— Так и войны сейчас нет…
— Нет разве? А в Афгане кто у нас воюет?
— Так это же…
— Именно бессмысленная и бесконечная война. Они от Александра Македонского отбились, от англичан отбились, а передовому учению враз умилятся? Чушь. Влипли в чужую кровь по уши. Даже если и задавим их там, не обрадуемся: будут нам всем завоевания апрельской революции по самое нехочу, еще один союзничек, мать его… Знаешь, Володя, я считаю, и в соцлагере давно ворота открыть пора. Не хотите кремлевскую сиську сосать — на здоровье. Я бы даже из союзных республик кой-кого на волю отпустил, ту же Прибалтику…
— Это уж нет! — запротестовал младший.
— Нет, так нет, — неожиданно быстро согласился старший, — если удержать сможешь. Тут бы Россию не профукать, а что нам Венгрия или Литва… С ними уж как получится. Ну, а остальное, конечно, наше. Белоруссия родная, Украина золотая, Беловежская пуща там всякая — куда они денутся.
— Аркадий Игнатьевич, — решительно остановился младший перед задами кинотеатра «Россия», — тут я решительно не согласен. Это пораженчество. Я разделяю ваши тревоги, но мы не допустим. Ни Литва, ни Венгрия. Ну, может быть, Афганистан — ошибка, да…
— Уже не время будет о тех ошибках думать, Володя. Их наверняка «признают и исправят». И Афган бросят, и Сталина еще раз заклеймят по полной. А толку, толку? Кстати, пошли дальше, чего стоим. Народ разухарится, попрет. И надо будет либо по толпе из пулеметов, либо… либо давать толпе, чего просит. Пива, автомобилей, унитазов розовых. А на всех не хватит. Потому что работать надо, чтобы это было, а не митинговать — ни в поддержку политики партии, ни поперек ее, родимой. Ра-бо-тать.
— И что же, по Вашему, будет?
— Из пулеметов по толпе сразу так неловко, да и во второй раз, и в третий, и в четвертый. Им же уважение будет нужно. А в десятый, когда толпа проревет «на хрен вас всех», тогда уже просто не получится отдать такой приказ, как в семнадцатом не получилось. Некому будет отдать, некому исполнить. И генералу, и рядовому давно уже объяснят, кто все себе захапал, и что против народа не попрешь, и что светлое будущее — вот оно, руку протяни. Как в семнадцатом, точь-в-точь. Ты думаешь, почему в Гражданской красные победили?
— За ними было будущее, — уверенно ответил младший.
— Согласен. Пошли на Тверской, кстати…
У вечно задумчивого Пушкина встречались парочки, и кто-то из них даже обернулся на оживленный спор этих людей, спускавшихся в подземный переход.
— «Не дай мне Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный» — продолжил старший уже на ступеньках, — Вот ведь гений был, Александр Сергеевич, на века все предусмотрел! Но мы не о нем, о Гражданской… Да, за красными было будущее, и даже белые это понимали. Деникин, Колчак — не худшие были вояки, себя не жалели, Россию горячо любили. Прошлую Россию, которой уже не было. Кровь свою и чужую проливали, чтобы продлить ее хоть еще на мгновение. А за их спинами — кафешантаны, интенданты, сволочь всякая рябчиков с ананасами доедала… Могли такие победить? А на них — Ванька-босяк, винтовку держать не умеет, грамоте не обучен, но зато самую суть ему наконец-то объяснили, из грязи его вытащили, показали, как хозяином своей страны стать. Прошлое — им, будущее — ему. Вот и проводи параллели.
— Разве за спиной Ваньки никто не жировал?
— О, еще как! — усмехнулся старший, — и тут будут. Пока одни на митинги, другие добро партийное разбирать побегут. И разберут потихоньку, будь здоров. Те с митингов воротятся: а где талоны в спецраспределитель, чтобы мне унитаз розовый? Так спецраспределитель давно уже в частную собственность отошел, вы ж за нее и боролись, дурилки картонные, спасибо вам от имени всего трудового народа. Все как в семнадцатом, говорю тебе. И вот тут нужно, чтобы верным людям, не барыгам одним, досталось. Государственным людям. Понимаешь?
— Понимаю, — потрясенно отозвался младший. Слова старшего звучали как дерзкая провокация, но убеждали внутренней трезвостью и логичностью. Может быть, и не так все будет… а как тогда? Непонятно.
— И вот когда все посыплется, а посыплется, посыплется! — трудное настанет время. Народ спервоначалу радоваться будет. Вот тут, видишь, где киоск с пепси-колой открыли, пацанам счастье за 18 копеек — откроют, к примеру, Мак-Дональдс американский, прямо на Пушкинской площади.
— Не при советской власти.
— Может и при советской, кто его знает. И митинговать тоже будут тут, на Пушкинской, к Кремлю поближе, и Горького в Тверскую обратно переименуют, а Дзержинского — непременно в Лубянку. Штурмом брать побоятся, а вот Феликса Эдмундовича своротят непременно, и хорошо еще, если на толпу не уронят. Думаю, и секреты наши американцам сдадут, какие разыщут, без американцев-то не обойдется, как в семнадцатом без немцев не обошлось. Расплачиваться придется с хозяевами заокеанскими. Да и пусть их. Побрякушки. Отмирающее все одно отомрет. А вот дальше-то и начнется самое интересное.
— И что же?
— Люблю я это место, — задумчиво отозвался старший, — Тверской бульвар. Одно название чего стоит! Широкой, спокойный…
— Красиво.
— Ты ж по рождению не москвич, к другому привык… у вас там своя красота. Ну, да неважно. Дальше-то что? А дальше похмелье. Демократию захотели? Распишитесь-получите, вот вам выборы, вот парламент, вот многопартийность. Рыночную экономику? Распишитесь-получите. Только все это не глянцевое будет, как в журнале «Америка», а натуральное. Вот тут они и увидят, что не зря свистел товарищ Косых про эксплуатацию человека человеком, не профсоюзная вам тут путевка в сочинскую здравницу, а тяжкий труд на барина. Праздрой в продаже будет, только на него горбатиться и горбатиться. Увидят, что прежние хозяева жизни боялись хотя бы ревизионной комиссии, а эти ни Бога, ни черта бояться не будут. Что все лакомое они расхвали, пока те еще от одури митинговой не очухались. Что Западу их хваленому не нужна ни Советская Россия, ни демократическая, каждый сам за себя. Вот, например, как сделать, чтобы народ за границу не бёг?
— Не знаю… Пускать поменьше?
— Границы открыть. Ну, рванут по первости, оглядятся, кто-то и останется. Башковитые устроятся, да и то не все, остальные полы будут драить в сортирах. Их очень скоро сам Запад пускать перестанет, поломоев там своих хватает. И будет их не партком по месту работы заворачивать, а посольство американское. Еще, небось, и войска введут, как в Гражданскую, чтобы мы тут не баловали, миротворцами назовутся…
— Верится с трудом.
— Доживем — увидим, а мы доживем. Вот тут нам с тобой и надо будет пересидеть, переждать… Помнишь «Белое солнце пустыни»?
— Как не помнить!
— Верещагин… Будем мы как тот Верещагин. Точнее, я буду уже в отставке, скорее всего, а тебе достанется. Икры черной не обещаю, павлинов тоже, а вот за державу будет обидно. Ничего, офицер не институтка, перетерпим без истерик. Нам на баррикадах делать нечего. Надо будет осмотреться в той жизни, обустроиться. Мотор не заводить прежде времени.
— А будет время? — растерянно спросил младший.
— Будет обязательно. Как ни долго длится похмелье, а когда-то народ и опомнится. Затоскует об утраченном. Но прошлое прошло. Кто тогда не пожалеет о нем, у того нет сердца, а кто захочет в него вернуться — у того нет головы. Поубивает друг друга, не без этого, думаю, крови много прольется, как попрут одни за сказочный коммунизм, какого не было, а другие на них за сказочную демократию, какой тоже не будет. Только не нам в ту драку лезть. Нам — постепенно, не торопясь, заступать на вахту придется. Точнее, вам: тебе и твоим товарищам. Кому же еще?
— Для чего, Аркадий Игнатьевич? Что мы сможем тогда изменить?
— Вернуться к здравому смыслу. Помнишь, мы с этого начали? Оставить бы все, как сейчас, только дать людям продохнуть от идеологии, дать им заработать на пиво, какое захотят. Остальное — при себе, да остальное им и не нужно, хлеба и зрелищ вдосыть, до тошноты. От всемирно-исторических претензий — отказаться, кто хочет от Союза уйти — отпустить. Потом сами прибегут, республики мандариновые. Ну, вот так примерно, в общих чертах. Сам сообразишь, не маленький.
Эти двое стояли на осеннем Тверском бульваре, и будничная Москва обтекала их, торопясь в свой вечерний уют, и так же текла по обе стороны бульвара советская история, но никто, никто ее, кроме них, не замечал…
— Но… может быть… выйдет по-другому, а, Аркадий Игнатьевич?
— Не выйдет, Володя. Историческая закономерность, по Марксу, Энгельсу и Ленину, и некуда деваться. Смотри сам. Производственные отношения не соответствуют производительным силам. Верхи не могут, а низы не хотят. Все как написано, марксизм — он ведь не догма, а руководство к действию. Одного бы я хотел избежать — переходного бардака, торжества демократии. Сразу бы перейти к новой системе. Но при нашем раскладе — не получится никак… и в семнадцатом не получилось. Ладно, Володя, пора мне. Я тут живу недалеко, к себе не приглашаю, сам понимаешь. Да и не до того сейчас, если честно — с младшим еще позаниматься надо, он парень башковитый, но с ленцой, вот и приходится. Мы с ним, знаешь, компьютер свой паяем, ребята со схемами помогли. Будет у меня электронщиком!
