия, мы вправе полагать, что убийство совершено в конце ноября или в начале декабря, перед самым закрытием сезона, когда снег отрезает Рицу от побережья. Так?
– Так.
– Выдвигаю версии. Первая: убийство могли совершить люди, проживающие в районе Рицы.
– Исключено.
– Ты же обещал не перебивать меня?
– Хорошо, оставь, мы отработаем твою версию, но это – пустая трата времени.
– Второе: женщину могли убить приезжие или приезжий, с которым покойная познакомилась по дороге на Рицу. Третье: убийство могли совершить преступники-гастролеры. Четвертое: убийство мог совершить любовник, желавший избавиться от случайной связи, узнав, что женщина беременна. И наконец, пятое, если мы допустим, что убитой является Анна Петрова, убийство мог совершить Милинко, ибо очень похож и рост убитой, и возраст, да и манера убийства идентична магаранской.
– Какой ему был смысл убивать ее?
– Чтобы избавиться от свидетеля. Чтобы развязать себе руки для новых преступлений; два человека – это и есть два человека, а один, да еще зверь, куда как страшнее, потому что мобильней. Тем более если эксперты точно установят беременность. Это уже не сообщница, это, милый, жена...
Предложения. Первое: ты мобилизуешь комсомол, связываешься с армией, просишь у них миноискатель и прочесываешь весь район – надо найти... Надо постараться найти орудие убийства. Второе: твои люди просматривают регистрационные книги в гостинице Рицы – все, кто останавливался в последних числах октября или в ноябре, должны быть установлены и опрошены. Фотография Милинко – весьма некачественная, как и фото Петровой – без очков и с другой прической, – единственно, что мы пока что смогли получить, – передам тебе для бесед со всеми теми, кто приезжал сюда в октябре – ноябре. Так?
– Постараюсь.
– Почему, однако, я вцепился в версию «убийства Петровой»? Объясню: женщина приехала в полусапожках, значит, она с Севера, купить тут у вас хорошую обувь – то же, что мамонта откопать в Евпатории.
– Почему, у фарцовщиков можно.
– Если это Петрова, раз, если ее убил Милинко, так называемый Милинко, два, то он с фарцовщиками связываться не станет, слишком осторожен, три. Он будет покупать только в магазине, Серго, поверь мне. Я где-то чувствую этого человека, я настроился на него: он боится случайных контактов, он осторожен, как зверь. Понимаешь?
Телеграмму Урузбаева из Коканда передали Костенко уже в Москве: «Еремова не помнит, в чем была одета племянница, крайне обеспокоена, что до сих пор от нее нет писем. Ни полусапожки, ни кофточку с уверенностью опознать не могла, ибо плакала, спрашивая о судьбе любимой и единственной племянницы».
