— Совсем здоровая.
— Он там, наверху? — Старик указал пальцем на потолок.
— Нет, теперь там квартира хозяйки, а мы переехали в дом-на-лугах.
— Ну ладно, дочка, не огорчайся. Все будет в порядке. Он надвинул на лоб кепку и ушел. Дни, а затем недели прошли со времени этого разговора, но старик больше не показывался. Катрин рассказала брату про «чудного старикана», и Франсуа насторожило назойливое любопытство незнакомца.
— Может, он тоже собирается вытачивать веретена? — сердито пробормотал юный мастер.
Катрин совсем забыла о старом рабочем, как вдруг однажды вечером, возвратившись домой, увидела его за столом вместе со своими родителями.
Девочка так изумилась, что уронила на дощатый пол растрепанную книжку, которую хозяйка дала ей для брата. Старик весело рассмеялся:
— Удивляешься, что я здесь, Кати? Потому что теперь я знаю, что тебя зовут Кати. С дядюшкой Батистом ничему удивляться не следует. Вот увидишь!
Ну, дочка, садись-ка рядом со мной и ешь свой суп.
Отец и Франсуа с простодушным восхищением взирали на незнакомца. Но мать держалась настороженно и сдержанно; всякий раз, когда старик, обращаясь к ней, говорил: «Мадам Шаррон», она бросала на него недоверчивый взгляд.
Дядюшка Батист болтал без умолку, рассказывая одну за другой разные фабричные истории. Собравшись наконец уходить, он вынул из кармана своей блузы две тонкие фарфоровые чашечки, завернутые в синюю бумагу, и вручил одну Катрин, а другую Франсуа.
— Это тебе, Кати, в благодарность за подогретое вино и добрые слова, а это тебе, Франсуа, за твое мастерство.
Он крепко пожал руку отцу, церемонно раскланялся с матерью и ушел, посмеиваясь в седые усы.
— Есть же на свете добрые люди… — вздохнул Жан Шаррон, когда шаги старика смолкли в отдалении.
— Может, и есть, — ответила мать, — да только думается мне, что слишком уж смело явиться без приглашения в дом к незнакомым людям.
Катрин смотрела как зачарованная на цветы, которыми была расписана ее чашка. Ей казалось, что мать напрасно не доверяет старику. Франсуа, как видно, думал то же самое, потому что тут же возразил:
— Ну и пусть… Лишь бы он пришел снова!
Но мать была по-прежнему настроена скептически:
— Не горячись, сынок! Разные байки, которые он тебе здесь рассказывал, наверное, сплошная выдумка. Недаром говорят, что все фабричные — болтуны и малость не в себе…
— Тогда зачем же он заявился к нам? Байки рассказывать?
— Кто их разберет, этих рабочих? Может, просто хотел пустить пыль в глаза!
— Какие байки? — спросила Катрин.
Он работает формовщиком на фабрике, — ответил ей Франсуа. — Обещал прийти в воскресенье и вместе с отцом наладить токарный станок, чтоб я мог крутить его здоровой ногой.
— Крутить станок? А что это такое?
— Ну, это такая машина, на ней деревянный круг, который вертится быстро-быстро. Я укрепляю на круге кусок дерева и, пока круг вертится, могу как хочу резать дерево ножом. Фрр! — стружки так и полетят во все стороны!
Дядюшка Батист уверяет, что на таком станке я сумею вытачивать десять, а может, даже двадцать веретен в день, и они будут ровнее и аккуратнее, чем теперешние.
— Ну, ну, — заметила мать, — не очень-то забивай себе голову, сынок, а то, пожалуй, и не заснешь. Может, он вообще больше к нам не придет, этот ваш распрекрасный дядюшка Батист!
Но он пришел. И действительно соорудил вместе с отцом токарный станок для Франсуа.
Затем он научил Франсуа равномерно и плавно вертеть круг и обрабатывать ножом крутящийся волчком кусок дерева. Стружки летели вихрем, Франсуа насвистывал, веретена выстраивались рядком на подоконнике, стройные и изящные.
— Скоро ты начнешь загребать деньги лопатой, — уверял мальчика своим хрипловатым простуженным голосом дядюшка Батист. — Кати не придется служить в трактире, а вам, сударыня, ходить по чужим домам.
Теперь мать встречала старого фабричного приветливо, но по-прежнему твердила мужу и детям, что не слишком-то верит болтовне старика.
— Не так уж легко нам выкарабкаться из нужды, — вздыхала она.
Мать оказалась права. Хотя Франсуа мастерил теперь свои веретена во много раз быстрее, заказов у него стало меньше. Дом-на-лугах стоял слишком далеко от Ла Ноайли, и многие молодые горожанки не решались на столь долгое путешествие. К тому же в конце зимы Мария Пиру решила прикрыть свое вечно пустовавшее заведение. Она расхвалила Катрин за примерное поведение, подарила ей на прощание ячменный леденец и отпустила домой.
* * *
Радость девочки была недолгой. Все свободное время она проводила рядом с братом, глядя, как летят стружки с вертящегося круга. Франсуа задумал сделать складное веретено. После многих неудачных попыток он однажды вечером вдруг закричал торжествующе:
— Кати, я добился своего, гляди-ка!
И высоко поднял над головой свое новое творение: разборное веретено из трех частей.
— Теперь все девчонки Ла Ноайли будут драться за такие веретена!
Но пока делать было нечего: наступившая оттепель залила водой поля и луга, окутала окрестности густым туманом. Дороги тонули в непролазной грязи.
Время от времени дядюшка Батист заходил проведать своего ученика; ободрял его, советовал работать еще тщательнее и аккуратнее.
— Дело пойдет, сынок, — уверял он.
Однажды старик остался пообедать с Шарронами. Покончив с едой, он поманил к себе Катрин:
— Проводи меня, малышка, я покажу тебе что-то красивое.
Катрин послушно пошла за ним. Они вышли на шоссе, ведущее к городу, и скоро свернули направо, на красно-белую мощеную дорогу. Катрин сразу узнала ее: это была дорога на фарфоровую фабрику. Дядюшка Батист шел быстро, и девочка с трудом поспевала за ним.
Наконец они вышли на просторную площадь, тоже вымощенную красным и белым, как и дорога к фабрике. Высокие кучи угля окаймляли ее слева; справа тянулось двухэтажное кирпичное здание, крытое плоской коричневой черепицей.
Мощная узловатая глициния украшала его фасад.
— Когда она цветет, — кивнул на глицинию дядюшка Батист, — это такая красота! Представляешь: синие цветы на красном фоне. А печи, — добавил он, указывая рукой вперед, где в глубине двора высилось мрачное закопченное строение, крышу которого венчали три низкие толстые трубы, извергавшие густой дым. — Красиво, а?
— Да, — еле слышно прошептала Катрин.
Она вовсе не находила все это красивым, ну таким, например, как здание супрефектуры. А три огромные трубы, выдыхавшие из своих чудовищных пастей клубы черного дыма, просто пугали ее. Дядюшка Батист нагнулся к девочке, приподнял козырек своей кепки, оглянулся, словно опасаясь, что его могут услышать, и сказал вполголоса:
— Не говори пока никому, но, как только твой братишка выздоровеет, я устрою его сюда на работу. Ну, что ты об этом думаешь?
Катрин ровным счетом ничего не думала, но снова сказала:
— Да.
— Я так и знал, что ты со мной согласна.
Он подхватил ее, подбросил вверх, как когда-то Крестный, и звонко поцеловал. В ту же минуту громко зазвонил фабричный колокол.
— Тысяча извинений! — вскричал дядюшка Батист. — И главное, никому ни слова — ни родителям, ни брату.
Он опустил Катрин на землю и устремился к дверям мастерских. По дороге бежали запоздавшие рабочие. Катрин очень удивилась, заметив среди них детей.
Некоторые мальчики выглядели не старше, чем она сама. Оставшись одна посреди огромного пустынного пространства, девочка вдруг ощутила необъяснимый страх и притаилась за высокой кучей угля. Что, если фабричные рабочие, подобно цыганам, крадут детей и заставляют их работать на фабрике? Может, дядюшка Батист тоже заманивает ее в ловушку?
Тут Катрин увидела, как из дверей фабрики вышел толстый краснолицый человек и стал кричать на детей, которые, по его мнению, недостаточно быстро бежали. Последним у высокой двери очутился худенький мальчуган и хладнокровно проследовал мимо толстяка, вызывающе засунув руки в карманы.
Толстяк попытался поддать ему сзади ногой, но мальчишка увернулся, отскочил в сторону и скрылся в проходе. Краснолицый мужчина запер за ним дверь, а сам направился к печам.
Спрятавшись за угольной кучей, Катрин боялась пошевельнуться. Если толстяк ее заметит, ей несдобровать! Он схватит ее и запрет в мастерской вместе со всеми остальными ребятишками.
Внутри длинного кирпичного здания теперь слышался равномерный глухой гул. Гул этот, похожий на громкое мурлыканье гигантского кота, почему-то успокаивал Катрин. Но все же девочка долго не решалась покинуть свое убежище. Наконец собравшись с духом, она прокралась вдоль высоких куч угля к дороге, но бежать не решилась, опасаясь, что стук ее сабо привлечет внимание злого толстяка, который, как ей казалось, наверняка притаился где-нибудь за дверью. Но никто не остановил ее, и она беспрепятственно выбралась на красно-белую дорогу.
