Эндрю вздохнул, подошел к алтарю, опустился на колени и стал начитывать сто отченашей с самого начала. А Мэтью перекрестился и пошел к брату келарю, успокоить нервы стаканчиком-другим.
2
Незадолго до того, как развернулись вышеописанные события, владетель Кастлмора и Строберифилда сэр Персиваль по прозвищу Тандерболт, славный воитель и не менее славный интриган, соизволил совершить пешую прогулку по окрестностям замка Локлир. На прогулку сэр Персиваль отправился в одиночестве и без доспехов, с одним только мечом. Когда сэр Персиваль проходил через ворота замка, из караулки вышел какой-то десятник и почтительно напомнил его благородию, что в окрестных лесах шароебится дракон, и, возможно, его благородию следует позаботиться о должном сопровождении, ибо доблесть доблестью, а осторожность осторожностью. Сэр Персиваль не стал дослушивать эту речь до конца, но остановил воина повелительным жестом, и величественно изрек:
— Я этого дракона в рот ебал.
В первое мгновение десятник неподдельно изумился, а потом сообразил, что его благородие не повествует о состоявшемся событии, но выражается иносказательно.
— Тогда не смею более докучать вашему благородию, — сказал почтенный воин.
— Вот и не докучай, — сказал Перси и удалился в поля.
Отойдя от замка ярдов на сто, он сошел с дороги и направился к краю леса, туда, где позавчера творилась сверхъестественная херня. Перси собирался осмотреть место происшествия собственными глазами, обдумать увиденное и принять решение, которое, вероятно, станет самым важным решением в жизни, даже важнее, чем решение изменить Кларксонам и встать на сторону Планта. Тогда, собственно, никакого решения Перси не принимал, потому что выбор между предательством и пиздецом вряд ли можно назвать принятием решения.
Перси был преисполнен нехороших подозрений. Во всех последних событиях (да и не только последних) чувствовался не сильный, но отчетливый аромат чертовщины. Власть и слава — дело хорошее, но как бы душу не проебать… Перси так и не смог разобраться, кто конкретно его предал в той несостоявшейся битве, когда Перси построил своих воинов, и Роберт построил своих воинов, и Перси понял, что окружен еще до начала битвы. Тогда Перси был уверен, что без предателя не обошлось, потому что настолько точно угадать вражеское построение не в человеческих силах, но кто сказал, что новому ярлу Локлиру служат только люди? Он и сам не скрывает своих мистических умений, дескать, взмолился всевышнему, и провалилась колдовская тропа в болотную жижу, и потонуло воинство узурпаторов в полном составе. Он тогда реально молился всевышнему, Перси сам видел и слышал, но позже он видел и слышал, как чернокнижник Мелвин тоже молится, и не было в его молитве ничего притворного или кощунственного. Раньше Перси полагал, что если ты продался нечистому, то господу молиться не моги, потому что получишь сразу молнией по макушке и пиздец тебе. Но теперь Перси знал, что не все так просто. А если допустить, что слугам Сатаны позволено поминать имя господне и творить (либо точно имитировать) благочестивые обряды, то возникает вопрос: а господу ли Иисусу служит новый сеньор сэра Персиваля? И если ответ на этот вопрос, не дай бог, отрицательный, надо действовать немедленно, пока твоей бессмертной душе не пришел полный и окончательный пиздец. Это перед королем можно отговориться неведением, но от всевышнего не укрыть ничего, он, сука, всеведущ.
И еще эта юная блядь Изабелла. Не такая она простая телочка, какой предстает. Что-то непростое происходит между ней и его высочеством, то ли она его приворожила, то ли он интригу мутит… Но это точно не любовь с первого взгляда, в этом Перси готов поклясться чем угодно, хоть собственной бессмертной душой. Навидался он таких любовей, там в острой фазе разум отказывает подчистую, а потом, как любовная лихорадка пройдет, так сразу отходняк начинается. А у сэра Роберта никаких признаков не видно — ни лихорадки, ни отходняка. Типа, принял любовь к сведению, записал на дощечку с текущими делами… А точно ли текущие дела записаны у его высочества на той дощечке? Если предположить, что он на самом деле регулярно и скрытно творит нечестивые обряды под прикрытием, чтобы никто не догадался… Господи, сделай так, чтобы я ошибся, Христом-богом молю!
И тут на сэра Персиваля снизошло озарение. Это произошло мгновенно, только что он, метафорически выражаясь, блуждал в потемках, и вот раз — и все понял. Все просто! Сэр Роберт, фактически, сам вчера во всем признался, просто Перси не понял, а теперь господь смилостивился и разъяснил, не дал погубить душу.
— Господи, ниспошли ветер, чего тебе стоит… — сказал тогда Перси.
И подул ветерок, и завопил казнимый Мелвин, и повернулся к сэру Персивалю сэр Роберт, и вопросил сурово:
— Чего сразу не взмолился, долбоеб?
А сам-то почему не взмолился?! Тогда Перси о таком не подумал, это надо быть совсем невоспитанным, чтобы собственному сеньору так ответить, но, в самом деле, почему сам не взмолился? И все становится на свои места: и невероятная удачливость сэра Роберта, и загадочные мистические силы, то и дело приходящие ему на помощь, и другие странности его поведения. Вот, блядь, пиздец! Он-то думал, когда чернокнижника жгли, это, типа, торжество благочестия, а реально получается — черт у черта вилы спиздил! Конкуренция, блядь, среди дьявольских слуг! Господи, за что такое испытание?
Да, теперь все стало понятно, кроме нескольких мелочей. Леди Изабелла, например, уже отступилась от истинного господа или ее еще не успел совратить ярл-чернокнижник? И с драконом остается неясность — кто его призвал на празднество и на кой хер? А кстати! Раньше Перси не обратил на это внимание, а теперь вспомнил — дракона видели чуть ли не в двух шагах от алтаря, где невеста для Фреи цветы возлагала, никак не могли они друг друга не заметить. Другая девица обосралась бы со страху десять раз, а леди Изабелле все похуй. То ли дракон этот суть иллюзия, то ли…
Нет, не иллюзия, иллюзии следов не оставляют! Но какие у него следы ебанутые… Курица, блядь! Только ростом с человека и зубастая что твой медведь. Опаньки… Вот следы дамских башмачков, вот следы дракона… Ну ни хуя себе!
Перси уселся на удачно подвернувшееся поваленное дерево и погрузился в мрачные размышления. Следы были настолько недвусмысленны, что любой деревенский дурачок, окажись он на месте сэра Персиваля, разобрался бы во всем происшедшем здесь в два мгновения. Интересно, можно ли считать случившееся скотоложеством? Или это дьяволопоклонство, исполненное с особым цинизмом? Да похуй на самом деле! Нехуй впадать в грех гордыни, не решить эту задачу заурядному барону, неискушенному в благочестии. Надо не мозги себе ебать, а рассказать все отцу Бенедикту, и пусть он сам себе мозги ебет, он святой, ему положено. А по ходу еще исповедоваться надо, пусть на себя грехи возьмет, в таком деле это лишним не будет.
— Благодарю тебя, господи, за вразумление! — воскликнул Перси, встал с бревна и перекрестился. — Пойду к отцу Бенедикту, все ему расскажу!
Он успел сделать три шага, прежде чем серповидный коготь перерезал ему сонную артерию. Молодой ютараптор с элементами дейнониха наблюдал за бароном уже давно. Робин пришел сюда убедиться, что они с Изабеллой не оставили вчера компрометирующих следов, а убедился, что следов столько, что хоть жопой ешь. А потом он убедился, что в теле молодого ютараптора затереть эти следы полностью невозможно. Но Робин не потерял присутствия духа, а помолился Фрее, и она немедленно прислала на помощь одинокого путника, и не просто путника, но самого барона Тандерболта, наипервейшего и наигнуснейшего предателя из всех папиных баронов. Фрея — богиня добрая и с хорошим чувством юмора.
— Пиздец тебе, Перси, — произнес дракон почти человеческим голосом. И добавил, задрав морду к небесам: — Благодарю тебя, Фрея, что откликнулась на молитву, и клянусь, что исполню твою волю, какой бы она ни была, и еще клянусь, что служить буду преданно…
Сэр Персиваль услышал в интонациях дракона нечто смутно знакомое, но так и не успел понять, кто скрывается под личиной молодого ютараптора. Потому что истек кровью.
3
Напав на Бенедикта, Мелвин сделал большую глупость. Впал в грех гордыни, переоценил возможности нового тела, забыл, что каким бы здоровенным волкодав ни был, он все равно остается собакой. Храброго воина собака может одолеть только чудом, а четверых храбрых воинов псу не одолеть ни при каких обстоятельствах. Сколько раз отец, мир его праху, вдалбливал юному виконту в неразумную бошку:
— Сохраняй самообладание, долбоеб, не теряй разум, не уподобляйся упоротым берсеркам. Ибо на поле брани господь не тому помогает, кто щит грызет и слюни пускает, но тому, кто помогает сам себе. И не только на поле брани это верно.
