– Сволочь, совсем спятил! – ору я на ее отца. – Я не хочу ебать твоего клятого ребенка! Сам ее еби, если хочешь, чтоб ее отделали! – Я пихаю хер в штаны, а Марселль бросается к отцу. – Должно быть, и сам я того, раз вообще сюда приперся… Я уж точно не пьян… А ну пшел к Исусу у меня с дороги!
– Папа! – кричит Марселль. Думаю, она испугалась моей злости, но нет… это маленькое чудовище не боится. Сияет мне своими янтарными глазами. – Доставай, папа! Доставай розгу, чтоб она меня била, а он ебал! О папа, ну пожалуйста!
Я совершенно выбегаю из дому. Убил бы кого-нибудь, если б не выбрался, и так свирепо трясусь уже на улице, что нужно остановиться и отдохнуть у ограды. Такое чувство, будто я только что избежал чего-то темного и кровавого, чего-то кошмарного…
– Мсье! Мсье! – Это за мной увязалась шлюха. Она отчаянно хватает меня за руку. – Я ему деньги в лицо швырнула, грязной старой свинье. – Она видит, как я лезу в карман. – Нет, мне денег никаких не надо…
Я затаскиваю ее за ограду, где, должно быть, склад лесопилки. Она крепко прижимается ко мне, задирает на жопе платье и дает мне поерошить ей мохнатку. Ее так распалило, что пизда вымочила ей ноги ниже, чем мне интересно нащупать… пизда ее раскрывается у меня под пальцами, и она вынимает мне Джона Четверга.
Вот штабель досок, можно лечь. Доски грубые и сырые, и она, вероятно, весь остаток ночи будет выдергивать себе из жопы занозы, но все это не имеет значения… ей хочется, чтоб ее выебли, и она хоть на гвозди ляжет, если надо. Раздвинув ноги, она цепляет высокие каблуки за щель и приподнимается, а сама подтыкает платье себе под поясницу.
– Мсье… Мсье, – вздыхает она. Нипочем тебе не узнать, чудесная ты сука, как благодарен я за эту ночь…
Я вкапываю Джона Четверга ей в бороду. У него в лысой башке нет мозга, но, если предоставить его самому себе, он может за себя постоять. Как-то ему все удается. Он проскальзывает сквозь ее волосню и тычется в очко.
У нее из-под хвоста прямо потоп, вот же блядь. Никак не остановить… между ног ей хоть полотенцами подтыкай, одеялами, матрасами, а все равно будет лить и тебя потопит. Я себя чувствую маленьким мальчиком, которому надо заткнуть плотину, а у него для этого лишь пальчик. Но я его втыкаю, я заткну дыру своим хером…
Каково оно было? Вот что ей интересно, вот что она у меня все время спрашивает. Не может забыть эту безволосую пизденку без пизды, даже когда хуем я тычусь ей в самые ворота. Она так растянулась и сомкнулась у меня на елдаке, что из головы нейдет, говорит она. Это маленькое нагое тело скользит по мне… ах, если б я мог видеть, как это смотрелось со стороны! Но каково мне было?
И когда этот грязный щеночек держал мой хер у себя во рту, в этом накрашенном младенческом ротике, и сосал его, что я тогда чувствовал? Ох, какая же она порочная, коварная малютка, девочка эта, раз вообще про такое знает! И так далее. Но не приподымусь ли я чуть над ее бедрами, чтобы Жану Жёди легче было проскользнуть к себе в конюшню… Мсье!
Меж ног ее прошла армия… бессчетная и безымянная, а также полузабытая. Но эту ночь она запомнит. Это событие в ее жизни, когда она раздает за так, непросто будет забыть. Я проталкиваю свой хуй ей в спелую фигу, а она тянет меня за пиджак вниз и к себе поближе. Она уже не шлюха… она лишь пизда, у которой ноет, и боль эту нужно снять массажем…
Боль ненадолго задержится. Я ее выебу, выебу и память о тех других, кто тебя имел. С кем ты сегодня ночью была? Кто тебе ввинчивал? Какая разница, да и вспомнишь ли их уже? Через день или неделю они уже пройдут маршем вслед за теми, кто был здесь до них. Но я пребуду, этого ты так легко не минешь… хуй мой в тебе, тут он и сохранится, даже когда меня и след простынет. Я тебе оставлю такое, чего никогда не забудешь, я подарю тебе сверточек радости, наполню утробу тебе жаром, который не остынет… Ты лежишь подо мной, напрягши бедра врозь, чтобы принять в себя, а блядский твой рот шепчет слова, которые ты прежде произносила тысячу раз тысяче мужчин. Но это не имеет значения. До меня никаких мужчин не было, и после меня ни одного не будет. Ты не виновата, что нет у тебя для твоего чувства ни одной неиспользованной фразы… довольно и того, что чувство есть…
Я луплю ей хером по бедрам, вынимая его и впихивая обратно в мягкую рану опять и опять, раз за разом беря ее сызнова. Они бросили ее разоренной, раззявленной, легко брать и легко ебать, все эти остальные. А я ее наполню, она знает, что на сей раз ее ебут. Она опять стаскивает платье с плеч и предлагает мне свои титьки. Я трусь о них лицом, сосу и кусаю.
Хватаю ее обеими руками за жопу и сминаю мясо, пока скольжу своим хуем ей к матке. Если ей и больно, ни она, ни я об этом не знаем и даже не думаем. Мои яйца лежат в жаркой лузе, в волосатом гнезде у нее под хвостом. Доски грохочут под нами, как трескучие кости скелета.
Из моего хера молофья хлещет, как вода из шланга. Неожиданно шлюха обхватывает меня ногами и держит крепко… она боится, что я остановлюсь, а она еще не кончила. Но я ебу ее еще целую минуту, кончаю ей в утробу даже после того, как пламя в ней усмирилось и ее ноги снова опадают у меня по бокам…
Когда все кончилось, шлюха лежит, раскинувшись на горе древесины. Не пытается прикрыться… ведет себя так, словно забыла, где она, и, похоже, совершенно выебана и довольна. Но я опасаюсь, что вспомнит и попробует выхарить у меня несколько франков, захочет, чтоб я купил ей выпить, заплатил за такси, расскажет мне о своей хворой матушке… Я вынимаю первую же купюру, что нащупывается у меня в кармане, вытираю ею себе хуй и оставляю скомканной у нее на голом животе, придавив монетой.
Улицы принимают меня, такие же унылые и чуждые, как и раньше….
* * *
Письма Тани меня отыщут, куда б я ни уехал. Их приходит два: одно утром, другое поздней почтой. Ей одиноко!…
…..наверное, сойду с ума, если придется стерпеть без ебли с тобой еще хоть ночь. Все думаю о той большой елде и всяких чудесах, какие она умеет, и я б отдала все, что у меня есть, лишь бы только еще раз ее ощутить, взять в руку. Она мне даже снится! Недостаточно, чтобы меня еб Питер. Иногда трудно удержаться и не приехать с тобой увидеться, даже если я знаю, что ты, вероятно, разозлишься на меня и нехорошо со мной обойдешься.
Ты вообще не думаешь обо мне и всем хорошем, что у нас было? Надеюсь, думаешь и временами жалеешь, что меня нет с тобой рядом в постели, что я тебе не отсасываю, не играю с твоим хуем и мы не ебемся, мать жалеет, что тебя тут нет, чтоб и ее ебать, я-то знаю, она же столько о тебе толкует. Все время спрашивает, что мы делали, как оно бывало, когда ты меня ебал, и даже что мы говорили! По-моему, она сейчас никому не дает себя ебать, кроме Питера. Заставляет нас с Питером каждую ночь укладываться с нею в постель и вынуждает меня много ей отсасывать. Мне-то что, мне нравится, но лучше б здесь был ты, чтобы меня ебали почаще…..
И так далее. «С любовью от Тани», завершается это письмо. Второе длиннее. Таня открыла для себя новый восторг, и, как она пишет, я должна тебе сразу о нем рассказать. Ну не странно ли? Все потому, что мне хочется, чтоб ты так со мной делал. Что бы мне ни делали, было б лучше, если бы это мне делал ты. Наверное, потому, что у тебя такой большой хуй. Когда я думаю, до чего большой у тебя хуй, у меня мурашки по всему телу бегут. И я подумывала о тебе даже тогда, когда он мне это делал!
Я была так рада, что меня опять ебет мужчина (мать следит за мной, как ястреб), что с трудом разделась без спешки, когда мы зашли к нему в комнату. Он хотел полежать на кровати, чтоб мы друг с другом поиграли, но я так распалилась, что просто вытерпеть не могла, и ему пришлось меня выебать. Я так сумасбродно себя вела, что он испугался, не выпрыгнула бы я в окно или еще что-нибудь. О, это было чудесно – ощущать, как меня опять ебет мужчина. Питер так занят еблей матери, что он уже почти ни на что и не годен, и то было впервые после твоего отъезда, когда мне перепало хорошенько. Он таскал меня по всей комнате! Он уже выеб меня дважды, когда сказал, что покажет мне новый трюк, но елду свою поставить смог без труда. Я просто дала ему сунуть мне ее в рот и совсем чуточку пососала, и через минуту она была хоть куда! Затем он уложил меня на пол, на мягкие подушки, и перевернул на живот, а сам стал ебать меня в задницу.
Это было чудесно, разумеется, хоть и не так чудесно, как в тот раз, когда ты так вогнал в меня свой огромный хуй, но, с другой стороны, меня немного разочаровало, потому что в итоге тут не было ничего нового. Затем я вдруг ощутила что-то новое и странное. Поначалу такое чувство, будто он кончил и в меня вливается молофья, но затем брызнуло крепче, и я поняла, что он в меня сикает! О, что за чудное и чудесное то было ощущение! Его большой хуй забит в меня, и ничто не вытечет, все пошло внутрь. Так горячо было, что я будто бы вся насквозь горела и чувствовала, как оно проникает во все уголки моих внутренностей.
Казалось, он никогда не прекратит, и оно ползло во мне все выше и выше, я от этого вся раздулась, как беременная. Полностью закончив, он вынул хуй очень медленно и сказал, что, если я в себе все удержу, оно во мне и останется. Ты себе не представляешь, каково мне было после того. Как он вынул хуй, лежать там с мужскими ссаками у себя внутри и всякую минуту желудком их в себе чувствовать.
