— Откуда вам известно, что он торгует наркотиками?
— Я сама покупала у него наркотики, когда у меня кончились те, что я получаю от доктора. Правда, теперь я отказалась от них. Опять вернулась к спиртному. Это — одна из немногих вещей, которыми я обязана доктору Фрею. — Ее глаза сфокусировались на мне, и она нетерпеливо сказала: — Вы себе ничего не налили. Давайте, придумайте какой-нибудь коктейль для меня и налейте что-нибудь себе.
— Вы думаете, это стоит сделать, Изабель?
— Не говорите со мной так, будто я ребенок. Я не опьянела. Я знаю свою норму. — Светлая улыбка изменила ее лицо. — Моя единственная проблема заключается в том, что я немного полоумная. Но не сейчас. Я было расстроилась, но вы на меня действуете успокаивающе, все сглаживаете, правда? Своего рода добрый человек из добряков. — Она передразнивала саму себя.
— Что-нибудь еще? — заметил я.
— Можно и еще. Но вы не смейтесь надо мной, ладно? Я иногда очень психую, то есть злюсь. Я хочу сказать — когда люди насмехаются над моим достоинством. Может быть, меня унесет к чертям собачьим, не знаю, на я пока что не оторвалась от земли. Для моего трансатлантического полета, — добавила она с кислым видом, — в дикую заоблачную тьму...
— Тем лучше для вас.
Она кивнула, соглашаясь с моим мнением.
— Это было умное высказывание, не так ли? Хотя, впрочем, это неправда. Когда это произойдет, оно не будет похоже на полет, на прибытие или отъезд. Меняется ощущение вещей, вот и все, и я не могу провести линию различия между собой и другими вещами. Например, когда умер отец и я увидела его в гробу, я впервые целиком сломалась, духовно и физически. Подумала, что это я там лежу. Чувствовала себя умершей, мое тело остыло. По моим жилам текла бальзамирующая жидкость, и я чувствовала свой собственный запах. Я одновременно лежала в гробу и сидела на скамье в православной церкви, оплакивая свою собственную смерть. И когда они закопали его, то земля... Я слышала, как комья земли падали на гроб. Потом земля засыпала меня, и я сама превратилась в землю. — Дрожащей рукой она взяла мою руку. — Не разрешайте мне говорить так много. Это вредит мне. Тогда, там же, на месте я чуть не ушла в другой мир.
— А зачем вы пришли сюда? — спросил я.
— В свою комнату-раздевалку. — Она оставила мою руку и жестом указала на двери, закрытые циновками. — Какое-то мгновение я наблюдала за нами оттуда через дверь и слушала саму себя. Пожалуйста, налейте мне чего-нибудь выпить. Мне будет лучше, честно. Шотландского виски со льдом.
Я зашел за стойку бара и из небольшого холодильника бежевого цвета достал кубики льда, открыл бутылку виски «Джонни Уокер» и сделал пару коктейлей средней крепости. На другой стороне бара я почувствовал себя более удобно. Женщина задевала во мне чувственные струны, огорчала так же, как голодающий ребенок, или раненая птица, или обезумевшая кошка, которая носится кругами. Казалось, что она — на грани помешательства. И чувствовалось, что она осознает это. Я боялся сказать что-нибудь такое, что толкнуло бы ее за эту грань.
Она подняла свой бокал. Рука постоянно дрожала, в бокале плескалась коричневая жидкость. Как бы демонстрируя, что она контролирует себя, Изабель сделала небольшой глоток из бокала. Я пригубил свой коктейль и оперся локтем о пластиковую поверхность стойки, как это делает бармен, охотно слушающий своих посетителей.
— В чем же причина это неприятного столкновения, Изабель?
— Столкновения? Вы имеете в виду с Карлом Штерном?
— Да. Он вел себя довольно круто.
— Он причинил мне боль, — сказала она без всякой жалости к себе. Вкус виски резко изменил ее настроение. — Любопытный медицинский факт. У меня тут же выступают синяки. — Она осмотрела свои руки. — Держу пари, что все мое тело теперь покрыто синяками.
— Почему Штерн так поступил с вами?
— Такие люди, как он, — садисты. Во всяком случае, многие из них.
— Вы знаете многих?
— Достаточно. Вероятно, я их чем-то привлекаю. Не знаю, чем. А может быть, и знаю. Женщины моего типа многого не требуют. Мне ничего от них не надо.
— Относится ли к их числу Лэнс Леонард?
— Откуда мне знать? Думаю, да. Я почти не знала... почти не знала этого утенка.
— Он когда-то работал здесь спасателем.
— Я не общаюсь со спасателями, — хрипло заметила она. — О чем вы говорите? Я думала, мы станем друзьями. Я думала, мы повеселимся. У меня теперь совсем не бывает удовольствий.
— Больше не бывает.
— Они посадили меня под замок и наказали меня. Это несправедливо, — вздохнула она. — В своей жизни я совершила один ужасный поступок, а теперь они обвиняют меня во всем, что бы ни происходило. Штерн — грязный лжец. Я и не притрагивалась к его любимому мальчику. Я даже не знала, что он мертв. С какой стати мне в него стрелять? Моя совесть и так не чиста... моя совесть...
— В чем, например?
Она пристально посмотрела мне в глаза. Ее лицо стало жестким, как деревяшка.
— В том, что вы хотите выкачать из меня... Пытаетесь раскопать что-то во мне?
— Да, это верно. Какой ужасный поступок вы совершили?
Что-то странное произошло с ее лицом. Один глаз хитровато прищурился, другой остался открытым и смотрел твердо. Губа немного вздернулась, и под ней сверкнули белые зубки.
— Я — непослушная, капризная, озорная девочка. Я смотрела, как они это делают. Я стояла за дверью и наблюдала, как они это делают. Чудеса современной науки. И я находилась в комнате за дверью.
— Что такое вы сделали?
— Я убила мать.
— Как?
— Силой воли, — заявила она хитро. — Я сильно захотела, чтобы моя мать умерла. Является ли это ответом на ваши вопросы, мистер Вопросник? Вы психиатр? Вас нанял Саймон?
— На оба ваши вопроса ответ «нет».
— Я убила также и своего отца. Я разбила его сердце. Хотите, расскажу о других своих преступлениях? Это — нарушение всех десяти заповедей. Зависть и злой умысел, гордыня и сладострастие, гнев. Я, бывало, сидела дома и обдумывала, как убить его: повесить, сжечь, застрелить, утопить, отравить? Я сидела дома и представляла себе его, окруженного всеми этими молодыми девушками, их тела и гибкие белые ноги. Я оставалась дома и старалась заполучить в друзья мужчин. Но из этого ничего не получалось. Они чувствовали себя изнуренными жарой или холодом. Или просто я их отпугивала. Один из них так и сказал мне, что он меня страшится, противный неженка. Они пили мое спиртное и второй раз не приходили. — Она отпила из своего бокала. — Допивайте же свой бокал.
— Допивайте и вы свой, Изабель. Я отвезу вас домой. Где вы живете?
— Здесь, совсем рядом, на пляже. Но я не собираюсь домой. Вы не заставите меня отправиться домой, правда? Я очень давно не была на вечеринках. Почему бы нам не потанцевать? Внешне я, может быть, и страшная, но хорошо танцую.
— Вы — очень красивая, а я — неважнецкий танцор.
— Я — страшная, — повторила она. — Вы не должны смеяться надо мной. Знаю, какая страшная. Я родилась совершенно безобразной, и никто никогда меня не любил.
Позади нее широко раскрылась дверь. На пороге показался Саймон Графф с каменным выражением лица.
— Изабель? Что это за вальпургиева ночь? Что ты здесь делаешь?
Она отреагировала очень медленно, размеренно. Обернулась, затем слезла с табурета. В ней ощущались напряжение и злость, бокал дрожал в се руке.
— Что я делаю? Я выкладываю свои секреты. Я рассказываю о всех своих грязных проделках своему дорогому другу.
— Глупая. Поедем со мной домой.
Он сделал к ней несколько шагов. Она запустила бокал ему в голову, но промазала, и бокал оставил вмятину на стене возле двери. Часть напитка выплеснулась в его лицо.
— Ненормальная женщина, — произнес он. — А теперь ты поедешь со мной домой. Я вызову доктора Фрея.
— Зачем мне ехать с тобой? Ты мне не отец. — Она обернулась ко мне, хитро сощурилась. — Разве мне нужно ехать с ним?
— Не знаю, но он — ваш законный опекун?
Ответил Графф:
— Да, я — ее опекун. А вы не вмешивайтесь. — Затем, обернувшись к ней, он продолжал: — Тебя ничего не ждет, кроме горя, так же как и всех нас, если ты уйдешь от меня. Ты обязательно пропадешь. — Теперь его голос звучал иначе — в нем было великодушие, таинственность и пустота.
— Я и сейчас пропащая. Куда же мне пропадать дальше?
— Ты сама об этом узнаешь, Изабель. Если не пойдешь сейчас со мной и не сделаешь, что я тебе скажу.
— Все трепещут перед очень большим человеком, — буркнул я.
— Не вмешивайтесь, я предупреждаю вас. — Его ледяной взгляд показался мне сосулькой, попавшей мне в волосы. — Эта женщина — моя жена.
— Какая удача для нее!
— Кто вы такой?
Я назвал себя.
— Что вы делаете в нашем клубе, на этом приеме?
— Наблюдаю за животными.
— Я жду конкретного ответа.
— Попробуйте говорить другим тоном и тогда, может быть, вы его получите. — Я обошел бар и остановился возле Изабель Графф. — Вас испортили все эти поддакивающие люди, которые окружают вас в жизни. А я к таковым не отношусь.
