Аврелий с ним согласился. «Ваш друг — милейший человек и прекрасный педагог, Гораций».
…Вакационные недели были удивительно счастливыми в жизни двух учеников коллегии — Дамьена и Эмиля. Оба они были с теми, кого обожали, их любимые учителя были в их полном распоряжении, их не надо было теперь делить ни с кем. Несмотря на то, что для Котёнка это было время жесточайшей муштры и непрекращающихся гимнастических упражнений, несмотря на то, что выползая из душа, Эмиль падал без сил и полчаса вообще не мог подняться, несмотря на то, что по утрам его поднимали, обливая холодной водой, и мучили, докрасна раздирая полотенцем, — Эмиль был счастлив.
Его мускулы росли день ото дня, это заметил и подтвердил даже отец де Шалон, он вырос ровно на полтора дюйма, мог подтянуться целых семь раз и перестал бояться Бонифасио — самого горячего жеребца во всех конюшнях. Но к тому же, и это было просто невообразимо, Дамьен де Моро стал называть его своим другом, и сказал, что никогда и никому не даст его в обиду! Эмиль ловил себя на том, что стал гораздо меньше думать о домашних проблемах и опасаться, как раньше, нового брака матери. Он уже не ребенок и не маменькин сынок! Он сам справится со своими делами.
После упражнений на корте отец Дюран давал своему сыну отдохнуть, читая с ним духовную литературу и занимаясь по тем предметам, где Гаттино отставал. Котёнок заметил, что то, что отец Даниэль рассказывает только ему одному — намертво впечатывается в его память. Причина была лишь в том, что влюблённый в воспитателя малыш ловил каждое его слово, но самому Котёнку казалось, что причина — чудо.
Эмиль уже не любил — но боготворил отца Дюрана.
Исповедь не изменила мнения Дюрана об Эмиле — мальчик, хоть и каялся в вещах недозволенных, развращён не был, даже не понимал многих вопросов катехизиса. Однако, несмотря на наивность, бывшую следствием чистоты души, постепенно в малыше стал проступать недетский, как с удивлением отметил Дюран, цепкий и казуистически въедливый ум. Мальчик мыслил схоластически в дефинициях, диалектически в рассуждении, был последователен и методичен в богословских истинах, но суждения бытийные искажал и перекашивал — иногда — в угоду Истине, иногда — в угоду себе. Стоило Дюрану указать Эмилю на ошибку, тот неизменно приводил отцу Даниэлю его же суждение, заявляя, что мыслит по аналогии. Дюран стал осторожнее в суждениях. Как оказалось — Котёнку было опасно класть пальцы в рот.
Между тем, вопросы Эмиля становились все глубже и сложнее.
— Как жить так, чтобы ничего не бояться? Что дает защиту человеку от скорбей и невзгод?
— Человек страдает от своих грехов — и тогда скорби и невзгоды посылаются ему как вразумление, или его, как Иова, испытывает Господь. В любом случае, чистота намерений и непорочность, внутренняя уверенность в своей правоте позволяют человеку вести себя с достоинством, не прятать глаза и быть спокойным в совести, Эмиль.
— А чем можно оправдать человека неправедного?
— Только незнанием Истины. Но слышавшему о Христе и не желающему идти путем Его оправдаться будет нечем.
Котёнок ответ на это удовлетворённо кивал, при этом в его ярких глазёнках мелькало нечто, удивлявшее его духовного отца. Эмиль интересовался вопросами морали, при этом в суждениях его неожиданно проступала ярость ветхозаветных пророков, де Галлен был странно неподвержен новейшим идеям милосердной гуманности. В Писании Эмиль неизменно вычленял самые жесткие фразы Христа, восхищенно цитируя их, стоило Дюрану обратить внимание, что «Сын Человеческий не губить пришёл души, но спасать их…», Эмиль морщил нос и цитировал иное место Писания: «ветви, не приносящие плода доброго, срубают и бросают в огонь». Столь странный ригоризм был в Эмиле, видимо, свойством духа, жаждущего праведности и ненавидящего грех. Это не удивило Дюрана. Вера нетерпима к тому, что считает злом, заблуждением и пустотой, или, воля ваша, это не вера.
Вечерами Эмиль прогуливался с отцом Даниэлем по парку, за стол они садились впятером — с Дамьеном и отцами. Эмиль и Дамьен имели возможность ближе приглядеться теперь к отцу Аврелию, тот перестал пугать их, оказался остроумным и рассудительным. Днём Котёнок снова упражнялся в фехтовании, а иногда Дамьен сажал его на Бонифасио и катал по корту.
Жизнь была прекрасна.
Для Дамьена де Моро дни протекали не менее счастливо. Учителя допустили его в своё общество, как равного, беседовали при нём совершенно свободно о своих делах, абсолютно доверяя ему, просили позаботиться о малыше Эмиле, словно он тоже был учителем! В это время Дамьен, с самого начала восхищенный Горацием де Шалоном, разглядел и оценил мягкую кротость отца Дюрана, которая раньше могла бы показаться ему слабостью. Теперь же Дамьен, сам лишенный этих черт, восхищался незлобивой добротой и всегдашней отзывчивостью отца Даниэля почти так же, как и отец Гораций. С изумлением подметил, что подобные качества есть и в Котёнке, тоже мягком и добросердечном. Теперь Дамьен задавал вопросы и отцу Горацию, и отцу Даниэлю, и ему отвечали вдумчиво и искренне.
При этом кое-что Дамьен, и вправду, не понимал. Среди его сверстников считалось постыдным изменить своим убеждениям, поступать вопреки предписанным мнениям, быть непоследовательным. Вместе с тем отец Гораций часто высказывал вещи достаточно противоречивые…
— Нельзя быть глубоким, Дамьен, и не быть противоречивым, — объяснил отец де Шалон. — Не меняют своих мнений только глупцы да покойники. Не надо делать культа даже из верности самому себе. Если ты поймешь, что вчера был глупцом — тебе простится, если только ты не будешь последовательным в совершенной ошибке, и не повторишь вчерашнюю глупость сегодня. Меняйся ежедневно и ежечасно, и проверяй результат своих мутаций только по тому, насколько приблизился к Христу.
Де Моро был растерян.
— Но отец Жан Петивьер говорил, что мы должны иметь твердые принципы и уверенность в Истине. Он нам цитировал Френсиса Бэкона. «Если к непостоянству судьбы присоединится ещё и непостоянство наших мыслей, в каком же мраке придётся жить людям…». Отец Жан говорил, что человек может быть лучше своей репутации, но он никогда не станет лучше своих принципов.
— Отец Жан был абсолютно прав, но он обращался к несмышленышам. Неизменен должен быть только один принцип — Божественный. Но все остальные — не догмы, и нужно научиться быть добрее своих принципов и умнее своих теорий. Бескомпромиссная прямолинейность любую дорогу превращает в тупик и вынуждает ходить по замкнутому кругу. Люди сильного ума, если они становятся выше и умнее своих былых убеждений, не стыдясь ничьего мнения, меняют их на более здравые. Не происходит изменений лишь с высшей Истиной, ибо она вечна и неизменна. Тот же, кто намерен умереть в преклонных годах, если умён, вынужден себе противоречить. Тот же Бэкон говорил, что учащийся должен верить, но выучившийся должен руководствоваться собственным мнением. Стало быть, он отнюдь не отрицал необходимость и возможность внутренних перемен.
