У подъезда двухэтажного дома стоял седой мужчина. Она смотрела на него, не заметила выбоины под ногами и оступилась. Он неловко попытался подать ей руку не дотянулся и взглянул удивленно и растерянно.
Она подбежала к церкви. Правее, от Дома Советов вырвался, ударил в уши жуткий грохот. Она кинулась вперед, к церковной ограде, прижалась к ней и после ещё одного разрыва побежала по переулку.
На улице Заморенова у стен домов стояли и сидели на корточках люди в касках. У края тротуара среди военных, подняв вверх руки, стоял высокий худой парень в выцветшем синем свитере, перепачканном на груди кровью.
Задыхаясь, она дошла до стадиона. И тут все вокруг загудело. Ударил в уши страшный треск поднявшейся стрельбы.
Она пригнула голову, бросилась подальше от военной машины и выбежала на мостовую. Перед ней был большой и нескладный темно-серый дом, построенный на месте домика с мезонином. Она повернула на Конюшковскую и побежала вдоль бетонного забора пресненского стадиона.
Ветер относил дым пожарища. На крыше Дома Советов над багровыми языками пламени реяли на прощание красный советский флаг и злато-бело-черный императорский штандарт.
Человек в темной спортивной шапочке теребил ворот водолазки и смотрел на горящий дом. Светило солнце и, стремясь закрыть его, тянулся по небу длинный черный шлейф. За бэтээром сидели на мостовой, перекуривали солдатики. У баррикады лежал труп врача в белом халате. На стадионе, у бетонной стены стояли под дулами омоновских автоматов три десятка раздетых по пояс баррикадников.
Хорошо бы, чтобы к вечеру нас отсюда убрали, думал человек в спортивной шапочке. Посидеть в кресле, выпить приличного коньяку, поболтать с ребятами. Тот, кто срезал спецназовца под шлем, будет выпендриваться. И черт с ним. Мы тоже стреляем не хуже.
И он опять стал вглядываться в окна горящего дома.
По завоеванному им миру, по городу в черном дыму своевольно бежала девчонка в белой куртке. Стихли разрывы, не слышны были автоматные очереди. Только треск пожара и черный дым в вышине. На девчонку смотрели с верхних этажей пресненской высотки и сквозь разбитые окна Дома Советов.
Она бежала, задыхаясь и давясь холодным октябрьским ветром, чуть отстранив руку, будто старалась защититься. Откуда-то, совсем издалека, еле различимо донеслось до нее: «Аня! Аня!». Она остановилась на мгновение, оглянувшись, что-то прошептала и опять повернулась к огромному, воющему перед ней пожару.
И распятая в перекрестье прицела, успела сделать еще несколько шагов.
Пуля пробила воротничок куртки и разорвала артерию на шее.
Она опустилась на асфальт, уронив голову на грудь, коснулась рукой шершавого камня у края мостовой. И трех последних ударов сердца хватило, чтобы подумать: «Так что же? Кроме этой боли ничего не будет? Она навсегда?»
И все иное было на этом страшном белом свете уже без нее.
Олег вернулся в комнату и сел на пол у шкафа.
– Что вы так побледнели? – спросил человек в черном пальто. – С сердцем что-то?
– Нет, вроде, – ответил Олег и подумал: «Какая теперь разница!»
– А что на улице? – спросил парень в вельветовой кепке.
– Солдаты, бэтээры…
Человек в черном пальто протянул руку, представился:
– Петровский Владимир Сергеевич!
– А я – Александр. Просто – Саша. – Парень в вельветовой кепке тоже протянул Олегу руку: – Будем здоровы. То есть знакомы. Тут все перепутаешь.
– Здоровыми тоже хорошо бы остаться, – заметил Петровский.
Донесся сильный грохот. Со скрипом отворилась дверца книжного шкафа.
– Судя по всему, положение у нас аховое, – объявил Петровский. – Но и выбраться отсюда нельзя.
– Давайте так! – предложил Олег. – Я попробую спуститься вниз, к центральному входу, а вы – по ближним лестницам. Посмотрим, что там, и опять здесь соберемся.
– Мне бы лучше остаться, – ответил Петровский. – Колет сильно в боку.
– Пойдем лучше вместе! – предложил Саша.
В конце коридора они остановились и выглянули на лестничную клетку. С нижних этажей и с улицы доносилась густая автоматная стрельба. На полу у лифта лежали два тела. Лицо одного было прикрыто серым шарфом.
Этажом ниже стояли несколько человек без оружия и тучный мужчина в бронежилете поверх пиджака с депутатским значком и с автоматом на плече. К мужчине приставал мальчишка лет семнадцати в тонкой спортивной куртке:
– Ну, вам-то автомат дали!
– Кому надо, тому дали! – Мужчина пытался заглянуть в лестничный проем.
– Дайте мне свой! Я вниз побегу! – говорил мальчишка.
– Иди, вон, в зал, и не лезь сюда, – буркнул мужчина.
– Чего внизу? – спросил Олег.
– Утром, как на первый ворвались, так и палят оттуда, а дальше двинуться не могут, – пробасил мужчина. – Идите в Зал Национальностей. Там не обстреливают.
Двери комнат были закрыты, и в коридоре стояла сплошная темень. Пробирались почти на ощупь. Навстречу проходили люди, сказали, что Зал Национальностей совсем рядом.
За приоткрытой дверью на большом столе горела свечка. Кто-то сзади посоветовал:
– Вглубь проходите. Там есть места.
Они прислонились к стене. Постояли молча.
– Не охота мне в этой мышеловке сидеть, – сказал Олег.
– Там как-то неуютно, – согласился Саша.
Из зала донесся громкий голос:
– Чего они ждут все? Надо говорить, чтобы нам дали выйти. Тут же дети есть! Перебьют всех из танков!
Никто не успел ответить. Стены и пол дернулись от сильного разрыва.
Олег стоял, прижавшись к холодной стене. Разрывы продолжались, и каждый из них заставлял вздрагивать и пригибать голову. Рядом оказалась маленькая женщина. С двух сторон коридора проникал отраженный свет. В полутьме было видно, как женщина еле заметно кивала головой и что-то шептала. Вдруг стало тихо. Олег стоял, сутулясь, ждал нового разрыва, но тишина продолжалась. Прошло несколько минут.
Женщина шагнула к Олегу и зашептала:
– Они не знают, что попущено им было. Не знают. А вразумленные есть. Есть, конечно.
Было тихо. По коридору никто не ходил. Под ногами при малейшем движении шуршала осыпавшаяся штукатурка. Женщина подняла на Олега глаза, сказала:
– А наши-то, родимые, все равно свое за нас прочтут.
Под хруст осыпавшейся бетонной крошки под ногами мимо прошла группа мужчин. Среди них был высокий военный со спецназовским шлемом в руках. Зашли в зал, стали что-то объявлять. Наступила тишина. Потом донеслись шорохи движения, громкие голоса. Из зала кто-то вышел в коридор и крикнул:
– По этажам объявите! Всем собираться у двадцатого подъезда!
– Чего там? – спросил Саша.
Один из депутатов объяснял кому-то на ходу:
– Вроде бы «Альфа» обещает вывести всех из здания. Это – их офицер был. К двадцатому подъезду идите.
Кто-то зло выкрикнул из полутьмы:
– Вы куда?! Там, у мэрии ельцинские громилы с арматурой.
Олег и Саша стояли у стены, смотрели, как из зала выходили люди. Было много женщин, и даже дети.
– Надо Петровского позвать! – сказал Саша. – Пошли, что ли?
Маленькая женщина тронула Олега за плечо, разрыдалась и сквозь плач проговорила:
– Убили ведь! Убили!
В коридорах началось движение. Все куда-то пошли. Возникла толкотня. Но было много и тех, кто остался сидеть на полу. Везде сильно пахло гарью.
На лестничной клетке четвертого этажа стоял тучный мужчина с автоматом на плече. Мальчишка в спортивной куртке прижался к стене и плакал. Мужчина подтолкнул его в спину:
– Ну, вот еще! Ты чего? У, сколько еще впереди будет! Думаешь, все закончилось, что ли?
Коридор пятого этажа был пуст.
– В какой мы комнате были? – спросил Саша. – Я уже забыл. Эй! Петровский!
Никто не отозвался. Они прошли вперед и остановились.
– Может, ушел и не дождался, – предположил Саша.
Олег пошел дальше. Распахнул несколько дверей. Петровский сидел на полу у шкафа. Взглянул на Олега, спросил:
– Что это за хождение было по коридору?
– Говорят, «Альфа» попытается вывести всех из дома, – ответил Саша.
Донесся грохот разорвавшегося снаряда. На минуту стихло. И опять разрыв.
– Вот и вывели! – проговорил Петровский. – Все равно стреляют.
На несколько минут стало тихо.
– Что? Может, и вправду перестали палить? – Саша поднял голову, прислушиваясь.
– Не, надо выходить! – Петровский тяжело поднялся с пола, прошелся по комнате. – А проблема беззакония – она не в законах, а в обыкновенной человеческой продажности. А законы – пиши – не пиши.
– Это уж – всегда, – отозвался Саша.
– Всегда – не всегда, а вот… – Петровский расстегнул пальто и поправил шарф. – В России мерзостей всегда хватало. Но и желания им противостоять было достаточно. В этом-то и главное. Пошли, что ли? Я за вами потихонечку. Опять в боку колет.
Олег сел на пол у шкафа, сказал:
– Идите без меня. Неохота что-то…
– Чего неохота? – удивился Петровский.
– Всю эту свору видеть и руки перед ними вверх поднимать.
