— Возьмёшь пять человек — и в обход от старой мельницы, по большаку — к штабной землянке, не забыла ещё?
— Как забыть-то? — строго сказала тётя Даша.
— Рассыпьтесь цепочкой. Встретимся на просеке — там, где в сорок втором раненого лётчика нашла. И шуму побольше, ясно?
— Есть! — тётя Даша повернулась и по-военному зашагала к толпе.
— Мария, хватит слёзы лить! — продолжал Николай Ильич, отмечая по карте путь тёти-Дашиной группы. — Бери людей. Зайдёте с другого конца, от Озера-села — и в сторону старой гати, понятно? Не забудьте верёвки и шесты. Дорогу щупайте.
— Николай Ильич, — сказала Нина Петровна, — а я?
Николай Ильич вздохнул и в сомнении покачал головой.
— Толку-то от вас, голубушка, в лесу не вижу. Человек вы городской, а к нашим местам, извините, привычка нужна.
— Ну, знаете! — возмутилась Нина Петровна. — Я, кажется, не давала вам повода сомневаться… — и почти умоляюще добавила: — Я… я вас очень прошу, Николай Ильич.
— Ладно, — Николай Ильич критически осмотрел Нину Петровну, — туфельки на сапоги смените, и быстро. Ждать некогда. Матвеич!
— Здеся! — Матвеич вытянулся, ожидая приказаний.
— Захвати багор, верёвку и вот их, — он кивнул на Нину Петровну. — Со мной пойдёте.
— Слухаюсь! — и Матвеич рысцой кинулся выполнять распоряжение.
Увидев, как взрослые, группами, покидают деревню, ребята заволновались. Юлька подошла к Николаю Ильичу.
— А мы с кем пойдём? С вами?
Николай Ильич поднял к Юльке озабоченное лицо и нахмурился:
— Идите домой. Это не игра.
— Что ли, мы не знаем? Мы тоже хотим искать!
Николай Ильич ещё больше нахмурился. Он сложил карту, сунул её в планшет и выпрямился.
— По домам а-арш! — скомандовал он. — И сидеть тихо, а то ещё и вас искать придётся, понятно?
Улица опустела.
Ким насмешливо глянул на Юльку.
— Ну что, съела? Говорил же — без нас обойдутся.
— А я всё равно пойду! — упрямо топнула ногой Юлька. — Раз сами заманили, значит, сами и искать должны! А если их медведь задерёт?
Ким помрачнел.
— Мы же не знали про медведя…
— Ну вот, значит, теперь хоть умри, а идти надо!
— Теперь это дело чести! — сказал Алёша.
Гошка хмыкнул.
— Чести не чести, а Рыжая правильно сказала. Айда, братва! — сказал он и восхищённо добавил: — А Кудрявый-то, Кудрявый, кто бы знал… Вот бы нам такую карту!
— Какой он тебе Кудрявый, — сказала Юлька. — Командир!
18. Проклятое место
Митьке почудилось, будто что-то тяжёлое навалилось на ноги. Он испуганно сжался, просыпаясь. Рядом с ним явственно слышалось чьё-то неспокойное, прерывистое дыхание. Митька приподнялся, тараща глаза и со сна позабыв, где он. Густая, непроницаемая тьма обложила его со всех сторон. Над головой что-то грозно шелестело, то нарастая и переходя в неумолчный, слитный гул, то стихая, словно затаясь. Невдалеке квакали лягушки. Густо пахло смолой и сладковатой, приторной прелью.
Постепенно тьма перед Митькиными глазами просеялась. Из-за тёмного облака вылился зеленоватый лунный свет и пронизал лес. По веткам сосен скользнули полоски света. Митька перевёл дыхание, чувствуя, как гулко колотится в груди сердце. Рядом с ним, под корнями вывороченной сосны, неспокойно спал Санька. Вот он повернулся, протянул руку и потрогал Митьку за ногу, словно и во сне проверял, не случилось ли что с другом.
— Сань, а Сань, — жалобно позвал Митька, — Сань, проснись…
— А? Чего? — Санька поднял голову, вглядываясь в темноту. — Ты чего? Спи давай… до света ещё не скоро.
— Я, эт-та… как его… не могу… Страшно.
— А мне, думаешь, нет? — Санька вздохнул и сел, прислонившись спиной к корневищу. Над их головой громадными когтистыми лапами вздымались к небу корни. При каждом движении мальчишек с корней тихо осыпалась холодная земля. Прошлым летом по Копаням прошёл низовой пожар, подпалив корни. Деревья повалились, образовав завалы. В одном из таких завалов ребята и решили заночевать.
— И чего ты удумал на ночь идти? — вздохнул Митька, придвигаясь ближе к товарищу.
— А то… Кимка небось на зорьке побежит. Пока доберётся, а мы уже тут, понял?
— Кимке только бы, эт-та… как его… чужое схватить, у самого-то ума не хватит что-нито построить… У-у, попадётся он мне. Сань, а может, плюнем, а? Ну её, эту пушку… Пускай Кимка подавится. Мы другую сделаем.
— Ладно, — сердито сказал Санька, — тебе-то, может, и плевать, а у меня руки по сю пору ноют. Во, ноготь сорвал, пока наладил.
— Ну да, меня мать ремнём выстегала за эти… колеса велосипедные, — с некоторой гордостью сказал Митька.
— Вот то-то и есть. Свой труд спасаем, не на чужое заримся… Да ты не трусь, Митяй, я счас костерок вздую, повеселее станет, — Санька поднялся, но Митька проворно вскочил и схватил его за руку.
— Не ходи, Сань, — вскрикнул он, дрожа, и шёпотом добавил, оглядываясь по сторонам: — Самое что ни на есть проклятущее место — Копани…
— Да брось ты… бабьи сказки.
— Не-е, Сань, вот ей-богу! Слушай. Э-э-э-э! — дрожащим голосом крикнул Митька.
— Э-э-э-э! — отозвалось во тьме. И тотчас же невдалеке что-то тяжело ухнуло: — У-у-у-ух! — и издевательски захохотало: — Уах-ха-ха-ха! Уах-ха!
Ребята, словно по команде, присели и прижались к сосне.
— Никак сова, — оправившись от испуга, небрежно сказал Санька. Впрочем, не совсем уверенно.
— Не-е, — одними губами прошептал Митька.
— Уах-ха-хах-ха! — снова прозвучало в кустах.
Санька съёжился, уже не пытаясь возражать. Наступила тишина. Над головами ребят тонко запел комар. Дрожащими руками Санька вытащил из кармана коробок спичек, чиркнул и, не глядя, ткнул горящей спичкой в землю. Потянуло дымком. Сухие листья вспыхнули. Красноватый огонёк высветил перекошенное страхом Митькино лицо, пробежал по траве. Санька торопливо подбросил в костерок хвороста. Потёр заслезившиеся от дыма глаза.
— Сова это или филин, — сказал он. Пляшущий огонёк придал ему уверенности.
— Не-ет, — Митька придвинулся к костру, — это Настасья Аникина. Бабка говорила, она каждую ночь по Копани бродит.
— Брось! — недоверчиво сказал Санька, ломая сушняк. Толстая ветка громко хрустнула. Санька вздрогнул и поспешно сунул её в огонь. Костёр вспыхнул ярким пламенем, сгустив тьму. Ребятам казалось теперь, что на всём свете они остались одни. Они, ночь и костёр. И если верить Митькиной бабке, где-то здесь, невдалеке от них, бродит по ночам Настасья Аникина. Снова что-то тревожно зашуршало в кустах. Санька и Митька разом оглянулись, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Она, — выдохнул Митька, — ей-богу!
— А ч-чего она… б-бродит?
— Ну как же, — Митька подпёр щёку ладонью. Глаза у него расширились и потемнели, — тебе бы так, ты бы тоже бродил, думаешь нет?
— Расскажи, — попросил Санька, — теперь всё равно не уснём.
Митька помолчал, словно собираясь с мыслями, и завёл тонким жалобным напевом. Так и казалось, что сидит у костра старушка и ведёт сказ.
— Давно это было. Ещё барин владел всей округой. Злющий был, жадный, ровно… эт-та… как его, фашист какой. И ходил у него в конюхах парень Павел Аникин. С виду Павел прямо богатырь был и с лица светел. Любили его люди. И жена ему попалась подходящая. Красивая. Как увидел её раз барин на покосе, и ногами затопал. «Подавай, — кричит, — мне твою Настасью в услужение — и баста!» Забоялся Павел и спрятал жену в лесу, а детей по людям распихал. Ещё пуще обозлился барин и велел Павла за непокорство батогами стегать. А Павел только кулак в рот себе пихает, чтобы и не вскрикнуть. Так молча и помер под батогами.
Митька задумчиво пошевелил хворостиной в костре.
— Как узнала Настасья про смерть мужа, взъярилась. Все усадьбы в округе спалила. Тогда приказал барин разыскать Настасьиных детей и увести их в лес, в непролазные болота. Побежала Настасья за ними в лес и пропала. Бабка моя говорила, что с тех самых пор и бродит она в Копанях, по ночам детей своих ищет…
Санька, видимо ободрённый, что в рассказе не было никаких ужасов, усмехнулся:
— Чего же ты её трусишь!
— Ну да… если она… эт-та… как его, нас за своих детей примет?
— Брось. Её дети с тех пор во какими выросли, — Санька поднял вверх палку.
— Эх ты! — Митька снисходительно улыбнулся. — Да она-то откуда знает! Она же их с той поры в глаза не видела!
Сражённый Митькиным доводом, Санька задумался.
— Враки всё, — наконец сказал он, — привидений не бывает.
Митька взглянул на него с сожалением, почесал за ухом и сокрушённо сказал:
— Да я и сам знаю, что не бывает, а всё одно… жуть берёт.
— Нечего бабьи сказки слушать, — насмешливо сказал Санька, — тогда и жуть не возьмёт.
Митька прилёг на локоть, чуть отвернув от огня раскрасневшееся лицо.
