договоре (1659 г.) Людовик XIV гарантировал своим новым подданным право пользоваться "тем языком, который они пожелают, будь то французский или испанский, фламандский или другой". Договор был составлен на французском языке - новом дипломатическом языке Европы. Но подданные короля не спешили его изучать. Жан Барт из Дюнкерка, величайший из французских каперов XVII века, вел свои судовые журналы на фламандском языке, а редкие краткие отчеты Людовику XIV составлял на языке, которого почти не знал. (А ведь монарху во время королевского похода на север предстояло толкать речь на пикардском языке). Тем не менее, французский язык распространялся по наиболее доступным для Парижа территориям: Шампань, Бургундия, Нормандия, долина Луары. К югу от Луары Лафонтен обнаружил, что на французском языке говорили за Монморильоном в Пуату, а Расин в Юзе в мрачном Гарде нуждался "в переводчике не меньше, чем москвич в Париже".
Двуязычными или многоязычными становились жители крупных городов, служители закона, дворяне и священнослужители. В университетах и колледжах преподавание на латыни продолжалось на протяжении всего XVII века, а во многих случаях и до середины XVIII века. Так же, как и во многих сельских школах, как мы увидим в другой главе. Только в XVIII веке парижская речь получила распространение среди сельского населения Нефтиды и Лионне. В остальных местах она оставалась уделом городских жителей, что еще больше увеличивало пропасть между городом и деревней, а в самом городе создавало языковое разделение между богатыми и бедными.
Многие академии, являвшиеся провинциальными аналогами Французской академии, стремились к распространению французского языка, однако они функционировали в условиях, когда население практически не знало французского языка. В 1726 г. Марсельская академия не проводила публичных заседаний, поскольку публика не понимала языка, на котором они проводились". Сами члены академий, наверное, были похожи на иностранных студентов, изучающих французскую литературу и язык: они относились к парижской культуре как к чему-то чуждому их собственной повседневной речи и практике; они могли писать по-французски, но думали на своем родном языке.
Тем не менее, растущий престиж французского языка завоевывал новых поклонников среди среднего и высшего классов. Все большую популярность и доступность приобретали театры и оперные театры: влияние, сравнимое с влиянием кинематографа ХХ века, когда каждый стремился перенять восхитительные акценты и обороты речи, используемые на сцене. Распространение учебных заведений и рост интереса к французскому языку, особенно к авторам XVII века. Появились научные общества (sociétés de pensée), ложи, клубы, гостиные и читальные залы, нескончаемый поток литературных и философских произведений, модных бюллетеней, газет и периодических изданий, предпочтительно парижских. Все понятие "comme il faut" было сосредоточено в столице, как язык, так и мода, как манеры, так и идеи. К 1794 г. прелат Анри Грегуар был готов доложить Конвенту, что три четверти населения Франции знают французский язык, хотя, конечно, не все из них могут поддерживать на нем беседу, не говоря уже о том, чтобы говорить или писать на нем правильно.
Как и отчет за 1863 год, отчет Грегуара, по-видимому, был оптимистичным.Многие провинциальные ассамблеи, обсуждавшие cahiers 1789 г., обращались к языковым проблемам, а большое исследование, проведенное Грегуаром, выявило больше районов, где французский язык почти не употреблялся, чем тех, где он был известен?
Это было серьезно. Языковое разнообразие не имело отношения к административному единству. Но оно стало значимым, когда стало восприниматься как угроза политическому - то есть идеологическому - единству. Все граждане должны были понимать, в чем состоят интересы Республики и что она замышляет, говорил Бартелеми де Лан-темас Конвенту в декабре 1792 года. В противном случае они не могли участвовать, не были готовы к этому. Дидактический и интеграционный режим нуждался в эффективном средстве информирования и пропаганды, но он не мог им обладать, если население не знало французского языка. В ноябре 1792 г., всего за месяц до выступления Лантемаса, министр юстиции создал бюро по переводу законов и указов на немецкий, итальянский, каталонский, баскский и нижнебретонский языки.
Это может быть не более чем целесообразность. Идеал революции заключался в единообразии и уничтожении партикуляризма. "Реакция... говорит по-баретонски", - настаивали якобинцы. "Единство республики требует единства речи.... Речь должна быть единой, как и республика". Большинство соглашалось с Лантемасом в том, что различные языки "не имеют никакого различия и являются просто пережитками варварства прошлых веков". Лучше всех выразился Грегуар, призвавший устранить "разнообразие примитивных идиом, которые продлевают младенчество разума и продлевают устаревшие предрассудки". Конвент согласился с мнением Грегуара. Он принял решение об отмене диалектов и замене их речью Республики, "языком Декларации прав". Он постановил, что на всей территории Республики дети должны учиться "говорить, читать и писать на французском языке" и что везде "обучение должно вестись только на французском языке". Политика потерпела крах. Если революционный патриотизм и говорил по-французски, то зачастую плохо. А там, где народ не говорил по-французски, революционеры, желавшие достучаться до народа, обращались к нему на его родном языке. После кораблекрушения уцелел лишь принцип.
На смену государству, не заботящемуся о языковом разнообразии, и католическому культурному идеалу, в значительной степени безразличному к этой проблеме, пришла идеология, рассматривающая единство как позитивное благо и признающая язык в качестве важного фактора его достижения. Как заявил в 1834 г. Кагорский комитет по начальному образованию, "политическое и административное единство королевства настоятельно требует единства языка во всех его частях"? В любом случае, добавлял комитет, южные диалекты являются неполноценными - мнение, которое в предыдущие века развивалось более сдержанно, о котором трубили революционеры и которое отныне помогала распространять дидактическая пропаганда.
Важным аспектом "цивилизации" народа было обучение его французскому языку, в их интеграции в более совершенный современный мир. Феликс Пеко, апостол прогрессивного образования времен Третьей республики, в 1880 г. выразил фабианскую точку зрения, что баскский язык скоро уступит место "более высокому уровню цивилизации". А литературный критик Франциск Сарси имел еще большие претензии: французы, все французы, должны говорить на одном языке, "на языке Вольтера и Кодекса Наполеона; все должны иметь возможность читать одну и ту же газету, издаваемую в Париже, которая доносит идеи, выработанные в великом городе". Невозможно найти более яркого выражения империалистических настроений: бремя франкофонии для белого человека, первые завоевания которого должны были происходить прямо у него дома.
О том, что они воспринимались как завоевания, свидетельствует замечание Анри Бодрийяра о том, что язык Oc "уступает место господству речи победителя". Местные жители соглашались с этим: "Французский язык для нас - это язык, навязанный по праву завоевания", - заявлял марсельский историк Франсуа Мазуй. Однако завоевание шло медленно. Единство оставалось целью и
