Выделявшийся музыкальными способностями, юный Шуберт скоро стал концертмейстером, а затем и помощником руководителя ученического оркестра В. Ружички. Опытный музыкант, придворный органист и альтист театрального оркестра, Ружичка вполне оценил Шуберта и спокойно разрешал ему заменять себя. Стремление мальчика к сочинению заметил наблюдавший за музыкальными занятиями в конвикте А. Сальери. Он начал заниматься с мальчиком контрапунктом, однако их эстетические идеалы были совершенно разными: Сальери прививал ученику принципы итальянского оперного письма, тогда как Шуберт уже нащупывал путь, по которому шел всю жизнь — жанр немецкой песни — Lied. Тем не менее он относился к учителю с большим уважением и даже сочинил кантату к его юбилею. И Сальери, по свидетельствам современников, был доволен учеником. Более того, — Шуберт поражал его. Так, познакомившись с оперой своего 16-летнего ученика «Увеселительный замок черта», Сальери воскликнул: «Да ведь он все может; это гений! Он сочиняет песни, мессы, оперы, струнные квартеты, короче все, что угодно».
Поскольку Шуберта, несмотря на начавшуюся мутацию голоса, оставили в конвикте, это могло означать только одно — к его дарованию относятся серьезно. И отец был вынужден с этим смириться, хотя в мечтах видел сына своим преемником. Юноше было семнадцать лет, когда состоялась его первая премьера — 16 октября 1814 года, в связи со столетием лихтентальской церкви, в ней исполнялась месса фа мажор Шуберта. Автор дирижировал, один из его братьев сидел за органом, а партию первого сопрано исполняла дочь владельца небольшой фабрики Тереза Граб — юношеская любовь композитора.
Несколько лет спустя Шуберт писал: «.. Я искренно любил, и она меня тоже. Она была <…> несколько моложе меня и чудесно, с глубоким чувством пела соло сопрано в мессе, которую я написал. Красивой назвать ее было нельзя — оспа оставила следы на ее лице, но душа у нее была чудесная. Три года она надеялась, что я на ней женюсь, но я никак не мог найти службу, которая обеспечила бы нас обоих. Тогда она, следуя желанию своих родителей, вышла замуж за другого, что причинило мне большую боль. Я и теперь люблю ее, и никто мне с тех пор не нравился так, как она. Но верно нам не суждено было быть вместе».
Возможно, расцветавшая любовь так вдохновляла — еще до начала 1816 года появились такие шедевры совсем еще юного композитора, как «Гретхен за прялкой», «Песни из Вильгельма Мейстера», «Лесной царь» и еще многие песни на стихи Гете и других немецких поэтов. В стенах конвикта была написана и Первая симфония, которую автор посвятил его директору, И. Лангу. Это было прощанием. На последней странице партитуры Шуберт написал: «Finis et fine» — «Окончание и конец», имея в виду конец своего пребывания в конвикте, откуда он буквально сбежал, не в силах более выносить его казарменных порядков. К тому же над ним постоянно нависала опасность позорного исключения, поскольку занимаясь почти исключительно музыкой, остальные предметы юноша порядком запустил.
В 16 лет Шуберт оставил конвикт. Скоро он стал центром кружка любителей музыки, в который входили представители самых разных социальных слоев — и дворяне, и дети зажиточных бюргеров, и чиновников, и ремесленников. Слух о необычайно одаренном юноше кругами расходился по Вене. Сохранились и связи с учениками конвикта, пока его дирекция не сочла совершенно неуместным приходы туда Шуберта. Свои сочинения молодой музыкант писал в расчете на любительское исполнение, бывшее, однако, достаточно хорошим. Так следующие симфонии — со Второй по Шестую (Первая создана в неполных 17 лет, Шестая — в 21 год) — были написаны для любительского оркестра, собиравшегося сначала в доме отца, а потом, когда увеличились и оркестр и количество слушателей, на квартире его руководителя — скрипача и дирижера О. Хатвига. Для исполнения в собственной семье сочинялись квартеты. С 1812 по 1817 год он написал их двенадцать, причем сам он играл на альте, братья на скрипках, а отец на виолончели.
К сожалению, существовало обстоятельство, очень серьезно осложнявшее жизнь музыканта — ему грозила четырнадцатилетняя военная служба, и спасти от нее могла только педагогическая работа. Ему пришлось стать шестым помощником школьного учителя в отцовской школе. Очень скоро работа стала его тяготить — она была тяжелой, утомительной, подчас унизительной и к тому же обеспечивала лишь нищенское существование. Чтобы как-то сводить концы с концами, Шуберту пришлось давать уроки музыки. Все это отвлекало от сочинения. Он попытался получить место учителя музыки в общественной музыкальной школе Лайбаха (ныне Любляна), где открылась вакансия. Заручился даже рекомендацией Сальери. Но предпочтение было отдано другому претенденту. Не удались попытки издать песни, которых к этому времени было написано уже немало. Осталось без ответа и письмо Шуберта Гете, которым сопровождалась тетрадь песен на стихи поэта. Единственным успехом первых трудных лет стало исполнение написанной по заказу (то есть за деньги) кантаты «Прометей», которая прозвучала 24 июля 1816 года.
В 1818 году юноша решил, наконец, оставить работу, которая отнимала силы, изматывала душу. Отец пошел ему навстречу и предоставил годичный отпуск. Шуберт поехал в Венгрию: граф Эстергази фон Талант предложил ему давать уроки пения и фортепиано своим двум дочерям. «Здесь я свободен от каких бы то ни было забот… Наконец-то я чувствую, что живу: слава Богу, пора уже, иначе я погиб бы как музыкант», — пишет он друзьям. Но в конце ноября Шуберт снова в Вене: его тянет к друзьям, к обществу людей, близких по духу, так же любящих искусство, как он сам. В дом отца он не хочет, да и не может возвратиться, так как вызывает его гнев отказом вернуться на прежнюю работу. Начались годы жестокой нужды, которые были, однако, годами свободы и интенсивнейшего творчества. Шуберт давно уже стал центром кружка молодежи, объединяемой любовью к искусству. Поэты и чиновники, юристы и музыканты восхищаются дарованием композитора, создавая для него благоприятную художественную среду. Шуберт пишет поразительное количество произведений — песен и вокальных циклов, симфоний и квартетов, фортепианных пьес и танцев, опер и месс. Сочиняет он удивительно быстро и легко. О нем говорят, что он не сам создает музыку, а лишь записывает «наития свыше». Недаром некоторые авторы воспоминаний о нем употребляют определение «ясновидец». Кажется, он не может не творить и пишет буквально всегда и повсюду: в кафе, у друзей, во время прогулки — на любых клочках бумаги. Однако такой поистине фантастический труд не спасает композитора от нищеты. Часто он живет впроголодь, иногда — на средства друзей, его бескорыстно поддерживающих. У него нет постоянного жилища, и он скитается, то снимая жалкую комнатушку, то живя у кого-нибудь из друзей. К счастью, довольно скоро песни Шуберта находят достойного интерпретатора — певца Придворной оперы М. Фогля. Первоначально отнесшийся к музыке никому неизвестного молодого человека с предубеждением, Фогль вскоре становится самым горячим поклонником композитора и немало способствует распространению его песен. Приобретают популярность и некоторые фортепианные сочинения композитора, рассчитанные на домашнее музицирование — марши, танцы, пьесы для игры в четыре руки. Появляются и первые заказы — на оперу «Адраст», зингшпиль «Братья-близнецы», «феерию с музыкой» «Волшебная арфа». Музыка этих спектаклей канула в забвение: театральные жанры не были сильной стороной композитора. Он обращался к ним либо потому, что это были заказы, то есть реальная возможность получить деньги, в которых он всегда нуждался, либо в попытках составить себе «имя» — только автор опер мог получить официальное признание в Вене! Постепенно среди друзей Шуберта сложилась традиция «шубертиад» — регулярных встреч с композитором. На «шубертиадах» декламировались новые стихи, в том числе — присутствующих, среди которых были достаточно крупные поэты. По воспоминаниям одного из членов кружка друзей, велись разговоры «в области политики, искусства, науки, религии…», «о подрыве церковью патриотических чувств», затрагивались вопросы «искусства, математики, политики, юриспруденции и многого другого». Это дает представление о широте интересов как друзей композитора, так, разумеется, и его самого. «…В литературе он был далеко не профаном, и его способность одухотворенно схватывать существо самых разных поэтических индивидуальностей…, наполнять их новой жизнью и воплощать особенности каждого в прекрасных и благородных музыкальных образах… видимо, достаточно говорит о том, какой глубины достигало его чувство, какая нежная душа стояла за этими произведениями», — пишет один из биографов композитора.
