мне дерзить! Ты смотрел на себя в зеркало? Ну какой из тебя клоун? С этим твоим маминым вечно постным выражением лица? Неужели весь род Пинтусевичей не оставил в твоей душе ничего? Твой прадед был клоуном, твой дед был клоуном, твой отец – клоун! Я тебя спрашиваю! Что ты молчишь?
– Оставил, – все также уныло сказал Иван.
– Что?! – спросил Волемир Мефодиевич, помолчав.
– След, – коротко ответил Иван.
– Какой след? О чем ты говоришь? Да одно то, как ты держишь эту чертову скрипку способно довести интеллигентного человека, – в этом месте Волемир Мефодиевич непроизвольно приосанился, – до…
– Оргазма, – брякнул Пинтусевич-младший.
– Не смей мне дерзить! – вскричал Пинтусевич-старший. – Ну почему, почему ты такой?!
И добавил с нажимом:
– А?!
– Люди говорят: в семье должен быть хоть один нормальный.
– Кто говорит? Что за люди?!
– Бабушки.
– Какие еще, к дьяволу, бабушки! – Волемир Мефодьич иногда позволял себе крепкие выражения.
– Родные. Твоя и мамина мамы, – объяснил Иван.
То, что в мире существуют общие для свекрови и тещи позиции, Волемира Мефодьевича изумило. Ему нарисовалась картинка, от которой явственно повеяло шизофренией – его собственная мать и мать супруги дуэтом поют песню. Почему-то «Самбади ту лав».
– Что, прямо вместе так говорят? – спросил он.
– Нет, по отдельности.
– А вот сходил бы на родительское собрание, – вернулась из кухни жена. – Раз уж решил заняться воспитанием Ивана.
– Я и так регулярно хожу на родительские собрания! – сказал Пинтусевич-старший, держась за сердце.
Жена пристально посмотрела на Пинтусевича-старшего.
– Да! – сказал Волемир Мефодиевич, – Регулярность, Эльвирочка, она ведь разная бывает!
– Раз в четыре года?
– Да! – драматично сказал Пинтусевич. – Олимпиады, например, проходят раз в четыре года! То есть регулярно!
– А раз в сто лет наступает новый век, – солидно сказал Иван Пинтусевич. Родители посмотрели на сына. Сын исчез.
– Кстати, о регулярности, – сказала супруга.
– Лучше о сыне, – быстро сказал Пинтусевич.
– Прекрасно, – сказала Эльвира Васильевна. – Как раз кончается восьмой год учебы нашего сына. Так что пора! Завтра в семь.
И вышла из комнаты.
– Нифига себе попил чаю, – горько сказал Волемир Мефодьевич и включил телевизор.
***
– А вас, Волемир Мефодьевич, я бы попросила остаться.
Учителя, сидевшие на первом ряду, внимательно смотрели на Пинтусевича, стоявшего у доски. Тому вспомнились школьные годы, и он немедленно принял позу несправедливо обиженного подростка: одна рука в кармане, нос – вверх, глаза – в пол, ботинки – не чищены, весь вид выражает готовность нахамить.
– Волемир Мефодьевич, – блистая очками, начала Нина Ивановна. – Я как классный руководитель Ивана обязана вам сказать.
Она сделала паузу, прижала обсыпанный мелом рукав к сердцу и продолжила.
– Мы все понимаем, у Ивана тяжелая наследственность. Мы знаем, что его прадед и дед были клоунами.
Бамц! – щёлкнуло в голове Волемира Мефодьевича.
– Мы знаем, что в молодости вы не раз сбегали из дома, не желая подвергать себя этим унизительным репетициям, Эльвира Васильевна нам про это много и подробно рассказывала.
– Но! – Нина Ивановна задрала вверх указательный палец. Волемир Мефодьевич заворожено посмотрел на него, машинально отметив про себя, что на кончике пальца – чернильное пятнышко в форме звезды. Нина Ивановна с силой бросила руку вниз, грозно сверкнули очки, и Волемир Мефодьевич вздрогнул.
– Нам небезразлична судьба мальчика, и мы обязаны принять меры!
– А что собственно случилось? – осторожно спросил Пинтусевич-старший. Чувствовал он себя как канатоходец, идущий над ареной с голодными львами. Вспомнился семьдесят девятый год, Ташкент, жара, голые животы, Валентина Пискунова, каучук-блонд, он сам с биноклем в руке в кустах возле арыка.
– Ваш сын вопиюще несерьёзен.
Учителя дружно кивнули, подтверждая сказанное.
Бамц! – щёлкнуло снова. А слова сами собой сложились в вопрос.
– Да вы что?
– На уроке химии он показывал пародию на директора школы!
– И что похоже?
– Да! Иван показывал нам эту пародию в учительской … – учителя хихикнули, – по многочисленным просьбам педколлектива.
– А-а-а…
– Я выходила! – упреждая вопрос Пинтусевича-старшего, торопливо сказала химичка. – У меня заболел желудок. А ношпу я забыла дома. А в медпункте как назло никого не было…
– Мы это уже слышали, – сказала Нина Ивановна. – А на физкультуре?
– Я не хожу на физкультуру, – оскорблено сказала химичка.
Педагоги посмотрели на неё. Она покраснела и пересела на второй ряд.
– А что на физкультуре? – деревянным голосом спросил Волемир Мефодьевич.
– Бежали три километра и ваш сын крикнул «Кто последний – тот козел». Все бы ничего, но физкультурник тоже побежал! В его-то возрасте!
Учителя снова хихикнули.
– И что?
– И все! Прибежал последним! А фамилия у него Сайгаков! Каково?
– А что он играл на новогоднем концерте? Вы знаете, что он играл на новогоднем концерте?
– Что? – механически спросил Пинтусевич.
– Эминема! На скрипке! – гневно сказала Нина Ивановна. – И что самое страшное – ему подпевали! Старшеклассники!
– Какой ужас, – сказал Волемир Мефодьевич. – Кто это?
– Легендарный рэпер, – сказала англичанка.
Пинтусевич-старший напрягся, пытаясь соответствовать, и произнёс:
– Вау.
Англичанка встрепенулась и быстро глянула на Волемира Мефодьевича.
– Алла Петровна, кстати, тоже подпевала! – с укоризной глядя на Пинтусевича, пресекла её классная руководительница.
Англичанка густо покраснела и сказала:
– У Эминема было очень тяжелое детство. И он симпатичный
Последнее предложение – почти шепотом. Затем, роняя, поднимая и снова роняя какие-то мелкие предметы, молча села рядом с химичкой.
***
Домой Пинтусевич вернулся задумчивый. Спал плохо, а утром встал с твердым решением сходить в музыкальную школу.
***
– Как хорошо, что вы к нам пришли!
Сама по себе фраза была хороша. Волемиру Мефодьевичу не понравились интонации: было в них что-то каннибальское.
– Мы все понимаем, – сказала Эмма Аскольдовна, и в голове Пинтусевича-старшего началось что-то вроде гудения. Перед щелчком. – У мальчика неблагоприятные гены.
Бамц! – да что ж такое-то, подумал Пинтусевич.
– Но пустить дело на самотек было преступлением со стороны педагогического коллектива. Иван, безусловно, талантлив. Но при этом он совершенно, совершенно неорганизован. То, что он позволяет себе на переменах… – Эмма Аскольдовна вдруг хихикнула, но тут же усилием воли вернула на лицо серьезное выражение. – А еще ваш сын придумал игру. Называется «Музыкальный ринг». Скрипка – инструмент серьезный, и играть на нем сидя верхом на товарище, который в этот момент старается сбить кого-то с ног – это… это кощунство! И потом это элементарно нечестно! У Вани скрипка, а у Федечки Зотова – контрабас. А у кого-то вообще – жмуровой барабан. Я тысячу раз говорила коллегам, что подобное неравенство делает саму идею тотализатора абсурдной! Но двести баксов, простите, долларов США, мне уже никто не вернет!
Тут Эмма Аскольдовна почувствовала, что увлеклась, и замолчала. Пинтусевич молча ждал продолжения. В голове у него было пусто. Даже гудения, того
