— Мы познакомились с Пьеро Содерини в прошлом году, его направили ко мне в качестве посла. Он показался мне слабонервным и робким человеком, его легко напугать. А значит, им легко манипулировать, — герцог пристально посмотрел мне в глаза. — Правильно ли я понял, что вы являетесь его личным фаворитом?
Я вспыхнул. Наш разговор пошел в очень странном направлении.
— Мой господин, если вы…
— Успокойтесь, Никколо. Вы же понимаете, что мое имя теперь тоже занесено в знаменитый список Вителлодзо. Он возненавидел меня и поклялся убить. Поэтому мы с вами стали союзниками, вы и я… а заодно и ваш гонфалоньер.
Мне вспомнился наказ Содерини: «Вам следует использовать любую проявляемую им к вам благосклонность на пользу нашей республики». Но что бы, интересно, сказал гонфалоньер сейчас, если бы услышал наш разговор? Стоило ли мне подыграть Валентинуа, притвориться, что я помогу ему держать под контролем моего собственного начальника? Достаточно ли я умен, чтобы вести двойную игру с этим герцогом, столь искушенным в искусстве обмана?
Он вновь откинулся назад и вздохнул:
— Передайте гонфалоньеру, что если Флоренция желает дружить со мной, то сейчас нам самое время заключить союз. Прежде это было сложнее, поскольку я водил дружбу с вашими недругами. Но сейчас ваши враги стали моими. Такая благоприятная ситуация долго не продержится. Так что передайте вашему гонфалоньеру: либо сейчас, либо никогда. Убедите его, Никколо. Используйте ваше замечательное красноречие.
ДОРОТЕЯ
После полуночи Чезаре пришел в мою спальню. Я раздвинула занавес и откинула простыни, думая, что он пришел с обычной целью. Но герцог отрицательно качнул головой:
— Я пришел по делу, а не ради наслаждений. У меня есть имя человека, за которым, как мне хотелось бы, вам нужно будет…
— …последить? — голос невольно выдал мое волнение.
В свете принесенной Чезаре лампы я увидела, что он нахмурился:
— Не совсем. Мне хочется, чтобы вы узнали его получше.
— Что значит «узнала получше»?
— Именно то, что я сказал. Мне нужно, чтобы вы выяснили и рассказали мне, что у него на душе. Его чаяния и страхи, его сильные и слабые стороны, много ли власти он имеет и что обо мне думает. В вашем распоряжении любые возможности; главное, чтобы вы раздобыли эти сведения.
— Я не собираюсь соблазнять его, если вы это имеете в виду.
— Меня не интересуют подробности. Главное — результат.
— И как же его зовут?
— Никколо Макиавелли. Он прибыл к нам послом из Флоренции.
Я испытала легкое разочарование. Я надеялась на более романтичную добычу, чем какой-то простой посол. Мысленно я представляла себе седовласого, пузатого чиновника, похожего на портрет того Кадавра, моего нареченного муженька.
— А как мне познакомиться с ним?
— Я устрою вечеринку. В ближайшие дни.
Маджоне, 9 октября 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Мы собрались за длинным столом в лишенном окон погребе замка Орсини. Холодный и сырой воздух пропитался запахом земли; казалось, это подземный донжон. Мне молча передали договор, я подписал его, переправил дальше по столу и проследил, как остальные последовали моему примеру. Никто не смотрел на собственные подписи. Когда на бумаге появились все десять автографов, документ положили в центр стола, и слуги обнесли нас кубками с вином. Джанпаоло произнес тост:
— За союз против Борджиа!
Меня чертовски мучила «французская болезнь», поэтому я много пил, надеясь притупить боль. Около полуночи большинство отправились спать, но я остался и играл в карты с Джанпаоло и Оливеротто. Проиграв все деньги, я призвал своих слуг, чтобы они отнесли меня в кровать, но Джанпаоло прошептал:
— Сначала тайное сообщение для ваших ушей.
Я велел слугам подождать за дверью, и Джанпаоло взял с нас клятву молчания:
— Если эта тайна откроется, я убью вас обоих.
Я кивнул:
— Так в чем дело? Хорошая или плохая новость?
Он откинулся назад и улыбнулся:
— Очень хорошая. Один из самых доверенных командиров Борджиа перешел на нашу сторону.
— Кто же?
Джанпаоло по очереди прошептал его имя на ухо каждому из нас.
— Черт побери! — воскликнул я.
— Откуда вы знаете, что мы можем доверять ему? — спросил Оливеротто. — Может, это очередная ловушка Борджиа.
— Посмотрим, — сказал Джанпаоло. — Он не собирается открыто выступать против Борджиа. Он будет действовать для нас как информатор — шпион в стане врага. И мы с легкостью выясним, верны его сведения или нет.
19
Окрестности Фоссомброне, 10 октября 1502 года
ЛЕОНАРДО
Услышав, что произнесли мое имя, я оглянулся и увидел одного из молодых испанских офицеров.
— Маэстро, генерал желает побеседовать с вами, — сообщил он.
Я последовал за ним к голове колонны вдоль фланга пехотного строя, который, как я заметил, прекратил движение. Когда мы подъехали к дону Микелотто, он стоял со скрещенными на груди руками, пристально глядя на реку, преградившую нам путь, и разговаривал с Рамиро да Лоркой. Я приветствовал обоих военных и спешился.
Салаи считал, что Рамиро похож на жалкого владельца грязной таверны, а дон Микелотто — на типичного бандита, и, должен признаться, я согласился с его мнением. Жутко пугающе выглядел шрам, пересекавший лицо последнего и казавшийся застывшей навеки вертикальной ухмылкой. Со мной, однако, он разговаривал с исключительной вежливостью и почтением, в отличие от Рамиро, относившегося ко мне с суровой подозрительностью. Но сейчас ко мне обратился именно дон Микелотто:
— Маэстро Леонардо, мы нуждаемся в вашей оценке. Согласно полученной нами карте, в этом месте должен быть мост, однако, как видите, никакого моста не наблюдается. У меня нет времени бродить по берегу в поисках другой переправы, но река здесь для нас слишком глубока, чтобы рискнуть перейти ее с лошадьми. Не сможете ли вы придумать какой-нибудь быстро устанавливаемый мост?
— Какими материалами мы располагаем, генерал?
— Есть штабель бревен, которые наши разведчики нашли в местном амбаре, но, к сожалению, они короче, чем ширина речного русла.
Я взглянул в указанную им сторону. Да, там лежал дубовый брус, еще свежий, невысушенный, одинаковой толщины и длины. Но этот брус составлял не более шестнадцати футов в длину, а ширина реки… вероятно, футов двадцать пять.
— У вас имеются веревки или гвозди?
— Боюсь, ничего такого у нас нет.
— Разве это невозможно? — спросил Рамиро.
— Нет, возможно. Подождите немного, пожалуйста.
Я открыл книжицу, что обычно всегда висела у меня на поясе, и начал проводить кое-какие вычисления. Я представил мысленно мост — цифры, определяющие его форму, его прочность. Прошло несколько минут. Между двух облачков проскользнуло солнце. Продолжая вычисления, я чувствовал, что на меня направлены глаза солдат. Эта задачка похожа на некоторые математические ребусы, которые любил подкидывать мне Лука в Милане. Единственное отличие, что от результата зависели людские жизни.
Предварительные подсчеты сделаны. Для уверенности я проверил еще разок правильность действий. Потом велел подтащить брус к воде. Я руководил переноской и укладкой. С помощью веревки Томмазо я провел замеры. Сам Томмазо остался в Имоле — трудится над новым проектом самострела.
…И его шея, его шея с наконечником устремленной в небо стрелы и…
Когда сооружение моста завершилось, молодому кавалеристу приказали проехаться по нему для проверки. Но я сказал дону Микелотто, что хотел бы провести проверку лично:
— Генерал, проеду я или упаду, виноваты в том будут мои собственные расчеты.
Он пристально глянул на меня, задумчиво помедлил, но кивнул.
Я вскочил на лошадь, присланную мне Борджиа белую кобылу, которую я назвал Катариной в честь моей матушки. Она вступила на мост, и я почувствовал, как тот слегка покачнулся под нашим весом. Под нами журчал быстрый поток, его поверхность отражала белизну облачных небес. «Катарина» с боязливой осторожностью медленно продолжила путь. Но мои расчеты подтвердились. Мост крепок — он выдержал нас. Мы вышли на другой берег, я оглянулся. Дон Микелотто улыбался. Рамиро да Лорка хмурился. Пехотинцы возликовали. Я предложил им последовать за мной.
Имола
НИККОЛО
У меня кружилась голова. Такое чувство приходило, когда я выпивал слишком много вина. Но я ничего не пил после обеда. Почему же у меня такое странное ощущение? Может, потому, что я слишком заработался? Недавно пробило полночь, да к тому же сегодня я вымотался, осматривая герцогские войска и артиллерию. Или в этом виноват недостаток света в дворцовом помещении? Приемную герцога освещала одинокая свеча, и если я смотрел на нее, то она слепила мне глаза, но скрывала в тени лицо герцога. А может, во всем виноват он сам — его присутствие, его запах, тревожная сила его слов…
