Моя знакомая ныряльщица не первой молодости, танцевала с любителем фотографий, который относился к типу вечных холостяков. Ее бриллиантовые серьги свисали на его согнувшееся правое плечо. Ему не понравилось, когда я вклинился между ними, но он тактично удалился.
На ней было полосатое вечернее платье с глубоким декольте и широкой юбкой, которая не шла ей. Она прыгала возле меня, как будто привыкла вести в танце. Танцевала она несколько дико, между нами возникло напряжение, как у любителей в сеансе борьбы, не тратящих энергию на слова. Когда танец закончился, я сказал:
— Меня зовут Лью Арчер. Разрешите поговорить с вами?
— Пожалуйста.
Мы сели возле одного из мраморных столиков, отделенных стеклянной перегородкой от бассейна.
Я предложил ей что-нибудь выпить.
— Спасибо, я не пью спиртного. Вы не являетесь членом клуба и не из приближенных Сайма Граффа. Попробую угадать, кто вы такой? — Она потеребила пальцами свой заостренный подбородок, ее бриллианты засверкали. — Журналист?
— Попробуйте еще раз.
— Полицейский?
— Либо вы очень догадливы, либо моя профессия написана у меня на лице.
Она изучающе смотрела на меня прищуренными глазами и слегка улыбалась.
— Нет, я бы не сказала, что вас легко распознать. Просто раньше вы кое-что, спросили меня о Эстер Кэмпбелл. Я еще тогда подумала, не полицейский ли вы.
— Мне непонятна нить ваших рассуждений.
— Правда? Тогда почему вы ею заинтересовались?
— Боюсь, этого я вам не могу сказать. Уста мои запечатаны.
— А мои не запечатаны, — продолжала она. — Скажите, за что ее разыскивают? За кражу?
— Я не говорил, что она находится в розыске.
— Но она должна быть в розыске. Она — воровка, вы знаете это? — Ее улыбка была довольно злорадной. — Она обокрала и меня. Я оставила свой кошелек в раздевалке, в кабинке, как-то прошлым летом. Дело было ранним утром. В помещении не было никого, кроме обслуживающего персонала, поэтому я не стала запирать кабинку. Выполнила несколько прыжков в воду и приняла душ, а когда вернулась, чтобы переодеться, кошелек исчез.
— Почему вы решили, что это она похитила его?
— Нет никакого сомнения в том, что это сделала она. Я видела, что она крадучись шла по коридору душевого отделения перед тем, как я обнаружила пропажу. В руке она несла что-то, завернутое в полотенце, на лице — глупая ухмылка. Но меня не проведешь на мякине. Потом я зашла к ней и прямо спросила, не брала ли она мой кошелек. Естественно, она отрицала это, но я видела виноватые глаза этой обманщицы.
— Виноватые глаза вряд ли могут служить уликой.
— Ну, дело не ограничивается только этим случаем. Другие члены клуба тоже пострадали, и кражи обычно совпадали с присутствием в помещении мисс Кэмпбелл. Возможно, я необъективна, но, видите ли, я сделала все, чтобы помочь этой девушке. Одно время я относилась к ней как наставница, и вот почему я болезненно восприняла этот случай с кражей кошелька. Там было около ста долларов, водительское удостоверение и ключи, мне пришлось все восстанавливать.
— Вы говорите, что поймали ее с поличным.
— В моральном смысле, конечно. Понятно, что она ни в чем не созналась. Она успела где-нибудь спрятать кошелек.
— Вы заявили об этой краже? — Мой голос прозвучал несколько более резко, чем я того хотел.
Она барабанила по поверхности стола кончиками пальцев.
— Должна сказать, что совсем не ожидала подвергнуться такому перекрестному допросу. Я добровольно предоставляю вам информацию и делаю это без всякого злого умысла. Вы неправильно меня понимаете. Мне нравилась Эстер. Ей не повезло в детстве, и я ей сочувствовала.
— Поэтому вы не сообщили о краже?
— Я не сообщила представителям власти. Но я сказала об этом мистеру Бассету, но без всякой пользы для дела. Она совершенно задурила ему голову. Он просто и мысли не допускал, что она может поступить неправильно. Пока это не коснулось его самого.
— А что произошло с ним?
— Эстер совершила кражу и у него, — заявила она с несколько мстительной интонацией. — То есть я не могу поклясться в том, что это сделала именно она, но я совершенно твердо в этом убеждена. Мисс Хэмблин, его секретарша и моя приятельница, кое-что рассказывает мне. Мистер Бассет был ужасно расстроен в тот день, когда она уехала. — Она подалась над столиком в мою сторону, в декольте выступили ребра ее грудной клетки. — И мисс Хэмблин сказала, что он изменил комбинацию цифр на своем сейфе в тот же самый день.
— Это бездоказательно. Сообщил ли он о краже?
— Конечно, он этого не сделал. Он никому не сказал об этом ни слова. Вероятно, ему было стыдно, что он попался на ее обман.
— И вы тоже никому не сказали ни слова?
— До настоящего момента.
— А почему теперь вы мне это рассказываете?
Она замолчала. Слышно было лишь постукивание ее пальцев по столу. Нижняя часть ее лица приобрела брюзгливое, недовольное выражение. Она повернула голову, и я не смог увидеть выражения ее глаз.
— Вы сами спросили меня.
— Я не спрашивал вас ни о чем конкретном.
— Вы говорите так, будто являетесь ее другом. Это так?
— Но вы же дружили с ней?
Она пробормотала:
— Я думала, что она — моя подруга. Я бы даже могла простить ей и кошелек. Но на прошлой неделе я наткнулась на нее в заведении «Миринс». Я подошла к ней, готовая забыть о прошлом, но она унизила меня, сделала вид, что не знает меня. — Ее голос стал хриплым, а ладонь, закрывавшая рот, сжалась в кулак. — И я подумала, что раз она вдруг разбогатела и может покупать одежду в магазинах «Миринс», то ей ничего не стоит вернуть мне сто долларов.
— Вы нуждаетесь в деньгах, не так ли?
Своим кулачком она резко откинула это предположение, как будто я обвинил ее в моральной слабости или физической болезни.
— Конечно, мне не нужны деньги. Это надо было сделать из принципа. — Немного подумав, она продолжала: — Я вам совершенно не нравлюсь, правда?
Я не ожидал этого вопроса и не приготовился к ответу. Она обладала удивительным сочетанием энергии и низости, которое так часто встречается у богатых незамужних женщин.
— Вы — богаты, — ответил я, — а я нет. И я не забываю о различиях. Разве это имеет какое-либо значение?
— Да, имеет. Вы меня не понимаете. — Ее глаза опять оказались на освещенном участке, маленькая грудь твердо уперлась в край столика. — Дело не столько в деньгах. Я-то думала, что нравлюсь Эстер. Я считала ее своей настоящей подругой. Когда-то я тренировала ее по прыжкам в воду. Позволила ей пользоваться бассейном моего отца, даже устроила один раз праздничный вечер в ее честь... в честь дня ее рождения.
— Сколько ей было тогда лет?
— Исполнилось восемнадцать. Тогда она была самая красивая девушка на свете и самая милая. Не знаю, куда улетучилось все милое, что в ней было.
— Это происходит со многими людьми.
— Эта подковырка относится ко мне?
— Ко мне самому, — ответил я. — Ко всем нам. Может быть, это следствие радиоактивных осадков или что-нибудь еще.
Мне еще сильнее захотелось выпить. Я поблагодарил ее, извинился и пошел искать бар. Его я нашел очень быстро. Стены бара были украшены голливудской живописью. Здесь собрались несколько дюжин смешанных пар, которые обменивались ночными оскорблениями друг с другом и заказывали напитки у барменов-филиппинцев. Здесь сидели киношные «звездочки» с оцепенелыми и лакированными взглядами и будущие киновиды с надеждой во взоре; мелкие чиновники, любезно кланяющиеся друг с другом; их жены, улыбающиеся и ненавидящие одновременно...
Я сел на высокий табурет возле изогнутой стойки красного дерева, среди незнакомых людей, заказал виски с содовой филиппинцу в белом пиджачке и начал слушать, о чем говорят окружающие. Это были представители мира кино, но разговоры крутились вокруг проблем телевидения. Они говорили о средствах коммуникаций, о черном списке, о закавыках, об оплате за повторный показ и о том, кто получает деньги за образцы фильмов и что говорят их представители. Над ними висело какое-то неизъяснимое состояние тревожного ожидания. Казалось, что некоторые в этом гвалте стараются почерпнуть для себя какую-то полезную информацию. Глаза же других уже предвидели тот серый рассвет протрезвления, когда сразу надо будет платить по всем закладным и отпадут все варианты благополучного выхода из затруднений.
Ближайший ко мне мужчина с правой стороны выглядел опытным актером, но говорил он, как продюсер. Может быть, он был актером, который затем стал продюсером. Он что-то объяснял подвыпившей блондинке с квакающим голосом:
— Это значит, что это происходит у вас. Понимаете? Вы — человек, который влюбился в девушку или в юношу, в зависимости от обстоятельств. Он играет не для девушки на экране, а для вас.
— Сопереживание-воплощение, — мило проквакала собеседница. — Почему бы не назвать это своим именем — сексом?
