Дион зачарован красотой лунной ночи. Рассыпанные над его головой звезды сплетаются в сложные узоры, в них оживают древние легенды эллинов, и кажется ему, что это не накидка его звенит, а звезды переговариваются.
Вот Стрелец со своим знаменитым луком…
Вот Близнецы Диоскуры, прекрасные юноши в овальных морских шапках, защитники одиноких путников…
— О, Диоскуры, верные братья! Вам сверху видны все морские пути! Скажите, где сейчас плывет римская трирема с головой сирены на носу? Где милый мой сын Аполлоний? — вопрошает Дион.
Молчат братья Диоскуры, перемигиваясь о чем-то. Безмолвна небесная твердь. Мертва степь, в лунном свете лежащая кругом. Только неслышные духи ступают по траве, не сминая ее.
Но кто это в белом хитоне идет по степи? Юная нимфа? Кого она ищет под звездами? Вот она поднимается по склону холма и бледный лунный свет мотыльками слетает с ее сверкающих одежд. Безмолвная, она протягивает руки. Ближе… Ближе…
— Люкиска!
Поющая накидка со звоном соскальзывает с могучих плеч эллина. Руки Люкиски пахнут мятой и еще какой-то степной травкой. Губы Диона обжигают нежную кожу и шепчут, шепчут бессознательно великую благодарность богам:
— Ночное божество тайной страсти моей своими руками, без Гименея, протянуло мне напиток счастья, я пью его и никак не могу утолить жажду. О богини любви всех народов! Нигде не проявили вы свое могущество так, как в эту ночь на степном кургане под покрывалом Гекаты. Ни вой шакалов, ни звуки шагов ночной стражи, ни звон оружия не пугают нас, не могут разорвать объятий. Пусть этот пустынный холм станет храмом вашим, богини! А плащ, расстеленный на росной траве, — алтарем!..
* * *
Звенит кифара, издавая дребезжащие звуки. — Голос певца сегодня охрип. Да и слова не нравятся Мегилле. Только Люкиска рдеет от них, как распустившаяся роза.
Ты как веточка нежных миртВ томной сени азийских рощ,Что дриады для сладких игрЦветом розы взлелеялиИ вспоили росою,В дорогом богача саду,За оградой, от всех таясь,Так цветет гиацинта цвет.Что ж ты медлишь?Приходит ночь.Наша ночь, молодая!
Мегилла густо сопит, глаза его, сузившись до предела, напряженно следят за обоими. В его темном мозгу начинает шевелиться подозрение. Красноречивый взгляд Люкиски говорит Диону: «Не разгребай огонь ножом! Не раздражай гневающегося, уступи!»
Там, на ложе, взгляни, супругНа подушках тирийских ждет,Он желает тебя одну! О Гимен!О венчальный бог! О Гимен-Гименей![66]
Последние слова Диона полны отчаяния, тем не менее они успокаивают Мегиллу.
* * *
В предвечерний час, когда длинные тени перекидываются от шатра к шатру, а все население городища занято трудом, венчающим долгий день, из квартала кожевников по направлению к шатру Люкиски двигался смуглый, небольшого роста эллин. Со стороны он был похож на бесцельно шатающегося раба, который решил пройтись перед сном. От шатра Мегилловой наложницы навстречу ему качнулась высокая фигура, широкая в плечах, тонкая в талии.
Встретившись как бы невзначай, постояли несколько минут и разошлись.
За каждым их движением, за всем, что происходило вокруг, из-за чуть отодвинутого полога зорко следили внимательные глаза прекрасной гречанки. Ветерок донес до ее слуха слова, которые высокий человек сказал маленькому:
— Встретишь караул — стань невидимкой, заройся в землю, проползи ужом. Во что бы то ни стало ты должен пробраться в Успу. Да пребудет с тобой в пути Афродита Апатура!
Когда высокий повернулся, чтобы уйти, накидка на его плечах тихо зазвенела.
Ночью Менипп-ольвиец исчез…
Утром Дион, прогуливаясь по лагерю, завернул к кожемякам. У крайних шатров путь ему преградили молчаливые лучники. От кожевенных мастерских доносились стоны и крики людей. Там Мегилловы слуги пороли плетьми сородичей Диона. Кожемяки расплачивались за побег своего тайного эллинарха. Он понес царице Томирии весть о том, что Дион, сын Деметрия, жив и вновь готов служить ее народу.
Миссия Анта
В крепости Успе на берегу Ахардея в глинобитной хижине умирала повелительница сарматского племени сираков, старая жрица Томирия. Длинные волосы разметались по кошме. Скрывавшая когда-то седину зеленая ритуальная краска теперь почти совсем сошла, и они казались грязно-серыми, как войлочная подстилка. Кожа на худом, изможденном лице собралась в густые коричневые складки, из которых торчал заострившийся горбатый нос, похожий на клюв степного коршуна. Глубоко провалившиеся глаза то застилались туманом небытия, то вновь зажигались светом жизни. Время и ветры высушили могучую стать женщины-воина. Она до того обессилела, что смуглые мальчики-прислужники вынуждены были вливать ей в рот кислое кобылье молоко через тонкую полую кость.
Старая ведунья готовилась отойти в царство предков. Три дня назад состоялся обряд посвящения ее дочери в сан повелительницы и жрицы племени: юная Зарина выкрасила свои волосы зеленой краской.
* * *
Успа была пуста. Оставались только воины-пахари, в чьи обязанности входило выращивать лук, морковь, репу, просо, чечевицу на заливных, обработанных мотыгами и плугами полях и узких грядах у пресных озер в пойме Ахардея. Зимой это давало всему племени ощутимое подспорье к мясному запасу, забота о создании которого также лежала на плечах воинов-пахарей. Они забивали скот, тщательно обрабатывали желудки и кишки кымыз-кулалой и солью, после чего заполняли их мясом, жиром, сыром и маслом. Заготовленные таким способом продукты складывались в темные ямы-хранилища под жилыми постройками, где они могли не только прекрасно сохраняться в течение года, но и приобретали особенные вкусовые качества.
Главенствовал над пахарями супруг Томирии Ктес, который сидит сейчас у ее изголовья, в безмолвной печали созерцая медленный отход своей госпожи из этого мира.
Зарина тоже была в крепости. Но ей некогда сидеть у смертного одра матери. Она готовила к набегу свою дружину. Истомились от безделья воины, застоялись боевые кони, иссякли запасы необработанного золота и шкур, не стало лишних лошадей для обмена на ювелирные изделия, льняное платье, благовония у эллинов Пантикапея и Гермонассы[67]. Пора погулять на просторе, наведаться в земли враждебных соседей — роксоланов.
Вот почему целыми днями юноши и заневестившиеся девушки машут мечами, звенят тетивами луков, бросают копья и дротики. А в железоделательных мастерских не умолкает свист мехов, перестук молотов. Нужно добротное оружие, которым добудут юноши славу, а девушки — военный трофей для будущего мужа.
Накануне в Успу доставили роксоланского лазутчика. Его перехватили воины сторожевого поста, когда он, переплыв Дон, отжимал в кустах мокрую одежду. Навалившись сзади, ему заткнули рот, чтобы он криком не предупредил возможных соглядатаев на том берегу: пусть думают, что лазутчик прошел благополучно. Так его и привели в крепость, с войлочным кляпом во рту. Когда же роксолана освободили наконец от него, он долго плевался — кому же приятен вкус шерсти? — и только потом сказал на эллинском языке, чтобы его представили царице Томирии. Ему объяснили, что Томирия больна, а царицей стала ее дочь — Зарина.
— Что ж, ведите тогда к Зарине, — заявил лазутчик.
В присутствии молодой царицы он попросил у одного из воинов кинжал и отпорол кусок тряпки, пришитый на внутренней стороне плаща. На ней отчетливо проступали какие-то знаки.
Зарина, изучившая под руководством эллинарха из Танаиса эллинскую письменность, вдруг закричала:
— Жив! Дион жив!..
Вместе с сираками собирался в набег и молодой чернобородый иноземец, не хуже степняков владевший конем и оружием. Менипп должен был вести сиракскую дружину к лагерю Мегиллы.
* * *
Не спешила Томирия к своим предкам. Еще не все счеты сведены с жизнью. Крепкая дума запала ей в душу. Год назад она послала на юг, к меотам, молодого темника Анта. Ему поручала старая жрица выполнить волю богов. Он должен там научиться возделывать пшеницу, из зерен которой, протертых плоскими камнями, смоченных молоком и обожженных на огне, получаются вкусные лепешки.
Этой весной кончался срок миссии Анта. Томирия берегла для него свадебный амулет — тяжелую шейную гривну с золотыми головами гривастых волков по концам. Вот он, лежит под пологом.
Когда Совет старейшин племени решит, что царице необходим муж, Ант предъявит амулет, данный ему старшей хранительницей обычаев предков.
Томирия ожидала Анта.
Когда наступало просветление сознания, она давала советы старому Ктесу, как починить ветхие стены крепости. За зиму хворост кое-где сгнил, образовав бреши, и земля высыпалась из стен.
