Практически не уменьшившаяся пачка купюр согревала его измученную душу.
Еще через пятнадцать минут к нему подошел старший смены и протянул документ, свидетельствующий, что такого-то во столько-то Новак Сабина Георгиевна, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, была смертельно травмирована в дорожно-транспортном происшествии. Факт смерти удостоверил доктор Никонов В. П.
— Носильные вещи забирать будете? — напоследок Спросил Демон. — Ничего другого при ней не оказалось.
— Нет!
— Тогда приезжайте сюда с одеждой, в которой будете хоронить, за полчаса до прибытия автобуса из «ритуалки», — сказал парень. — Я отдам сжечь то, в чем она была, это и в самом деле выглядит паршиво…
Романов, соглашаясь, наклонил голову, простился и только теперь вспомнил, что ничего не сообщил жене.
— А где тут можно позвонить? — крикнул он вслед парню. Демон неопределенно махнул.
Любочку он застал на прежнем месте. Она вопросительно взглянула на него, приподняв выщипанные дугой брови.
— Позвольте мне позвонить, — траурным голосом попросил Романов. — Я очень коротко.
Девушка придвинула к нему аппарат, и нетвердым пальцем Павел Николаевич набрал номер своей квартиры.
Жена откликнулась мгновенно.
— Это она, — проговорил Павел Николаевич голосом, в котором слышалось неподдельное рыдание. После небольшой паузы на другом конце всхлипнуло:
— Ты приедешь обедать?
— Нет, дорогая, — ответил Романов, — мне необходимо еще оформить документы… Приготовь, пожалуйста, вещи, в которых ты считаешь нужным похоронить маму.
— Я не знаю, что нужно, Павлуша… — Евгения Александровна была так растеряна, что голос ее изменился до неузнаваемости.
— Все, Евгения, поговорим вечером. — Романов повесил трубку и, кивнув девушке, покинул здание. Он знал, что она смотрит ему вслед, и старался идти не сутулясь и не слишком размахивая руками.
В загсе, прождав недолго, он получил справку и талон на государственную материальную помощь, у него забрали тещин паспорт и свидетельство о смерти, а возле подъезда обнаружился микроавтобус — выездной пункт погребальной службы.
Моложавый господин в куцей кожаной курточке сидел в его открытой двери, читал «Мотор», в глубине салона были аккуратно разложены атрибуты скорбного ритуала.
Было уже начало пятого.
Романов встал над мужчиной, выразительно глядя на его лысеющую голову.
Когда никакой реакции не последовало, он внятно спросил:
— Вы до которого часа работаете?
— До пяти, — не отрываясь от журнала, ответил мужчина.
— Может, успеете меня обслужить?
— У нас в последний час работы небольшая наценка, — сказал мужчина, поднимая глаза на Романова.
— Это везде так?
— Везде до четырех.
— Хорошо, во сколько обойдутся у вас похороны? Мужчина сказал, добавив, что новое кладбище у черта на куличках и клиенты редко на него соглашаются, так как трудно ездить присматривать за могилой.
Романову это подходило, но он замешкался с ответом, и мужчина спросил:
— Кого хороните?
— Тещу.
— Она у вас известный в городе человек?
— В своем роде, — осклабился Павел Николаевич.
— Тогда можно договориться и на одном из городских, — не уловив его интонации, проговорил мужчина. — Но это большие расходы.
— И какие же? — В голосе Романова вдруг мелькнула покаянная мысль, что, может, Сабину надо хотя бы похоронить достойно.
Мужчина ответил.
Павел Николаевич не поверил ушам.
— Давайте-ка остановимся на самом элементарном варианте, — наконец произнес он.
— Как хотите, — пожал плечами мужчина, а затем добавил:
— В принципе, есть еще и крематорий. Все по-европейски, и цена приемлемая.
— Да! — вскричал Романов. — Это вот лучше всего… Огонь очищает, знаете ли. В Индии самых великих людей после смерти сжигают. — Смутное подозрение, что Сабина Георгиевна вполне способна добраться до него и из могилы, так и не покидало Павла Николаевича.
Мужчина удивленно взглянул на него, но промолчал. Бумаги они оформили быстро, проставив минимальную сумму, так как клиент отказался от священника и торжественного гражданского ритуала прощания, заявив, что покойница была нерелигиозна и не любила помпы.
Романов расплатился и, прежде чем ехать дальше, внезапно решил пообедать в ресторане.
В приличных заведениях он не бывал уже несколько лет и сейчас наконец-то мог себе это позволить. Тем более что в квартале отсюда находился один ресторанчик, хорошо известный в городе своей отличной кухней, умеренными ценами и вполне достойным выбором вин. Сюда обычно возили кормить заезжих знаменитостей, в благодарность за что знаменитости расписывались помадой, карандашами для бровей и даже бриллиактовыми сережками на зеркале в крохотном холле перед входом в бар.
В небольшом зале, обшитом самым настоящим тиковым деревом, столики стояли тесноватым полукругом, а середину занимал невысокий подиум из светлого канадского клена, где вечером работала шоу-группа. Свет был мягким, из калориферов веяло теплом, и, когда Павел Николаевич разделся и вошел, мэтр направился прямо к нему с приветствием и вопросом, прибыл ли гость сам по себе или следует ожидать кого-то еще. После чего сразу же подозвал затянутого в малиновую униформу официанта.
Перемена была разительной. Павлушина душа еще не успела отойти от морга, загса и торгов с лысым ритуальщиком и потому оказалась не готова к сопротивлению.
Он позволил усадить себя и сделал заказ, подчиняясь, как ребенок, вкрадчивым советам похожего на тореадора в своей униформе юноши. Единственное, в чем он воспротивился, — вместо «очень хорошего бордо» велел принести бутылку калифорнийского полусухого. Из динамиков на противоположной стене доносилась негромкая музыка, а на подиуме в пустой середине зала репетировала хрупкая, почти невесомая девушка — видимо, из вечернего шоу — в темном трико и свитере.
Ее шаги и перебежки служили как бы аккомпанементом его трапезы.
Павлуша с жадностью проглотил дивный, свежий, как весенняя лужайка, салат, запив его бокалом вина. За этим последовали луковый суп с сыром и воздушными гренками, мясо, название которого звучало как католическая молитва, суфле из дичи, потом нежная рыба в густом пряном соусе, щекотавшем небо и пачкавшем скатерть. И не только ее.
Увлекшись, он потерял контроль над собой и стал есть как дома — жадно, со всхлипами и сопением, разбрасывая крошки и по скверной привычке выворачивая далеко отставленную руку с вилкой. Соус капал на брюки, но Романов, словно в трансе, не чувствовал этого, как не замечал и насмешливых взглядов обслуживавшего его официанта.
Он был свободен — совершенно свободен, и ему было плевать на чьи-то там взгляды. Едва ли не впервые за последние годы он не думал о том, сколько придется заплатить за этот обед.
Насытившись и шумно прихлебывая густой кофе с ароматом кардамона, Романов спросил счет и свежую салфетку и, пока официант калькулировал, попытался удалить пятна соуса с брюк.
Из этого ничего не вышло. Брюки были бесповоротно испорчены, и это слегка отравило ему удовольствие.
Вручив официанту стодолларовую бумажку, он попросил обменять ее и произвести расчет, и пока ждал возвращения «тореадора», обнаружил, что, оказывается, все это время был не один в зале.
В затененной нише справа, ближе к выходу, находился еще один посетитель. Странно, что, проходя к своему столику, он его не заметил. Лампа под шелковым колпаком на столике высвечивала только нижнюю половину его лица, и она показалась Павлу Николаевичу отдаленно знакомой, Сейчас, однако, не время было гадать почему. К тому же ему не было никакого дела до этого человека, не отрывавшего взгляда от танцующей в одиночестве на подиуме девушки.
Павел Николаевич поднялся. Официант принес сдачу, сообщив, что чаевые включены в счет, и скрылся.
С легким сожалением, что все уже кончилось, Романов направился к выходу, но когда проходил мимо столика второго посетителя, тот повернулся к нему и приподнял крохотную ликерную рюмку с каплей рубиновой жидкости на дне, как бы приветствуя.
В ту же секунду Павел Николаевич узнал человека, невозмутимо курившего рядом с ним на скамье в сквере накануне поздно вечером, и спина его заледенела.
Липкий ужас стиснул желудок, вызвал непреодолимую дурноту. Он опрометью кинулся к выходу, споткнувшись о край ковра, но какая-то сила заставила его, уже в проеме дверей, обернуться.
Посетитель как раз наклонился, огонек зажигалки высветил его гладкие полные щеки и небольшие, твердого рисунка, губы с опущенными книзу углами.
Девушка продолжала танцевать. Ее скуластое худощавое лицо казалось мертвенно-бледным, а глаза были неподвижны, как у загипнотизированной. Из динамиков неслась тягучая композиция Принца.
Павлуша не стал спрашивать себя, что все это могло означать. Легче было вообще проигнорировать сам факт, чем думать о том, что такая случайность практически исключена. Посетитель не последовал за ним, не проявил никаких намерений — и этого достаточно. Остальное — взвинченные нервы.
