Они замолчали. Со стороны это выглядит, как обычное молчание. Повисшая нелепая пауза. Скорее всего они совещались во внутренней сети. Арктики обладают способностями к телепатии. Мой взгляд блуждал по лицам, набрел на взгляд Гуй Ли. Он смотрел прямо в меня. С нескрываемой неприязнью, презрительно, так что сразу ясно, что он хотел бы сделать со мною.
Решается моя судьба, такая короткая и странная. Не легкая и безмятежная как у сестер Хайлюй, или трудная как у Элени, или полная смысла, как у отца Кирилла.
Судьба. Почему я ее такую выбрала? Я объясню.
Знаете, как говорят греки? «Гермес для всех», в том смысле, что удача, ситуации, вера это общее достояние. Всех людей. Дверь к счастью открывается наружу. И то, что так часто называется чувством вины, то, что упирается в совесть – это интуитивная способность людей находить неповторимый уникальный смысл в каждой ситуации. Совесть это орган смысла. И знаете, чему учат на Афоне детей? Тому, что смысл жизни в том, чтобы «прожить» (чувствуете слово про+жить) жизнь.
«Прожить» это форма бытия и может быть надежнейшая!
Потому каждое существо, каждая живая тварь чувствует, знает, содержание жизни во всей полноте сохраняется где-то. Будущее любого, всего лишь возможности и перспективы, и туманные. Прошлое же обладает РЕАЛЬНОСТЬЮ. Оно никуда не денется от нас. Прожитое время и события – неприкосновенны и невредимы. Нетленны.
Все что прожито и сделано - никогда не пропадет и никуда не задевается. Оно уже есть – навсегда. Люди, так ценят свою будущую жизнь (как журавлей в небе) и так обесценивают прошлое (словно нет воробья в руке). Он есть и всегда отныне будет с нами. Разве не здорово, что что-то уже случилось, сбылось или не сбылось. И хорошее и страшное. Прожито. Нужно быть посередине, а не в будущем. Смысл всегда привязан к ситуации. Плохое, всякая вина на протяжении жизни все еще «искупаема». Совесть всегда направляется Волей к жизни.
- Наш вердикт, - произнес все тот же зрелый арктики, и я замерла. – Максима Ли мы снимаем с вас все обвинения, в том числе и подозрения в том, что вы шептун.
Я выдохнула с облегчением. Зал зароптал, зашумел. Арктики демонстрировали разочарование, волновались. Я смотрела на своих дядек, и доброго, и не очень. Гуй Ли торжествовал, а вот Ниршан нет. Теперь его взгляд приклеился ко мне, прилип и не отлеплялся. Словно он желал испепелить меня, сжечь, как средневековую ведьму на месте, можно без костра.
- Но, - повысил голос, выносящий вердикт. – Мы требуем, чтобы была возвращена целостность Ци.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду.
- Возражаю, - перекрикивая толпу заорал Гуй Ли и мужчины вокруг него замолкли. – Это может быть и моя Ци! Я ее опекун.
Зал взорвался громкими выкриками и обсуждениями. Я пытаюсь понять, что это обозначает. Следует вернуть чужую Ци. Значит обнимашки. Значит таухуа. Подняла потрясенные глаза на Ниршана, он смотрит на меня.
- Значит, смерть, - прошептала одними губами, отчаянно, и он понял, что я сказала. Прикрыл глаза, отворачиваясь от меня, не хочет больше видеть.
Я же не смогу вернуть Ци, без потери своей. Они же рядом эти точки, я видела снимок в больнице. Красная рядом с белой. Совсем близко. Весь гомон и голоса слились в посторонний шум. То, что гудит рядом, без различения слов и фраз. Мне вспомнились напутствующие отца Кирилла «Постарайся исполнить свой долг и ты тут же выяснишь, в чем он состоит». Долг. Долг! Чертов, долг. Это что ли мой долг? Слезы навернулись на глазах.
- Я опекун, и настаиваю на своей кандидатуре, - вопил Гуй Ли.
Столько желающий выкачать мою Ци. Я очнулась, наблюдая, как толпа арктиков спорит, кому достанется честь убить. Кого угодно это психологически задавит, размажет и сотрет в порошок. Нашла в толпе глазами Ниршана и жалобно улыбнулась, игнорируя скатившиеся слезы. Он хранил молчание. Стоит и смотрит. А все эти бессмертные спорили, как свора голодных волков, кому достанется честь поживиться экзотичной Ци. Почти шептуна. Он понял, зачем так пристально смотрю на него, не дышу и по-идиотски улыбаюсь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Выбираю тебя, - произнесла я, глядя на того, кто отрицая предложенное, мотал головой, пока не выдохнул «Нет».
Я поискала глазами судью.
Тот взмахнул руками, приказывая толпе замолчать. Добился желаемого через пару минут. Выразительно посмотрел в мою сторону.
- Я выбираю Ниршана Линя.
И снова возмущенный выдох от толпы. Ропот не согласных. Крики о том, почему он? Несправедливо же. Опять судья всех заставил молчать.
- Почему он?- спросил, желая угомонить толпу страждущих.
- Я проиграла себя в шахматы, - произнесла, и не смогла сдержать нелепого смешка. Глупо радоваться этому, а смешно. – Есть свидетели, персонал кафе.
Они знают, я не лгу. Сканеры подтверждают это. Теперь все взоры обращены к арктику, пока тот смотрит мне в глаза, вопрошая «Ты хочешь эту игру, Максима»? И я изобразила жест, который показывала когда-то в детстве. Два пальца указательный и большой вместе, а между ними два миллиметра:
«Одну новую, ну вот такую,дядя, малюсенькую-премаленькую».
Последний долг
Ниршан вернулся домой взвинченный. Вошел в кабинет, скидывая с себя душащий галстук, тесный пиджак, ненужный ремень. Все по шагам. Затем на пол полетели башмаки и носки. За ними последовали запонки с дорогой белоснежной рубашки. Он закатал рукава и невидящим взглядом посмотрел на рабочий стол. Сколько лет он провел за ним? Сколько?
Налил привычным движением выпить. За этим столом он заключал сделки, подписывал указы, целовал женщин. Много женщин. Прекрасных и самых женственных на свете. Таких, чья эротичность сочилась из каждого вздоха, пьянила привлекательностью, сводила с ума желаниями. Сотни прекрасных созданий.
А убил он за этим столом всего одну. Летти. Он поклялся себе, что не будет второй. Никогда. Это же почти Вечность. И вечность по его ощущениям, по календарным таблицам еще не прошла. Не закончилась.
Он знал, сюда скоро войдет Максима. Ее привезут, по его решению, раз уж выпала такая честь. Палача. Убийцы! Максима будет второй.
Он до боли, до хруста в костяшках сжал бокал, желая сокрушить. Хрусталь не ломался, не трескался, держал давление. И тогда Ниршан швырнул его со всей силы в стол, так сильно, чтобы разлетелся на тысячу мельчайших осколков. Вдребезги. В пыль.
В ход пошли принадлежности со стола, с полок, до всего до чего он мог дотянуться. Он крушил, разрушая, растерзывал. Мечтал взорвать все до основания, до фундамента. К такой-то матери, ко всем бездушным богам. На грохот сбежалась прислуга, и мельком, из-за засады заглядывая, тут же отскакивала обратно. Так как в тот момент внутри комнат раздавался звериный вой. Затем скулеж, шум и рычание. И снова грохот.
Ниршан крушил собственный дом.
Спустя полчаса Ласмир сообщил прибывшему Велигору, что хозяин в деловой части дома и занят. На вопрос чем? Тот ответил, как есть, «Сносит все к чертовой матери. Вероятно, нас ожидает ремонт, сэр». Тот поднялся наверх и застал Ниршана сносящим стены. Ломались те не охотно, настолько, что тот, не поленился, сходил за кувалдой.
-Э-э-э, я свой-свой, - сообщил он, когда тот не вполне в себе обернулся, практически не узнав его. Велигор поднял обе руки, демонстрируя ладони. – Я с миром.
Блондин несколько секунд приходил в себя, раздумывал, продолжая жать ручку, так словно хотел сокрушить, затем опустил.
- Выпить найдется? Или нет?
Ниршан еще некоторое время соображал, не зная, что тому ответить. В кабинете он все разбил. Ласмир вывернувший из-за угла, внес в просторную комнату служившую, когда-то для утренних трапез гостям после светских ночей, серебреный поднос с графином и двумя бокалами. Ниршан указал на него.
- Видимо да.
Велигор улыбнулся и опустил руки. Взял из рук Ласмира бокал, оглядевшись выбрал одно из менее запылённых кресел, уселся. Ниршан поставил кувалду у стены и последовал его примеру. Ласмир удалился.
