— Совершенно согласен, — отозвался младший.
— А вот идеология не позволяет, вишь ты. Обязаны поддерживать. Точно так же обязаны сажать цеховиков, кто страну обувает-одевает, как Госплан не может, обязаны колхозы содержать, обязаны, обязаны… Вот ты смотри, какая штука. Ну не писал Маркс про электронику или телевидение, что ж мы, пользоваться ими теперь не будем? Ровно старообрядцы какие, что в тайге схоронились, электричества как черта бояться. А ведь экономика похитрее электроники будет, тут настройка особо тонкая. А нам того нельзя, этого нельзя: не по-социалистически получается!
— Как в Югославии предлагаете? — уточнил младший.
— Югославы, кстати, молодцы, у них точно не развалится, не то, что у нас. Да ведь во всем мире так: производи, торгуй, только в рамках закона, и стране платить не забывай. Наживешься — значит, варит котелок. Нет — ну, не повезло. Вот тогда и пивом бы залились. Думаешь, Маркс, он против хорошего пива был?
— Это уже прямо по Адаму Смиту, не по Марксу, — вздохнул младший.
— Ну, еще старее Маркса вытащил: Смита! Хотя, — задумался старший, — не исключаю, что так и пойдет со временем, одно старье западное на другое сменяем, социализм — на капитализм столетней давности. Только не будет этого добровольно, Володя, не будет — идеология давит. Мертвая буква. Не по-ленински это. Ты, к примеру, «Государство и революция» читал?
— Кое-что конспектировал.
— Ну да, знамо дело. А ты возьми да полностью почитай, интересное чтение, что Ильич пишет об отмирании государства после победы революции. Что же, отмерло оно у нас за шестьдесят с лишним лет? Живехонько, вон как укрепилось. Потому что не был он догматиком, не цеплялся за правоту каждого своего слова. Победила революция, изменилась обстановка, сама жизнь диктовала новые решения — он их принял. Даже, прямо скажем, противоположные, не побоялся. Вот где гибкость ума, воля к победе!
— Согласен.
— Так зачем тогда у нас человека по партсобраниям таскают, ленинские зачеты он, бедняга, сдает, отжившее конспектирует, пустую букву долдонит? Он же смеется над всем этим, почти уже и в открытую. Оставь ты его в покое, болезного, дай ему журнал поцветастей, баб посисястей, телевизор там с Пугачевой или даже Роллинг Стоунз чтоб круглые сутки. Ему тогда Солженицын сто лет не нужен будет, хоть «Архипелаг» в «Новом мире» публикуй. Думаешь, власти трудящийся захочет? На кой ему хрен… Власть у нас советская, то есть у парткомов она вся, и трудящемуся так надежнее, удобнее, что думать самому не надо, а ворчать всегда есть на кого. Ты только с него конспекты сними, дай ему на пиво заработать, развлеки его по полной — он твой. Римские императоры еще знали. Ну, и идейности сверху, но не такой же, не топорной, а так, в меру: великая страна, великий народ… Такой, в какую сам веришь.
— Разумно, — неожиданно для себя согласился младший.
— Разумно, а они не поймут, — вздохнул старший, — все будут цепляться за побрякушки… И привыкли, и перед номенклатурой страшновато: вдруг скинут? А номенклатура что, не люди? Им, что ли, нравится, что пиво им по чинам распределяют, им, что ли, собственности не хочется, да чтобы на средства производства? А у них и дача в Павшине, та тоже государственная. Номенклатура, она сама в первых рядах в капитализм побежит. По тихому только. Но крепко возьмется, не оторвешь, это я тебе гарантирую. Кроме дураков, конечно, а их там немного.
— Но если он, наверху, откажется от «побрякушек», могут ведь и сковырнуть, как Никиту, — возразил младший.
— Могут, если он, как Никита, будет мозоли им оттаптывать. Да и тут рецепт есть! Выборы. Чтобы тебя не пленум ЦК, а весь народ выбирал. Добровольно и с песней, и еще на альтернативной основе. Такого поди скинь!
— А вдруг не выберут? — удивился младший.
— Так работать надо с населением! Работать, а не речи ему толкать про надои с центнера! У нас же и агитация, как при царе Горохе, не только пиво. С выдумкой надо подойти, с фантазией. Показать, какой ты парень свой, да как за народ радеешь. По улицам походить, без бумажки с людьми поговорить.
— Здравствуйте, товарищ! — внезапно обратился старший к прохожему интеллигентного вида в легком осеннем пальто, задумчиво шедшем им навстречу.
— Здрасьте… — недоуменно отозвался тот.
— Вот мы тут с товарищем поспорили, не подскажете ли нам свое мнение?
— Ну… попробую… — прохожий явно не ожидал ничего хорошего.
— Чешское пиво лучше или жигулевское?
— Ну вы даете, — рассмеялся незнакомец, — я уж решил, чего серьезного…
— Ну, товарищ, кто же у нас о серьезном на улице разговаривает? Сами знаете, кто у нас не дремлет, настучат — не отвертишься.
— И то верно, — прохожий охотно подхватил тему, — так что лучше уж я скажу: жигулевское.
— Ответ принят, — радостно улыбнулся старший, — а вот вам приз за догадливость.
Старший знакомым жестом запустил руку в портфель, вытянул бутылку пльзеньского праздроя и протянул ее прохожему.
— Вы сходите в гастроном, вон там за углом, я думаю, вам ее на жигулевское охотно обменяют.
— Спасибо, мужики, — улыбнулся прохожий, — обязательно так и сделаю. Может, вместе зайдем? Водочки возьмем, я живу недалеко, посидим…
— Да нет, друг, — старший хлопнул его по плечу, — ты извини, мы с товарищем на задании. Отлавливаем низкопоклонников перед праздроем. Награждаем патриотов жигулевского. Ты что думаешь, мы ж на самом деле при исполнении. Хошь, корочки покажу?
— Ну, юмористы, — прохожий уже смеялся в голос, — правда, пошли ко мне, настроение что-то с утра фиговое, вот посидим, поговорим.
— Спасибо, правда, заняты. Бывай!
И разошлись после крепкого рукопожатия.
— Видишь, Володя, — сказал старший, когда незнакомец скрылся из виду, а сами они уже вышли к Петровским воротам, — мы его не знаем, он нас не знает, а чуть поговорили, бутылку пива подарили — уже готов домой звать. Народ, он душевность любит, подход ценит. Так что и эти новые, которые придут, наверняка воспользуются. Я тебя уверяю, человек с головой начнет генсеком, а еще раз пять президентом всенародно переизберется.
— Не уверен, Аркадий Игнатьевич, зачем им? И так ведь у них получается, зачем утруждаться?
— Получается, да не очень, Володя. Это нынешним все равно, до них анекдоты не доходят. Человеку ведь не только сладко жрать и мягко спать хочется. Ему нужно, чтобы его уважали. И как только придут на самый верх те, кто по коридорам райкомовским анекдотов про брови вдосыть наслушался, то пойдут и людей посмотреть, и себя показать. И народ их за это полюбит, это я тебе гарантирую. Еще и драться меж собой будут, кто из них проще, демократичнее, кто к людям ближе. А нас, нас, конечно, и побаиваться будут, и ненавидеть помаленьку, как патриот этот жигулевский. Им розы, нам шипы. Такая уж у нас служба. Только ненадолго идиллия эта, Володя.
— Отчего же?
— Неустойчивая система. Тут надо либо гайки закручивать, как при Сталине было, либо совсем идеологию отменять. А они не отменят, не смогут. Тут ослабят, там ослабят, а народу мало покажется, народ, он у нас удержу не знает. Вот видишь, мужику тому пива дали, так он сразу и за водкой побежал. Так и тут. Введут альтернативные выборы профорга, так они многопартийную систему затребуют. Еще, чего доброго, про «власть советам» опять закричат.
— Ну, этого позволять нельзя.
— Позволить не позволят, а запретить тоже не смогут. Как оно подразболтается, так само и понесется. Птица-тройка, как у Гоголя.
— Был у нас и НЭП, Аркадий Игнатьевич, согласен, что сейчас к нему вернуться вполне полезно. Но партия обязательно сохранит командные высоты, как тогда!
— Партия, Володя, уже ни черта не сохранит. Потому что сохранить можно будет только как тогда — великим переломом хребтов. Даже если бы и взялись ломать — нет, время не то. Лесоповалом электронику не перешибешь. Так что будут пленумы наши топтаться, топтаться прямо по Ленину: шаг вперед, два шага назад… Вот другое дело, что партийцы многие, а особенно комсомольцы поухватистей, бодренько в капитализм побегут, и нам от них отставать негоже. Государственное — оно в частные руки начнет перетекать, сперва по факту, потом уж и юридически оформят. Когда все посыплется…
— Да что вы говорите, Аркадий Игнатьевич! Ну куда, как посыплется! — младший почти негодовал, — Если забузят, то дивизия Дзержинского, Кантемировская, наконец. Кто полезет, куда? Штурмом нас брать будут?
— Нет, нас не будут, побоятся, — серьезно ответил старший, — а вот остальное… Остальное не ручаюсь, Володя. Вспомни историю, семнадцатый год, февраль. Страна, давно разуверившаяся в царе. Горстка смелых и умных агитаторов. Толпа обозленных. Армия, которая устала от бессмысленной войны.
— Так и войны сейчас нет…
— Нет разве? А в Афгане кто у нас воюет?
