Короче говоря, завтра же Лёлишна могла переезжать на первый этаж в соседнем доме.
Следующим номером нашей программы —
ЖИВЫЕ ТАРЕЛКИ
Исполняет единственный мужчина в своей семье Владик Краснов, бывший Головёшка
В действие вступает ТЁТЯ НЮРА, КОТОРАЯ СЧИТАЕТ СЕБЯ СВЯТОЙ
Владик мыл посуду. То есть не мыл, а бил.
Потому что тарелки оказались живыми.
Первая же тарелка выскользнула из его рук в раковину. И, конечно, разбилась.
— Эх ты, — сказал ей (вернее, её осколкам) Владик, — совести у тебя нету.
Со второй тарелкой он держался настороженно и даже сумел донести её до струи воды из крана.
И тут она (то есть тарелка) выскользнула из его рук на пол.
И разбилась.
«Ну, погодите! — возмущённо подумал Владик. — Не хотел я с вами связываться, а придётся. Не забудьте, что руки у меня золотые. Так сам гражданин милиционер дядя Горшков считает. Мозговая система у меня имеется. И вы из себя много-то не воображайте. Тем более, что я — единственный мужчина в нашей семье».
И тут третья тарелка — вдребезги.
Сел Владик.
Задумался.
Пустяковое вроде бы дело, а — не получается. В цирке вон тарелки на палках крутят, в воздух бросают и чего только с ними не делают, а тут…
Он встал.
Взял тарелку обеими руками.
И поднёс к раковине.
Но нужна ещё одна рука, чтобы открыть кран.
Владик отнёс тарелку обратно на стол, открыл кран, взял тарелку обеими руками и подставил под струю.
Брызги во все стороны бросились.
Даже глаза пришлось зажмурить.
Вымок Владик до пояса.
Зато и тарелка немного вымылась.
К следующей — пятой — тарелке он отнёсся уже увереннее, да и она, видимо, почувствовала, что имеет дело с человеком, который кое-что в мытье посуды понимает.
И облился он на этот раз меньше. Маленькая работа, а — работа. И когда сделаешь её, приятно.
— Чего тут стряслось? — услышал он напуганный и возмущённый голос тёти Нюры.
— Да вот посуду мыл, — небрежным тоном ответил Владик, — я ведь единственный мужчина в семье.
— Единственный ты лоботряс в семье! — сказала тётя Нюра. — Кто тебя просил? Вот натворил дел! Подожди, упекут тебя в колонию, сто раз пожалеешь, что не слушался добрых людей.
Ругалась тётя Нюра равнодушно, и раньше Владик не обращал особенного внимания на такие слова, но сегодня он ответил:
— С утра до вечера вы меня без передыха ругаете. Зря. Если человеку всё время втолковывать, что он лоботряс, то он лоботрясом и будет.
Они с тётей Нюрой собрали осколки, а она принялась вытирать пол, говоря:
— Тебя не ругать нельзя. Потому как хвалить тебя не за что. Ты вот телевизор не смотришь. А каких там мальчиков показывают иногда! Чистенькие, умненькие, рассуждают ровно взрослые. Советы дают, учат. И все из нашего города. Местные. Сердце не нарадуется. Вот тебе бы с них пример взять.
— У нас телевизора нет.
— И никогда не будет! — И тётя Нюра заметила на нём новые брюки, всплеснула руками: — Кто это тебя?
— Знакомые одни.
— До чего же ладно подогнано! Только ботинки всё портят. Ботинки бы сменить! — сокрушалась тётя Нюра. — Уж больно они длинноносые. Погоди, погоди, я сейчас. — Она быстро ушла, почти убежала, и скоро вернулась, держа в руках сандалии.
— Примерь-ка. Если подойдут, будешь ты парень хоть куда. И меня добрым словом вспомнишь. Мол, есть на свете тётя Нюра — святой человек. Ведь с какой стати, собственно, я о тебе забочусь? Да потому что добрая, отзывчивая я. Не жмут? Носи на здоровье.
— Спасибо. — Владик даже потопал от радости.
— Покажись-ка матери.
Владик убежал.
Ксения Андреевна, как всегда, полулежала на кровати,
— Мам, смотри!
— Балуешь ты нас, — растроганно сказала она вошедшей в комнату тёте Нюре. — Спасибо тебе. Весь он в обновках. Прямо и не узнать, до чего хорош парень.
— Не хвали ты его раньше времени, — ворчливо посоветовала тётя Нюра. — Посмотреть ещё надо, как он дальше расти будет. Пока похвастаться ему нечем.
— Когда хвалят, на него больше действует, — виновато сказала Ксения Андреевна.
— Всем нам охота, чтоб нас хвалили, — усмехнулась тётя Нюра. — А к ругани надо привыкать. Легче жить будет. А то знаешь как он себя величть начал? — Она хихикнула. — Единственный, мол, мужчина в семье! — Она расхохоталась. — А я ему говорю: единственный ты, мол, лоботряс в семье!
— Ничего смешного нет, — хмуро сказал Владик.
— Три тарелки он тебе расколол! Помощничек!
— И пусть, — радостно сказала Ксения Андреевна. — Научится. Лиха беда — начало.
— Ничему он не научится, — почти крикнула тётя Нюра. — Одному он только и научился — за чужой счёт жить. Да кабы не моя доброта…
— Берите свою доброту обратно, — вдруг сказал Владик.
Снял сандалии. И отодвинул их от себя.
— Чего ты?! — возмутилась тётя Нюра. — Подумаешь, обиделся! К тебе по-людски, а ты…
— Может, и меня когда-нибудь по телевизору покажут, — пробормотал Владик. — И нечего меня на каждом шагу ругать. Ругаться легко! Телевизор смотреть легко! А вы попробуйте жить как мы живём, как нам с мамкой…
— Прости ты меня тогда, — насмешливо сказала тётя Нюра. — Только запомни: добрая я, отзывчивая. Жалею тебя. Возьми сандальки.
— Спасибо, не надо, — твёрдо отказался Владик. — И жалеть меня не надо. Может, сам справлюсь.
— Вот что! — Тётя Нюра встала. — Ты словами-то не кидайся! И не гордись! Нечем тебе гордиться! Не задирай нос-от! Рассуждатель!
— За что ты так? — спросила Ксения Андреевна. — Маленький ведь он ещё.
— Маленький, да удаленький. Сердце кровью обливается, когда об вас думаю. Чего бы вы делали, кабы не я? Вы мне спасибо говорить должны не переставая. А он физиономию от меня воротит! Возьми сандальки! — крикнула тётя Нюра.
— Не возьму, — ответил Владик. — И не нужна ваша помощь больше. И пол мыть научусь! — с отчаянием продолжал он. — И суп кипятить научусь! И чай варить! И по магазинам ходить буду!
— Да кто тебе деньги-то доверит?
— Я, — сказала Ксения Андреевна. — За великую помощь тебе, Нюра, великое спасибо. Никогда не забуду. А больше — не надо.
— Да ты… Да ты что, Ксения? Я над собой ни смеяться, ни издеваться никому не позволю! Никому, не то что тебе с твоей Головёшкой. Да вы меня не обижать, а обожать должны!
— Мы с тобой потом обо всём поговорим. — Ксения Андреевна достала из-под подушки книгу, протянула сыну. — Вот здесь наши с тобой деньги, квитанции всякие. Положи на комод. Надо будет — бери.
— Можно подумать, — оскорблённо пробормотала тётя Нюра, — что я не пользу, а вред делала.
— Тебе куда-то надо, Владик? Так ты иди, иди. Часикам к двум возвращайся, сбегаешь в столовую за обедом. Были бы у меня ноги живые, я бы на месте не сидела.
Когда Владик ушёл, так и оставив сандалии, тётя Нюра заговорила громко и пронзительно:
— Чего это вы? На кого надеетесь? Думаете, ещё такую дуру, как я, найдете? Ты поверила, что Головёшка твой образумился? Да накатило просто на него. Хлебнёшь ты с ним ещё горя! Тыщу раз ещё меня вспомнишь!
— Добра твоего я никогда, Нюра, не забуду. А какая мать без горя прожила? — тихо спросила Ксения Андреевна. — За помощь, говорю, великое тебе спасибо. Только в одной руке ты, оказалось, помощь протягиваешь, а другой — по сердцу бьёшь.
— Да чего вы без меня делать будете? Да ты знаешь, что люди про меня говорят? Святая ты, Нюра, говорят! Куда вы без меня?
— Жить будем. Свет не без добрых людей. К осени меня в больницу, а Владика — в детдом. Может, и вылечат меня. На юг куда-то увезут. К морю.
Мне придётся прервать на этом их разговор. Думаю, что суть его вы уже поняли.
А перед началом следующего номера автор просит уважаемых читателей разрешить ему сказать несколько слов, которые он считает очень необходимыми
Вот мы и приближаемся к окончанию нашей программы.
Начались уже заключительные выступления.
И жалко мне расставаться с моими героями — моими друзьями-приятелями, ведь расстаюсь я с ними навсегда.
И в то же время радостно, потому что работа близится к завершению.
И с вами мне расставаться жалко. Пока вы читали книгу, мы с вами как будто беседовали по душам.
Конечно, я надеюсь, что мы с вами встретимся еще не один раз, но всякое в жизни бывает. Недаром каждый писатель старается каждую книгу писать так, словно она — последняя. И старается вложить в неё всё, что ему хочется сказать людям.
Но какой бы ни была книга толстой, у неё обязательно есть конец.
Решил я ещё раз — последний! — ненадолго остановить действие повести, чтобы сказать вам несколько слов, которые кажутся мне очень необходимыми.
