— Для защиты, вы хотите сказать? — уточнил Паз. — Он чувствовал угрозу?
— Я думаю, да.
— С чьей стороны?
— Знаете, он не сказал. Мы не были закадычными приятелями. Он сидел здесь, потом ему позвонили на мобильный, и он ушел. Насколько мне запомнилось, в спешке. Вот, собственно говоря, и все, что я знаю об этом человеке. — Заброн с отчаянием посмотрел на свои экраны. — Честно говоря, джентльмены, каждая минута вашего визита обходится мне в уйму денег.
Детективы поблагодарили мистера Заброна и ушли.
* * *
— Это было неплохо. Ты хорошо сделал, что приковал к себе его взгляд, — заметил Паз, садясь в машину.
— Он почти не смотрел на тебя, даже когда ты обращался к нему, — сказал Моралес с некоторой неловкостью.
— То-то и оно. Когда черный и белый парни заявляются вместе, то девять человек из десяти решат, что заправляет тут белый, пусть даже черный одет от «Зенья», а белый носит потрепанный костюмчик из «Пенни», в котором проходил конфирмацию. В этом смысле жизнь несправедлива, что вызывает у меня определенное раздражение, и время от времени я буду срывать его на твоей белой заднице. Правда, в профессиональном плане это иногда срабатывает совсем неплохо. Пока фигурант таращится на белого, черномазый может углядеть много интересного. Ну да ладно, скажи лучше, что ты обо всем этом думаешь?
— Не знаю. У жертвы имелись хорошие бабки, и он искал серьезных людей для защиты. Причем сам был не из воскресной школы: на него ФБР глаз положило, да и наша подозреваемая его не хвалит. Так что…
Он взмахнул руками.
— Как я понимаю, полученная информация не подтверждает версию о том, что какая-то чокнутая совершенно случайно приметила его на улице, завалилась к нему в номер и треснула по башке?
— Да. Может, ее подставили?
— Ну, вообще-то, я думаю, шарахнула его все-таки она, однако подозреваю, что ей помогли. Припомни, ведь сотового телефона у жертвы не оказалось.
— Не оказалось.
— А Эммилу мобильник, при наличии встроенного в голову аппарата прямой связи с небесами, не нужен. Из этого следует…
— Что в номере убитого побывал кто-то еще, — подхватил Моралес. — И этот кто-то прихватил с собой сотовый суданца, чтобы мы не смогли проследить звонок, выдернувший его из офиса Заброна.
— Очень хорошо. Поехали.
Моралес отъехал от поребрика и направился на север от Первой северо-восточной авеню.
— Куда мы теперь?
— В Бэл-Харбор, — сказал Паз, — присмотреть костюм. Хочу посмотреть, как ты будешь выглядеть в пристойном прикиде. А потом… черт, опять он!
— Кто?
— Тот тип в белом «эксплорере» с тонированными стеклами. Он сел нам на хвост. Так, сворачивай налево. Давай!
Моралес резко газанул и помчался наперерез транспортному потоку. Вслед ему понеслись визг тормозов и раздраженные гудки. Паз, глядя в заднее окно, ожидал увидеть поворот белого джипа, но машина покатила на север, следуя правилам дорожного движения.
— Подождем здесь, — буркнул он, чувствуя на себе взгляд молодого напарника. — Он свернет на следующем перекрестке и попробует снова за нас зацепиться.
Спустя пять минут напряженного ожидания Моралес спросил:
— Ты запомнил его номер?
— Нет, а ты?
Последовала неловкая пауза.
— Нет. По правде говоря, я даже не понял, о какой машине речь. Белый «паркетник»?[7] Я вообще его не заметил. А ты уверен?..
— Да, на хрен, я уверен! — Паз почти сорвался на крик. — Ты думаешь, я не в состоянии разобрать, когда меня пасут?
В какое-то мгновение охватившая Паза ярость была так сильна, что он испугался, как бы его прямо на месте не хватил удар. У него что, галлюцинации начались? Сейчас белый «эксплорер», в другой раз появится катафалк с водителем зомби или цирковой фургон. Сначала история с Эммилу, потом срыв с Уиллой, теперь это, да и встречу с Заброном (Паз понял это сейчас) он провалил. Темнила он, этот нефтяник: стоило бы отвезти его в контору и прижать как следует. Он знает гораздо больше, чем сказал, и будь у него, Паза, приличный напарник, а не этот пащенок… Стоп! Все наоборот. Моралес нормальный парень, это с ним дело плохо. Лоб покрылся испариной, по спине скатывались крупные капли холодного пота.
— Эй, Джимми, с тобой все в порядке?
Моралес выглядел встревоженным.
— Да ничего, пустяки. Я малость… ты езжай дальше, а?
«Малость что? — спросил себя Паз, когда они тронулись с места. — Малость ку-ку? Крыша набекрень?»
С нервным срывом он еще справится, но вот с другим… В голове вертелось слово «одержимость», и, чтобы избавиться от этой навязчивой мысли, он принялся шептать про себя детские молитвы, сжимая в кулаке амулет, висевший у него на шее. К тому времени, когда они добрались до места, он уже чувствовал себя почти человеком.
Следующие семь лет прошли для Бервиллей мирно. Дела Жоржа процветали. Он вовремя заметил, что в середине девятнадцатого века люди не хотят сидеть в темноте, а китового жира для свечей не хватает для удовлетворения всех потребностей. Соответственно, он занялся производством и продажей керосина, а полученную прибыль инвестировал в возникающие по всей Европе осветительные газовые компании. К 1870 году Париж стали называть Городом света, и большая часть этого света производилась Жоржем де Бервиллем и сыновьями. Жорж купил большой каменный особняк в самом элегантном районе Метца, а вместо маленького домика в Пони приобрел в Гравелотте внушительное шато Буа-Флери.
Дети тоже процветали. Адольф, несмотря на свой юный возраст, был в известном смысле даже более успешен, чем отец, а уж с его обаянием мало кто мог тягаться. Ему поручали вести переговоры с поставщиками нефти. В 1869 году он совершил путешествие через Атлантику в Америку, где познакомился с американскими способами ведения бизнеса и установил контакты со многими ведущими фигурами американской индустрии, включая молодого Джона Д. Рокфеллера, которому молодой француз приглянулся настолько, что легендарный богач ввел его в свой семейный круг (а такая честь оказывалась исключительно редко).
Тем временем Жан Пьер поступил в Сен-Сир. Он всегда любил лошадей, тяготел к риску и намеревался сделать карьеру на военном поприще. Что касается Жерара, самого младшего сына, он, еще обучаясь в Сент-Арнульфе, ощутил духовное призвание и в тот год, о котором идет речь, учился и жил в семинарии в Монтинье. И только Мари Анж осталась дома, заботясь об отце, хотя и посещала в качестве приходящей ученицы классы монастыря Сестер Провидения, расположенного на рю Ришелье, неподалеку от элегантного дома ее семьи. Из школьных журналов того времени нам известно, что особыми успехами по большинству предметов она не отличалась, но выделялась в изучении языков. К этому времени она почти свободно владела английским и итальянским, немецкий же, разумеется, как и большинство жителей Метца, знала с детства. Что она представляла собой в ту пору? Ответ на этот вопрос мы находим в письмах, адресованных Мари Анж сестре ее матери, любимой тетушке Авроре, проживавшей в Париже. В одном из них она пишет:
«Я признаюсь, что мое сердце разрывается между желанием служить Христу в качестве монахини и любовью и священным долгом по отношению к дорогому отцу. Он был настолько добр ко мне и так много страдал. Но ему, бедняжке, хочется, чтобы я появлялась в обществе, ездила на балы, как остальные девушки, а потом вышла замуж. Как бы я ни жаждала угодить ему, ничего не получится. Меня не интересуют балы, и уж замуж я, в любом случае, не выйду никогда».
Несомненно, что призвание блаженной Мари Анж де Бервилль проявилось уже в самом раннем возрасте.
Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой». Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.
Глава восьмая
Признания Эммилу Дидерофф
Тетрадь вторая
Необычно, конечно, исповедоваться перед копами, хотя, с другой стороны, исповедь перед Богом тоже всегда казалась мне странной, тем более в письменном виде. Если Бог существует, то он и без твоих признаний должен знать о совершенном тобой зле, и письменные показания ему не нужны. Однако существует таинство исповеди и епитимья, или покаяние, которое теперь чаще называют примирением. Акт устного признания необходим, чтобы примириться с Богом и вернуть грешнику Его милосердие и благосклонность, хотя теперь это происходит нечасто, и исповедальни в храмах либо отсутствуют вовсе, либо, по большей части, пустуют. Я упустила все это, поздно придя к вере, но вы как человек, выросший в католической семье, должны меня понять, если только полицейский в вас не пожрал христианина без остатка. Я надеюсь, что этого не случилось, и исповедуюсь той частице Христа, которая сохраняется в человеке, даже если он не верует и отвергает благодать, хотя лучше, конечно, если он открыт Господу. А значит, и той стороне жизни, о которой я хочу рассказать, даже вне зависимости от желания или нежелания меня выслушать.
