— Чертовски признателен, Томмазо. Извини. Но нет ли…
— …веревочки? Конечно. — Вздохнув, он взял свой ранец и выудил оттуда тугой моток пеньковой бечевки и перочинный нож.
А чуть позже, окинув взглядом совершенно несчастное лицо Салаи и мое, сердитое и озабоченное, Тсммазо вызвался лично доставить мои претензии Борджиа.
— Но он же в Милане, — напомнил я.
— Вот и отлично. Я как раз мечтал о дальнем путешествии.
Феррара, 17 августа 1502 года
ЧЕЗАРЕ
В ее комнате — запах смерти. Спертый воздух, атмосфера уныния. По стенам блуждают тени горящих свечей. На простынях белеет ее призрачное лицо.
Лекарь выполнил мою просьбу. Он спас Лукрецию. Но ее ребенок родился мертвым. Это хорошо.
Но моя сестра ужасно расстроена. Ее сердце разбито — она не хочет жить. Я должен исцелить ее сердце. Обязан вернуть ей желание жить.
Врач предложил сделать кровопускание. Заявил, что оно необходимо. Но сестра не разрешила — боится бритвы. Мне надо убедить ее стерпеть боль.
Я присел на краешек кровати. Лукреция взглянула на меня и печально улыбнулась.
— Ты пришел, — слабое проявление радости.
— Разумеется, пришел.
— Чезаре, я потеряла ребенка.
— Не надо думать об этом, — сказал я, сжимая ее руку. — Это в прошлом. Ты должна подумать о себе.
— Он был такой крошечный. Такой милый. Его личико было прекрасным. Но он так и не смог вздохнуть. Ни разу.
— У тебя будет еще много других детей.
— А вдруг они…
— Лукреция, тебе необходимо восстановить силы, — я коснулся ее волос, погладил по щеке. — Вот ты придешь в себя, поправишься — и тогда у тебя будут здоровые дети.
— А как ты, Чезаре? У тебя все в порядке?
— Все прекрасно. Всё под контролем. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.
— Я знаю. Ты очень сильный.
— Так же, как и ты, малышка. Ты всегда отличалась сильной натурой.
Она улыбнулась. Глаза печальны.
— Сейчас тебе надо собрать все силы. Лекарь хочет пустить тебе кровь.
Я пощекотал ее, она рассмеялась. Услышав этот заранее оговоренный сигнал, врач зашел в спальню.
Я продолжал щекотать ей пятки, она продолжала смеяться. Так мы играли когда-то в детстве. Нежно, но крепко я прижал ее ноги к кровати. Она улыбнулась мне, ожидая пытки. Слезы наполнили ее глаза.
Лекарь сделал разрез. Лукреция закусила губу. Я услышал, как потекла в бутыль ее кровь.
— Молодчина, — похвалил я. — Храбрая девочка.
Лукреция побледнела. Она издала слабый смешок. Я сжал ее руку. Мы надолго умолкли.
Врач перевязал рану и открыл окна; пламя свечей затрепетало на ветру. Потом он покинул комнату, унеся с собой тишину.
— Как твой муж… он хорошо обходится с тобой?
— Да. Он очень добр, Чезаре. Даже после…
Я понимающе кивнул.
— …он был очень добр ко мне. Очень добр.
— Хорошо, — сказал я. — Хорошо… мне не придется убивать его.
— Надолго ли ты приехал, Чезаре? Или тебе нужно сегодня уезжать?
— Нет, я останусь, пока тебе не станет лучше.
— Но удалось ли тебе справиться с проблемами? До меня дошли слухи о твоих капитанах…
— Я же сказал — всё под контролем.
— Но что, если они…
— Лукреция, если ты не прекратишь говорить о моих делах, мне придется принять решительные меры.
— Какие же? — ее брови заинтересованно приподнялись.
— Я призову Микелотто, — пригрозил я. — Он будет гладить твое горло, пока ты не перестанешь говорить вздор.
Она взвизгнула, затем рассмеялась:
— О нет… это даже не смешно!
— Как же ты осмелилась оставаться наедине с тем ужасным и кровожадным злодеем, с Чезаре Борджиа?
— А как ты осмелился оставаться наедине с той грешной, развратной соблазнительницей, с Лукрецией Борджиа?
— Сейчас, скорее всего, нас подслушивают за дверью, — рассмеявшись, предположил я. — Ждут, когда мы начнем прелюбодействовать.
— Или строить козни, замышляя чью-то смерть.
— Придурки. Если бы я мог, то избавился бы от них.
— От кого? — она сонно нахмурила брови, задумываясь.
— От них. От всех. Оставил бы в этом мире только нас с тобой.
Она вздохнула. Коснулась моей руки. Ее голова откинулась на подушки, глаза закрылись. О, Лукреция… увижу ли я тебя вновь?
Чезена, 20 августа 1502 года
ЛЕОНАРДО
Бум! Бум! Бум! Миновала полночь, и гроза громыхала и посверкивала где-то на востоке, но слышны вовсе не удары грома. Мы с Салаи опять поссорились, по его щекам текут слезы. Мы оба замерли, словно нас застали на месте преступления. Я прислушался, задержав дыхание, и убедился, что не ослышался — вновь раздался отчаянный гулкий удар в дверь.
— Войдите, — сказал я.
Курьер насквозь промок — от дождя, не от пота. Из-за открытой двери доносился шелест падающих на землю капель. Он вошел — молодой парень с горящими глазами — и опустился передо мной на колени. Потом зачитал послание от герцога Валентинуа. Его светлость выражал глубокое сожаление по поводу того, что моему важному заданию чинятся задержки и препятствия, хотя в оных препонах нет, безусловно, никакой моей вины.
Испытывая ко мне огромную любовь и уважение, его светлость издал документ, который предоставляет мне широкие полномочия во всех его владениях. После чего посланец аккуратно извлек вышеупомянутый документ из внутреннего кармана и высокопарно огласил его.
«Цезарь Борджиа, божьей милостью герцог Валентинуа, правитель Баланса и Романьи, покоритель Адриатики, правитель Пьомбино и etc., гонфалоньер и главнокомандующий войсками Святой римской церкви: всем нашим наместникам, кастелянам, капитанам, чиновникам, командирам, солдатам и подданным, мы повелеваем и предписываем на вечную память, дабы всюду предоставляли они свободный проход и освобождали от всякого официального платежа за него и за его провожатых, дабы дружески принимали и давали осматривать, измерять и тщательно обследовать, по желанию предъявителя сего, нашего любезнейшего приближенного архитектора и инженера Леонардо да Винчи, каковой по нашему поручению должен обследовать укрепления и крепости нашего государства, дабы согласно с его указаниями мы могли своевременно перестроить их…»
Я глянул на Салаи, он вновь повернулся ко мне и слушал посланца, удивленно тараща глаза. Почувствовав мой взгляд, тоже посмотрел на меня. Еле заметная улыбка, едва сдерживаемый смех.
«…и оказывать ему всяческую помощь. И отныне вменяется в обязанность всем другим инженерам согласовывать с ним свои планы и подчиняться его решениям. И да не осмелятся подданные наши действовать иначе, если не желают подвергнуться нашему гневу и…»
Закончив читать, посланец поклонился, вручил мне документ, вежливо отклонил предложенные деньги и удалился. Я пробежал глазами важную бумагу — витиеватый почерк, красная восковая печать с впечатляющим оттиском имени CAESAR. Салаи, подойдя ко мне сзади, приналег на меня грудью, заглядывая мне через плечо.
— Итак, ежели вы покажете мне сей приказ, — прошептал он, — уж не должен ли я буду позволить вам обозревать, измерять и обследовать любые мои части по вашему желанию?
Его рука начала поглаживать мою ногу, и я обернулся:
— О Салаи. Почему мы вечно ссоримся?
Он опустил глаза:
— Не знаю. Извините.
Высокий горный пик взмыл над туманной равниной…
Я поцеловал его в щеку и аккуратно положил документ на стол. Драгоценный документ. Если он магически подействовал даже на Салаи, то уж несомненно подействует на всех прочих.
Ареццо, 21 августа 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Меня разбудил слуга: прибыл посланец.
— От герцога Валентинуа.
Я оделся и вышел в приемный зал. Там сидел Микелотто. Кровожадный испанский головорез. Увидев меня, он высокомерно прищурил глаза, его широкая желтозубая усмешка — как мерзкий надгробный камень на изуродованном шрамом лице.
Я напрягся. Взялся за рукоятку меча. Оглянулся на моих стражников и велел им обыскать испанца, не спрятал ли тот оружия. Он оказался безоружным. Я велел обыскать зал — за шторами, как и под столом, никого не оказалось. Наблюдая за мной, Микелотто тихо посмеивался.
— Где же ваше послание? — вопросительно произнес я.
В послании мне предписывалось:
— Немедленно покинуть Ареццо. Вывести ваши войска. Ваше присутствие там оскорбляет герцога и короля Франции. В вашем распоряжении двадцать четыре часа… Если завтра к этому времени приказ не будет исполнен, то герцог отправится в Читта-ди-Кастелло. Он захватит ваш родной город, а это не составит ему труда, учитывая, что знатные горожане уже просили его стать их правителем…
Испанский головорез выплевывал слова, точно разговаривал с ничтожным слугой или собакой. Кровь бросилась мне в голову.
