Меня всегда яростно возмущало бессмысленное насилие. А здесь еще сработало чувство «наших бьют!». Все тело у меня напряглось от негодования, и я встала перед Надькой. Кулаки непроизвольно сжались, и, совершенно не думая о том, что Надька значительно сильнее, я медленно и злобно произнесла:
— Ты, морда, прекрати! Не тронь девку, не то надраю тебе морду, будешь пятый угол искать и радоваться! А ну брысь отсюда, стерва!
В это время открылась дверь бани, начали выходить распаренные девчата. Они ничего не поняли, только удивились тому, как Надька, стремительно сунув голые ноги в валенки, пулей вылетела полуодетая из раздевалки на мороз. Я расхохоталась. Бедная перепуганная Марийка, путая русские и украинские слова, дрожащим голосом благодарила меня. Я оделась и ушла, с трудом сдерживая нервную дрожь, и по пути к двери слышала, как Марийка сбивчивой гуцульской скороговоркой рассказывала своим землячком о случившемся.
Похоже было, что Надька признало мою силу, потому что при встречах проходила мимо молча, словно между нами ничего не произошло.
Глава 12. ЛЕГКАЯ РАБОТА
Мастер сидел на лавочке возле конторы, щурился на весеннее яркое солнце и, шевеля усами, перегонял из угла в угол тонкогубого рта изжеванную папиросу. Я шла мимо к инструменталке менять лопату.
— Слушай, ты не знаешь, кто умеет плакаты писать? — вдруг спросил мастер.
— Какие плакаты?
— Да вот, наглядную агитацию. Начальство приказало. Может, ты возьмешься? Сумеешь?
Я на мгновение задумалась, а потом согласилась.
—Давай кисточку и краски, попробую.
Краска нашлась, а кисточки, конечно же, не было. Я намотала кусок бинта на палочку, обмакнула в краску и вывела на оструганной доске несколько букв.
Мастер удивился:
— Ты смотри! Грамотная! Давай, берись художником работать. Завтра же оформлю.
Неожиданное счастье свалилось как с неба. Я попала на легкую работу, не заплатив за нее ни телом, ни совестью. Легкая работа! О ней мечтали многие в лагере, ощущая по ночам боль в мышцах, свинцовую усталость во всем теле и отвращение к монотонному однообразию рабского труда.
Заготовка — погрузка, снова заготовка и снова погрузка вагонов и автомашин, которым нет и не будет конца еще много лет, ведь срок у всех большой. А отдохнуть мучительно хочется, хочется ощутить себя человеком, женщиной наконец, которая хочет хорошо одеваться, хочет и может нравиться... А здесь девушки выглядели старушками — истощенное тело, морщины на иссеченном ветрами и морозами лице, потухшие глаза. И все же эти двадцатипятилетние старушки еще находили силы шутить! Иначе нельзя было. Ведь слезам никто не поверит, беде никто не поможет. Каждая боролась, а порой и погибала в одиночку.
Смерть Марии потрясла потому, что это произошло у всех на глазах, при свете дня. На жестких койках в духоте убогих стационаров умирали незаметно. Просто доходили слухи о том, что у маленькой Надийки скоротечная чахотка, и ее дни сочтены. Или что у Анны Петровны рак легких, и жить ей осталось не больше трех месяцев. Или что от паралича сердца умерла такая-то. И потому что эти смерти происходили не на виду, о них не думали и быстро забывали.
Главврачом в поликлинике была молодая, ухоженная женщина с огромными серыми глазами. Никто не знал ее имени, но все ее боялись. В ее взгляде явственно читались ненависть и страх. Ведь перед ней были не просто заключенные, а каторжанки — значит, особо опасные преступницы, которых нечего щадить. Но пока уничтожишь — кто знает, что каждая из них может сделать? И она ненавидела этих преступниц за то, что их надо бояться.
Когда врачи-заключенные подавали ей списки больных, которых нужно перевести на более легкую работу, в стационар или сактировать, то есть перевести в нетрудоспособные или инвалиды, она сокращала списки, произвольно вычеркивая десятки фамилий. И по мановению ее руки тихо и незаметно умирали больные в стенах стационара или барака. Особенно после того, как вынуждены были работать в пургу на морозе с повышенной температурой (при температуре больного до 58 освобождения от работы не полагалось). Так что болеть все боялись.
Об освобождении от тяжелых работ, называемых на официальном языке общими, мечтали многие. Как правило, на легкую работу могли рассчитывать в основном те, кто был нужен начальству. Но любовниц начальство находило в зоне ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей) — там больше выбор, женщины лучше выглядят, не замучены работой. В зоне каторжанок платой за освобождение от общих работ было согласие стать тайным доносчиком-стукачом.
Спокойно и независимо держались украинские девчата из села — почти все были приучены к тяжелой работе еще дома. Они не голодали во время войны, получали сытные посылки в лагере, и у них хватало сил на любую работу, которую они исполняли с крестьянской покорностью и добросовестностью. Представительницы сельской и городской интеллигенции Западной Украины были в состоянии держаться достойно, потому что пользовались уважением и помощью своих землячек. В конце концов, они знали, что сидят за освобождение своей родины от засилья сталинских палачей, — ведь бандеровское движение охватило все слои западноукраинского населения. Это давало им силы выстоять в лагерной жизни, помогать более слабым.
У большей части русских и восточных украинцев идейных мотивов не было. Просто война ставила их на колени перед голодом, смертью, при борьбе за жизнь близких, бросала в самые неожиданные ситуации, в которых человеку почти невозможно было оправдаться перед судом военного времени. Ведь намерения свои не докажешь, а факты — вещь упрямая и решающая в судебном деле.
Так было у меня: доказать, что ты шла через фронт домой, а не на разведку, было невозможно. Да и следователей, которые получали премиальные за перевыполнение плана по разоблачению «врагов народа», это совершенно не интересовало.
Поэтому среди русских был достаточно велик процент людей, спасавшихся во время войны ценой предательства и доносов. Этот способ выживания срабатывал и до войны. Пользовались им и в условиях лагерной жизни, избавляясь такой ценой от трудностей общих работ.
Возможность стать «придурком» в качестве художника меня особенно обрадовала. Это означало обрести хоть частичку свободы, отдохнуть от общих работ, стать независимой от лагерного начальства.
Наступило чудесное лето. Я приходила на карьер со своей бригадой, отправлялась на поиски подходящих досок, брала в инструменталке рубанок, выстругивала доски с одной стороны. Потом грунтовала их и ставила сушиться. Усевшись с готовыми досками на солнышке, писала. Писала нарочно медленно, чтобы не заканчивалась работа, чтобы все видели, что я ужасно занята, и не послали на погрузку, когда плакатов будет достаточно. Часть из них прибивала на стены конторы и балка. Находила длинные бруски, палки, старые доски, затесывала с одного конца, прибивала к ним гвоздями написанные плакаты и закапывала в землю на видном месте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
