Для уголовников существовал закон, по которому мать при определенных условиях имела право на досрочное освобождение. Для политических такого закона не существовало. Детей отдавали матерям только после окончания срока заключения, не раньше.
Зная об этой системе, я отказала Алексею, просившему родить ребенка. Потом жалела об этом, но было поздно.
Все оборвалось неожиданно — и скупой лагерный роман, и самодеятельность, и частые встречи с Татьяной Михайловной. Я узнала, что в песчаный карьер слева от дороги, который был ближе к лагерю, нужна лаборантка, и ее никак не найдут. Пошла в контору, попросилась на эту должность, сообщив, что перед арестом работала лаборанткой на сталелитейном заводе под Берлином. Ведавшая кадрами пожилая дама скептически оглядела меня и спросила, каким становится осадок хрома по окончании анализа. Я растерялась и не знала, что сказать.
— В виде желтого порошка, — сказала дама. — А еще химик!
Я так и не поняла, как истолковать слово начальственной дамы. Решив, что отказа все-таки не получила, подала заявление о переводе в бригаду, которая ходила на работу в песчаный карьер. Мою просьбу удовлетворили, а лаборанткой взяли другую девушку-литовку, которая по-русски плохо говорила, но была нужна администрации. Видимо, она сумела стать полезной, и ее обеспечили легкой работой. Зато земляки от нее отвернулись. Среди прибалтов стукачи были большой редкостью.
Работа по совместительству для меня окончилась. Снова начались тяжелые будни общих работ. А Алексею кто-то сообщил, будто я нашла другого. Он прислал письмо с грубыми упреками. Я предложило ему встречаться с теми, кому он верит больше, чем мне. Переписка прекратилась.
Глава 14. ЛИДКА-БЫТОВИЧКА
Шла на убыль зима 1951 года. В лагере открыли библиотеку. Я брала книги, читала все свободное время. Попалась однажды тонкая книжка об экспедиции на Памир. Там были знакомые имена членов Одесского клуба альпинистов. Словно встретилась с прошлым; я тогда очень мечтала попасть на Памир, и когда не взяли — очень горевала. А сейчас это вспоминалось как радостное событие: тоже мне горе!..
Потом достались герценовские «Былое и думы». Под шум барака читать было трудно, никак не удавалось сосредоточиться на рассуждениях автора, и некоторые я даже пропускала. Но поразила меня фраза, смысл которой был таков: чем больше в стране заключенных, тем преступнее само государство, порождающее их. Значит, в своей оценке Сталина я была права! Еще давно, до начала войны, когда для студентов ввели плату за обучение, я читала в газетах ликующие отзывы о мудрости Сталина — и думала о том, как несправедлив и недобр этот человек. А все ликующие представлялись мне людьми с отравленной психикой. В то время я не знала об ужасах репрессий, верила, как и все, в фантастические преступления вредителей, но при введении указа об оплате учебы сработала естественная реакция на несправедливость.
У нас слишком много заключенных, рассуждала я, читая «Былое и думы». Значит, в преступном государстве, при преступной системе управления самый главный преступник — это руководитель страны, ее вождь... Впрочем, делать более масштабные выводы не хотелось. Бессмысленно. Для себя же определила причину всех бед: Сталин. Но об этом никому не скажешь. Все уверены в обратном. Они все отравлены, даже здесь, в лагере. Даже Маруся уклоняется от разговора на эту тему. Правда, она выросла в совсем других условиях, у нее свои убеждения, может быть, неприемлемые для меня. Однажды я ее спросила:
— Как же бандеровцы выступали в таком малом количестве против огромной России? Ведь ясно, что плетью обуха не перешибешь.
— Знаешь, — ответила Маруся, — Западной Украине всегда приходилось быть подневольной. То под румынами, то под поляками, то под мадьярами. И всегда мы боролись с поработителями. Россию восприняли как очередного колонизатора. Потому и восстали.
Я понимала, что Маруся, с которой, как ни с кем, делилась самыми сокровенными мыслями и чувствами, что-то недоговаривает. Догадывалась, что малограмотные руководители и их ретивые подчиненные — ее соотечественники, несомненно, наломали дров при освобождении Украины до и после войны, и поэтому им там сопротивлялись. Но Маруся, как и другие бандеровки, явно не хотела на эту тему распространяться. Что ж, я не буду назойливой. Если кто-то из бандеровок на чем-то погорит — пусть не думает, что это я заложила. Лучше ничего не спрашивать. И я не спрашивала. Меня вполне устраивало общение с западноукраинскими девчатами в работе и быту. Жили мирно, без неприятностей — и ладно. Они были верующими, и это служило своего рода гарантией от подлостей и вероломства: им можно было доверять свои мелкие секреты, не бояться, что обворуют, не ожидать оскорблений и грязной матерщины, которую я, хорошо знавшая и любившая родной язык, терпеть не могла. И все-таки я ощущала с их стороны неприятие, отчужденность, которые связывала с тем, что происходило на Украине до и после войны.
С тетей Соней, Сашей, Верой связывало товарищеское чувство землячества, поэтому в хозяйственных делах легче объединялась с ними, чем с «за- паденками». Бытовые секреты доверяла только тете Соне, а Марусе — только душевные, сокровенные тайны. Больше никому.
Первого апреля 1951 года стоял солнечный день. Огромные, твердые, но уже черные сугробы между бараками на пригреве чуть-чуть оттаяли. День был воскресный, большинство сидело дома, и начальство организовало субботник. Нужно было хоть немного откинуть снег от стен, чтобы не затекало в помещения, когда потеплеет. Начали откапывать хозяйственные постройки за пределами зоны каторжан. В колючей проволоке была проделана дыра. Идти вокруг, через ворота, было далеко, и мы пролезли в эту дырку вместе с лопатами. К нам присоединилась и Саша, которую из нарядчиков взяли врачом в санчасть. Копали снег не спеша, жмурились на солнце и непринужденно болтали. Вдруг Саша лениво сказала, что достала книгу Толстого «Князь Серебряный».
— Дашь ее мне почитать? — встрепенулась я.
— Дам, если не заберут сегодня.
— Где книга? — быстро спросила я.
—Да на нарах. Под подушкой лежит. Хочешь — пойди и возьми. Пусть у тебя будет, а я что-то придумаю, когда придут забирать. Постарайся не задерживать, читай быстро.
— Да я ночь не посплю, прочитаю. Можно уже сбегать и взять?
— Иди, если спросят в бараке — скажи, что я послала.
Я воткнула в снег лопату, помчалась к дырке в изгороди, вбежала в барак, залезла на нары к Сашиной постели, обшарила все, что можно было обшарить, — книги нигде не было. Страшно огорченная, побрела обратно к дыре в проволоке, начала пролезать и зацепилась за колючку. Изогнулась, отцепляя одежду. В это время рядом проходил мужчина в полушубке. Остановился возле меня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
