Олег сел на пол у шкафа, сказал:
– Идите без меня. Неохота что-то…
– Чего неохота? – удивился Петровский.
– Всю эту свору видеть и руки перед ними вверх поднимать.
– А когда они сюда придут? – спросил Петровский.
– Пусть приходят.
– Я тоже… Мне туда не хочется, – проговорил Саша.
– Воля ваша. – Петровский сунул руки в карманы пальто. – А мне надо. Детей еще надо вырастить. Ну, все! – Он вышел, прикрыв за собой дверь.
Ударила автоматная очередь. Перемешалась со звоном разбитого стекла. Саша выглянул в коридор, вскрикнул:
– У лифта кто-то на полу! Петровский!
Пока выстрелов не было, они втащили тело в коридор.
– Жив! – вскрикнул Саша.
– Кажется, убит.
– Во, ё… – Саша выпрямился, посмотрел на Петровского: – И так вот…
Олег расстегнул на убитом пальто и пиджак, сунул руку во внутренний карман, еще теплый.
– Документов нет.
– Мы с ним в первые дни у костра сидели, – говорил Саша. – Он на Профсоюзной живет… Жил.
И все иное было на этом страшном белом свете уже без нее.
Десятка два парней неровным строем тяжело шлепали по мостовой, и кто-то спрашивал:
– Гриш, а на кой… ты эту железку с собой тащишь?
Парень смотрел на девушку в белой куртке, распластавшуюся на асфальте, сжимал в руке короткий арматурный прут и говорил:
– Ну, так, на память. Мне его на Тверской дали. Может, я буду внукам рассказывать, как Ельцина и демократию защищал.
Высокий моложавый генерал в полевой куртке и сапогах ходил быстрыми нескладными шагами по стриженой траве стадиона, вглядывался в лица схваченных баррикадников, свирепел от их ненависти к себе, от одной мысли, что вот есть они такие, сами для себя все решающие, выхватывал из шеренги одного за другим и приказывал увести. Смотрел, как уводили их к белеющему в темноте бетонному забору и брезгливо отворачивался, ожидая треск автоматной очереди. Увидит ли он потом, через много лет, угасающим своим разумом те полные ненависти глаза? Кто знает…
Два армейских газика подкатили к подъезду. Из первого выскочила охрана. Из второго вылез грузный военный в шинели. Из окна раздались крики. Военный остановился, посмотрел наверх, на зарево пожара под темнеющим небом, приказал коренастому подполковнику:
– Давай сюда ночью с пяток машин и черные мешки. И все с первых этажей к утру убрать.
– А сколько мешков?
– Ты чего? Ё… Я-то откуда знаю?
– Можно баржу подогнать с Южного порта.
– Это – твое дело. Только, чтоб через сутки ничего тут не было.
– Лучше бы сжечь, – сказал подполковник. – Бензину на первые этажи, да и всё.
– На кой? – не понял грузный военный.
– Может, тогда и сойдет.
– Чего? А кого боишься? Ты чего думаешь?.. Во, ё…
И стояли по окрестным улицам зеваки и глазели на медленно разрастающееся зарево пожара.
И выродки рода человечьего радовались людской боли, страданиям и смертям.
И то ли казалось, то ли вправду было: странные люди приплясывали на мостовой и вскидывали руки к пламенеющему над Москвой небу.
И стояли на пресненских улицах люди, притихшие и печальные, и смотрели, как лютовал пожар, как огонь выбился из оконных проемов и заскользил по стенам. Багряно-черное месиво устремилось ввысь, к темно-синему, звездному небу, грозилось вот-вот ударить его широкой кровяной лапой. Будто преисподняя вырвалась из бездны и возомнила, что может царствовать над человечьим миром.
Они сидели на полу, один напротив другого. За разбитым окном совсем стемнело. Все так же сильно несло гарью с дымящихся верхних этажей. Снизу доносились автоматные очереди.
– Я с собой своего товарища звал. – Саша повернулся и прижался плечом к стене. – А сейчас думаю: хорошо, что никто со мной не пошел. Вот, было бы дело! Но ты знаешь, просто так смотреть на все это… Хотя я всякого ожидал, но не такого. А ты почему сюда пришел?
– Ну, так, пришел… – Олег вдруг повысил голос: – Противно было, вот и пришел.
– А я думал: уж очень все у них подло как-то. Если придем, хоть что-то сможем изменить. Кто-то опять все за всех решить захотел. Но если одним можно все по своей воле перевернуть, почему другим потом нельзя будет? А те, кто в нас стреляет, они хоть о чем-то думают?
– Хрен их знает, чего они думают, – ответил Олег.
– Им всем пообещали, что демократия будет. Как Дом Советов сожгут, так и воцарится. А может – и еще проще. Сказали, что ничего им не будет. Вот и стреляют направо-налево. Ведь все разные такие. Один старушке буханку хлеба купит, другой – кошелек у нее отнимет. Вон, стариков ногами били! Ты тоже, небось, видел. А потом скажут, что они не по своей воле, что велели им.
Олег не ответил. Сидел, прикрыв глаза, и думал, что рано или поздно, в комнату войдут и крикнут: «Встать!». Будут смеяться в лицо и ударят прикладом. А может быть, просто вскинут автоматы. От неволи некуда было деться. Только встать и пойти туда, вниз, где бэтээры вокруг дома и столько людей с оружием.
Разрывы раздались один за другим. Где-то наверху блеснуло пламя. И вдруг разорвалось совсем рядом. Волна пронеслась по коридорам, ударила в полуприкрытую дверь, взметнула и рассыпала по комнате листы белой бумаги, скинула на пол цветочные горшки с книжной полки. И еще один разрыв. Опять хлопок двери и впивающаяся в ноздри и глаза, едкая пыль.
Наступила тишина. Но на полу и стенах так и остались отблески зарева на верхних этажах. Грохнуло еще раз. Стало ясно, что бьют со стороны стадиона. Из конца коридора донесся настырный, пульсирующий треск. Закипал пожар. Все кругом начало заполняться дымом. Огонь с нижних этажей двинулся к зареву наверху.
Стало трудно дышать. Олег и Саша пошли к лестнице. У лифта наткнулись на тело Петровского.
– А он? – спросил Саша.
– Потащили! – скомандовал Олег.
По лестнице бежали наверх два человека в камуфляжах. Один закричал:
– В то крыло пробирайтесь. Быстрее! Там пока не горит!
Они оставили Петровского на пятом этаже. Шли в темноте по длинным коридорам. Руки касались стен, чувствовали их холод и нескончаемый гул. Заглянули в одну из комнат. Со стороны стадиона багровели в огне и правое, и левое «крылья» здания. А вдалеке привычно и обыденно светилась желтыми огнями пресненская высотка.
– У нас тут, пожалуй, шанс будет, – зло проговорил Саша. – Когда пожарные приедут, мы и сможем рвануть.
– Если приедут… – отозвался Олег. – До этого еще дожить надо.
Саша отодвинул стулья от стены и, будто по привычке, сел на пол.
Олег стоял у окна, смотрел то на светящийся вдалеке город, то на языки пламени на нижних этажах и думал о них с Сашей: ни бойцы, ни заложники. То ли свидетели, то ли жертвы. Но какая-то гнусность в самом этом слове.
– Так какой у нас с вами шанс? – спросил Олег. – Пожарных дождаться?
– Не, это я так… – ответил Саша. – Они не приедут.
– Так что же тогда? Огонь – хуже всего.
– Не знаю я! – раздраженно сказал Саша.
И что же? Я буду стоять с поднятыми вверх руками, и меня окружат автоматчики, думал Олег. Я буду рассуждать, что мог видеть их раньше на этих же улицах. Видеть и не понять, что они совсем не такие, как я или Саша. И мне будет так противно, что они говорят по-русски.
– А все революции и контрреволюции по одному принципу происходят, – говорил Саша. – Одни пообещают, другие поверят. Хотя, знаете, мир не такой уж совершенный, чтобы не попытаться сделать его лучше.
Олег не ответил. Про себя подумал: одни хотят исправить, другие – править.
– Как считаете, на эти этажи когда огонь подойдет? – спросил Саша.
– Еще раньше все дымом заволочет.
Саша вырвал из записной книжки листок бумаги. Что-то написал. Сложил листок надвое, сунул в карман куртки и спросил:
– Хотите что-нибудь написать?
– Не-а, – ответил Олег и подумал об Ане.
Ветер переменился. В разбитое окно понесло крупный пепел. Влетел, ударился об острие разбитого стекла клочок обгорелой бумаги.
– Хотите печенья? – Саша полез в карман, вытащил полиэтиленовый пакетик. – У, все раскрошилось. Подставляйте ладонь, насыплю.
Олег поднес ко рту пригоршню печенья, почувствовал на сухих губах мелкие крошки.
Из коридора донесся голос:
– Эй, есть кто живой?
Они насторожились. Помолчали несколько мгновений. Саша выкрикнул:
– Ну, есть! Что надо?
В дверном проеме появился человек в плаще военного покроя и сапогах, спросил:
– Вас здесь двое, что ли? Не стали со всеми выходить? Смотрите, чтобы вас здесь огнем не отрезало. Они со всех сторон здание подожгли. Так что надо выбираться.
– А куда? – спросил Саша.
– В двадцать три пятьдесят попытаемся прорваться с нижнего этажа. Надо стараться уйти к пресненским переулкам, – спокойно говорил вошедший. – Если в камуфляже – всё снять. Выдавать себя за зевак. Вы сами откуда?
– Москвичи, – ответил Олег.
– Тогда у вас шанс есть. А если кого из других местностей встретите, скажите, чтобы тоже себя за москвичей выдавали. В сторону стадиона не суйтесь. Там у них каратели. Как только мы с верхних этажей огонь откроем, выбирайтесь из здания и ползком, перебежками – к переулкам.
