После выхода, сразу к пальме, той, что завалилась в сторону пляжа. Привычно смахнуть насекомых - вставлять диски - править спину. Прерываешься только, чтобы опять насекомых согнать - пальма старая, обжили. Но другой подходящей для меня нет. Местные каждый раз наблюдают, удивляются - чего ору, мучаю себя. Видят, что больно. А я знаю, что если сейчас не поорать, потом много хуже будет. Спина это еще с Белоруссии - первый госпиталь, первая реанимация. Хорошо там было. Санитарки уколы делают... Расспрашивают, о чем спрашивать нельзя. Тут вопрос задать, почему себя мучаю, не решаются. Может, я мазохист. Интересно, есть у них мазохисты? То, что садисты каждый второй, это знаем - насмотрелись. Не дай бог, однажды под их умение попасть. Смотрю на них, улыбаюсь. И они улыбается. Я, когда спину правлю, все одновременно - и ору, и плачу, и улыбаюсь. На этом берегу можно поорать. Здесь вообще все можно, если только не в секрете находишься.
От постоянного лежания в самодельных гамаках, а они короткие - на нас не рассчитаны, да от подобных хождений, ощущение, что стал на всю жизнь горбатым. И по лагерю таким ходишь, чтобы поменьше казаться, вровень с остальными. На нас охота, за нас много больше дают, чем за местных.
С того берега постреливают редко, скорее, чтобы сказать, что они там не спят. До него далеко, потому попасть можно лишь случайно, с великой дури, либо какой-нибудь крутой снайпер из штучной винтовки. Но ни той стороне, ни этой такие снайпера не по карману. Здесь как нигде понимаешь, что войны выигрывает тот, у кого денег больше. Ни тому берегу, ни этому ни за что не выиграть - обнищали, да и река эта треклятая. Нет средств для качественного рывка. Все, что можно заложить - заложено-перезаложено десятки раз. Прииски, шахты, разработки. Патовая ситуация.
Перед дождем прыгаю на песке. Вверх, сколько могу, вниз - отбиваю руками землю и снова вверх, как разомкнутая пружина. Думают, что таким образом молюсь своему обезьяньему богу. В иные дни до тысячу раз так делаю. Привыкли, тут каждый по-своему дурь вышибает. У воды тропический час не так давит, как наверху. Там уже не распрыгаешься. Там я другим занят.
Прыгаю и смотрю, как один из наших натирается куском мыла. Сейчас в старый гидрач будет влезать - Володе сегодня в мокром схроне дежурить. Как дождем заслонит тот берег, заляжет. Дома таких дождей не бывает, чтобы стеной с неба вода валилась, еще чтобы все в одно и то же время, потом, как отрезало. Хоть часы сверяй.
После небесной помывки подсыхает моментально, можно и вздремнуть. Без гамака спать только стоя. Не вздумай прилечь на покров. Почему? Ковырни ногой или попрыгай на одном месте - узнаешь. На всю жизнь охоту отобьет, если только ты сам не родня расползающимся - тех, что вовсе без ног, и тех, кто лишние отхватил по жадности. Если был здесь бог, наделял природу, то с чувством юмора у него случился явный захлест. Женька мог бы подтвердить.
Внизу у реки - гамаки. В верхнем базовом лагере - палатки, без змей - сожрали их, но туда только через две недели. А уже здесь самые змеиные места. Врали нам, что в запрошлый сезон, одного ненавистного капрала (из местных), когда спал, обмазали выделениями самки в ее брачный период. Сползлись со всей округи - палатка буквально шевелилась. Впрочем, сам он к тому времени был уже мертв. Брачный ли период, не брачный - ядовиты одинаково, но в брачный сильно злые. Не слишком мудря, выжгли огнеметом. Лучше бы помудрили, потому как, рванул боезапас, который тот держал у себя. Чудом никого не зацепило. Короче, повеселились. Издали смотрели, как надувались и лопались тушки... Личные вещи обычно оставляли себе на сувениры, на память - кто бляху, кто тесак, а кто новый прицел со "шмалки". Единственный случай, когда никто не рискнул. Закопали на месте со всем его хозяйством. На пару дней разговоров хватило, а потом опять скукота.
Лапша на уши. Мы тоже такой можем понавешать про синих от холода и одиночества медведей. Хотя... Шут их знает. Здесь многое сойдет с рук, будет списано на боевые потери, а в базовом лагере дисциплина насаждается. Мало кому хочется, закончить жизнь, когда гнилостные древесные муравьи, вроде наших земляных "стеклях", будут выжирать тебя изнутри через вставленные во все дыры бамбуковые трубки... В любом случае, подобные наборы не для нас.
Каждая царапина, каждый укус - язвочка. Приобретешь похвальную привычку проваривать белье, прожаривать, сушить на раскаленных камнях, коптить в дыму. И различные вариации, пока каждый становится поклонником собственной и начинает убеждать в преимуществе других. Нет смысла плодить паразитов, забираясь в воду. Здесь она настолько напоминает какао, что дома, как бы не ностальгировал по этим местам, в столовой от подноса с гранеными стаканами, заполненных этим напитком, шарахаешься.
Две недели внизу и пересменка. Отдыхаешь, лечишь язвы, отходишь, отмокаешь душой в верхнем базовом лагере. Достаточное время, чтобы избавиться от подкожных червей, подлечить желудочный сальминоз до степени, что уже не разбрызгиваешь пищу снизу. Две недели и опять вниз. Здравствуй, зеленый дьявол - давно не виделись! И опять. До тех пор, пока не кончится контракт, или закопают в зеленке.
Змеи, змеи, змеи... Пальмовые, что устраивают свою жизнь на самой верхотуре, в кроне, тростниковые - зеленые птицеяды. Водяные. И белые, что живут в камнях и под гнилушками... Под слоем, что пружинит под ногой, собственная жизнь, расползающаяся от шагов или упрямо атакующая, отстаивающая свое место. Каких только не удалось попробовать - запеченных в тесте или золе, мелких, свитых спиралью и рубленых здоровыми кусками, хрустящих на зубах и нежных, целиком приготовленных на пару к самым разным соусам, залитых маринадом, жареных на вертеле. Пил кровь... Сразу живую и коктейль - сливал в рисовую водку - превращая местную "живую" в еще более... Рисовая водка - дерьмо редкостное. Впрочем, все, что крепче десяти градусов, в тропиках форменное самоубийство. Это не в гостинице под кондейшеном водку жрать и там же опохмеляться. Но водку пьем строго - мензурками натощак, подмываемся, как бы, изнутри.
Мне их лекарства не понять, тут и расплющенная в лист полугнилая обезьянка и земляные морщеные коренья... Все это уже за десяток метров от лавки обдает сладковатым гнилосным запахом. Лечимся лучшим средством - настоящим украинским борщом. От здешней кишечной заразы лучший яд. Местных, когда мы их этим борщом угостили, скрутило хуже нашего. И позже, от этого варева держались подальше - круглили глаза, щебетали, пихали локтями новичков, чтобы попробовали.
Скоро на том берегу подъедет водовозка. На пляжик выйдет чужой "папуас" с мачете, будет размахивать, кривляться, орать в нашу сторону что-то обидное. Потом из нашей зеленки на песок выйду я. Установлю треногу из жердей, обопру на них винтовку, выстрелю и промахнусь в первый раз. Все будут огорчены - наши всегда смотрят от края зеленки и переживают. На пляж не выходят, много чести для тех. Нам как бы все равно. Это ритуал. Потом промахнусь во второй раз. Мне не хватает удачи и каких-то полста метров. Скорее всего, это психологическое.
Завтра. Я знаю, что завтра. Сегодня специально заряжу нецелевым, специально выстрелю в сторону. Подойду к самым колышкам, границе зыбуна. Мне главное поближе рассмотреть островок, что прибило к косе. Если ползком, если связать попарно жерди, пропихивать их как лыжи... Если до завтра этот плавучий островок не сорвется с косы... если не промахнусь к нему, удержу направление во время дождя... Там должно быть много водяниц. Они ядовитые, но кусить не могут, если только сам не начнешь запихивать палец в глотку.
Кто-нибудь, скорее Сергей - он издали похож на меня - выйдет из зелени, также, как всегда, установит треногу, не спеша выстрелит. Я думаю - вот будет фокус, если попадет. Но чудес не бывает. После промаха, как только звук выстрела достигнет того берега (вряд ли он там слышит посвистывание пули - не настолько я самоуверен), "папуас" спустит штаны, потом нагнется и будет смотреть промеж ног в нашу сторону. Я мечтаю попасть в него именно этот момент. Давно мечтаю. Он будет ждать. Должен выстрелить еще раз, таковы условия игры. Два выстрела. Так сложилось само собой еще в первую неделю моего появления. Потом он сядет и будет гадить, выражая презрение к моей стрельбе, к нам. На том пляжике должны быть сплошь его отметины.
Я знаю, как все произойдет завтра. Его перевернет через голову, отбросит, он будет лежать среди собственного дерьма, не верить, что это произошло именно с ним. Потом придет боль, и он умрет, возможно, не сразу. Там будет много суеты. Возможно, подвезут что-нибудь крупное. На пристрелке оставят несколько черных клякс на нашем пляже, перенесут огонь глубже, и все потонет бесследно в теле огромной зеленой медузы.
Я буду лежать на своем островке до вечера, разговаривать со змеями, пока сумрак не начнет скрадывать тот берег...
