же еще? Я, конечно, пытался что-то сказать про вечер, я же человек воспитанный…
- Бедолага, придется ей всю ночь умываться слезами и дышать хлором казенных простыней. Тебе ее не жалко?
- У нее есть муж, - спокойно возразил Елисей. - Я же не мальчик какой, может и у меня быть своя личная жизнь?
- Может, конечно, и все равно Лизку жалко… Пойми, я привыкла к ней. Мы же с ней на одной лестничной клетке живем, в одной школе работаем… Если бы не она, я бы не встретилась с тобой.
- Ну, тогда давай за нее выпьем. Может, ты весь оставшийся вечер будешь мне рассказывать о ее семье? Ну, расскажи мне о ее муже - его, если мне не изменяет память, зовут Сергеем?
- Да, его зовут Сергеем…
- А почему так грустно? С ним тоже трудно было расставаться?
- Сосед как-никак.
- Понятно. Напишешь ему письмо, вместе напишем, что, мол, возвращаем тебе, Сережа, твою верную жену, Лизу, держи ее покрепче в руках, следи за ней и не пускай ни на какие курсы. Ты побледнела? Что с тобой?
- Знаешь, я вдруг подумала, а что, если бы на месте Лизы оказалась я… Это ведь страшно, Лис… Ведь она любит тебя. Она все эти месяцы только о тебе и мечтала, придет ко мне, обхватит ладонями чашку с чаем и сидит долго, смотрит куда-то мимо меня, в пространство, а потом вдруг скажет: «Вот выйти бы сейчас из дома, взять такси и - к поезду. Упросить проводницу, чтобы так, без билета, взяла в Москву. Утром просыпаюсь - а я у Елисея». Что ты так на меня смотришь? Тебе это не понравилось? Хорошо, не буду. Подними, пожалуйста.
- Что это?
- Календарик. Нравится? Сегодня купила.
- «Девушки в черном». Ренуар. Вот эта, что ближе, на тебя похожа.
- Да? Значит, он не зря мне говорил…
- Кто?
- Сережа сказал мне то же, что и ты, что я похожа на эту девушку в шляпе.
- Выпьем? За тебя, Женечка.
- За тебя, Лис.
Лиза вышла из спальни, подошла к шкафу и взяла оттуда свои вещи, затем в прихожей поспешно оделась и вышла из квартиры. Она не слышала ни Елисея, говорившего что-то быстро ей в спину, не слышала истерического вскрика Жени. Словно накрытая сверху стеклянным звуконепроницаемым колпаком, она, сосредоточив свое внимание лишь на ступеньках лестницы, выбежала в неизвестном направлении.
- В общежитие она вернулась поздно. Забралась под одеяло и, не обращая внимания на расспросы соседки по комнате, долго лежала с открытыми глазами, потом очень громко, отчетливо произнесла:
- Завтра же дам телеграмму.
На другое утро ей стало плохо, поднялась температура. В комнате никого не было, в коридорах - ни души. Лиза выпила еще теплый чай, заваренный соседкой, закусила кусочком сыра. А потом в дверь постучали. Она открыла. На пороге стоял мужчина. Мужчину звали Андреем. Он принес аспирин и сбегал в магазин за молоком.
- Хотите, я поцелую вас, и все пройдет? - спросил Андрей.
- Нет. Я не люблю целоваться. Чтобы целоваться, нужно любить, а я вас не люблю, я вообще никого не люблю. Мне нужен Ренуар, телеграмма и немного горячего молока.
Она рассказала ему про «Девушек в черном».
- Хотите посмотреть?
- Купить.
И Андрей повез Лизу в Пушкинский музей. По дороге зашли в рюмочную. Лиза сказала, что за все заплатит сама. После рюмочной вернулись на Цветной бульвар, и Лиза дала телеграмму мужу: «Приеду двадцать третьего. Встречай все московские поезда».
В музее Лизу мутило, в зале, где посетители с любопытством разглядывали извращенные композиции абстракционистов, ее вообще чуть не стошнило. У импрессионистов она почувствовала себя как дома. Она попыталась сказать это спутнику, но так и не смогла подобрать выражения. От выпитого в рюмочной коньяка в голове все смешалось.
- Ты, карась в джемпере, покажи мне этих, в черном…
- Вы же, Лиза, только что прошли мимо них.
- Ну так верните меня к ним.
…На шум сбежались посетители и служащие музея: Лиза, ухватившись за рамку ренуаровских «Девушек в черном», что-то сбивчиво объясняла, не выпуская картину из рук. Был, конечно, скандал. Андрей куда-то исчез.
Лизе помогла какая-то незнакомая женщина. Она вывела ее на улицу и рассказала, как ей добраться до вокзала. Купив билет, Лиза прошлась по торговым рядам, зашла в кафе, где съела пирожок с брусникой и подала старушке-нищенке тысячу рублей. Времени до поезда оставалось еще много, и она решила зайти в книжный магазин. Там она купила фломастеры, зеленую ручку с рыженькой белочкой, коллекционный томик-миниатюру Кольцова, большую физическую карту мира, несколько коробочек с итальянскими цветными скрепками и собиралась было уже выйти из магазина, как увидела на одном из стендов большой альбом Ренуара.
- Заверните, - сказала она продавщице.
В купе, ночью, когда поезд мчал ее домой, Лиза, разглядывая лежащий на коленях альбом, спросила у рыжей женщины в красном платье с блестками, которая жадно пила лимонад и без конца грызла кедровые орехи:
- Вы бы простили своему мужу измену с собственной подругой?
Женщина в красном платье усмехнулась:
- А куда бы это я, интересно, делась? Вы, наверно, и сами изменяли мужу? Это - жизнь! - многозначительно изрекла многоопытная шатенка и отправила в рот очередную порцию орехов.
- А вам нравится эта женщина? - И Лиза ткнула пальцем в репродукцию, на девушку, что на переднем плане в черной шляпке.
- Я же не розовая какая, мне больше, признаться, мужики нравятся. Но она ничего, а вот эта зато, что на нее сверху смотрит, - точная копия…
- Чья копия?
- Как чья? Твоя. И нос, и губы.
Лиза подняла голову и взглянула с недоверием на рыжую женщину. Потом медленно закрыла альбом, легла, закрыла глаза и… уснула. И в эту ночь ей не приснилось ничего.
Евгения Михайлова
Марго
Я созерцатель, и этим все сказано… Я с балкона двадцать первого этажа вижу больше, чем некоторые у себя под носом, в очках и с лупой. И это позволяет мне исключить из своей активности лишнее или не очень обязательное шевеление ногой, пальцем, ну и всякие наклоны в разные стороны.
Я смотрю на людей, вижу выражения лиц, мимолетные сценки, ловлю слова и фразы, а затем уже на диване - ноги на столе или подлокотнике - прихожу
