— Ну.
— Да они с Лукашиным, начальником охраны Городецкого, поскакали куда-то. Ты Лукашина знаешь?
— Это который со шрамом на щеке?
— Ага. Уехали они, оба. Минут пять-шесть назад. Подожди, может, скоро вернутся. Они тут целый день туда-сюда раскатывают.
— Нет, ждать мне некогда. Я позвоню. Мне еще в одно место надо поспеть.
— Работу, что ли, пообещали?
— Да вроде того. Если в зарплате сойдемся. Чтобы и бабки были ничего, и не очень пыльно. Соображаешь?
— Чего тут не сообразить?! — Шофер потянулся, зевнул. — Сам в свое время бегал.
— Ты тоже у Городецкого служишь?
— Не-е… Тут ведь несколько контор. Я на товарной бирже. Своего шефа жду.
— Ну жди. Пока. Васька я потом найду.
— Будь здоров!
Дорош не торопясь пошел прочь от здания.
Итак, двоих он видел в лицо, знает, где они обретаются. Нетрудно будет теперь найти и остальных, эти тоже где-нибудь здесь, поблизости. Хотя для «операции» могли нанять людей со стороны, знакомых.
Ничего, разберемся, думал Дорош. Стоит только «поговорить» с одним из них. В руках у него, Дороша, заговорит и этот, свирепого вида, Васек, и сам Лукашин — надо будет хорошенько попросить их назвать имена остальных…
Глава тринадцатая
Городская биржа труда носила романтичное название «ЯРМАРКА ВАКАНСИЙ». Впрочем, романтика для Татьяны улетучилась с первых же ее шагов по длинному, в громадных витражах фойе одного из Дворцов культуры, которое биржа сняла в аренду — работы для бывшего инженера-конструктора военного завода не было.
Татьяна передвигалась среди сотен растерянных и мрачных людей как во сне, подходила то к одному столу, то к другому, беседовала с представителями фирм, инспекторами биржи, читала планшеты и развешанные на стенах объявления, жадно вслушивалась в разговоры, стихийно возникающие то там то тут, делала попытки предложить свои услуги акционерным обществам и товариществам, но все ее старания ни к чему не приводили. Конструировали «Грады» и гранатометы и производили их только на одном заводе в Придонске…
Она вдруг ощутила всей кожей, поняла, какое это унизительное для человека место — биржа, рынок труда, где тебя рассматривают и оценивают респектабельные, хорошо одетые молодые господинчики и надушенные дамы, а потом уже небрежно спрашивают документы, берут их с равнодушными, отсутствующими лицами, нехотя листают и тут же подают назад. Это было убийственно тяжело переносить! Никогда прежде Татьяна не задумывалась о том, что может оказаться в такой вот ситуации, что ее, как лошадь на базаре, будут разглядывать, что-то про себя прикидывать вот эти бесстрастные работодатели, что она вообще может стать никому не нужной. Худо-бедно жили при социализме, но тот строй гарантировал ей работу. Теперь же времена другие, и она, может быть, только сейчас по-настоящему поняла, что потеряла вместе с этими сотнями, тысячами слоняющихся от стола к столу людей, в основном женщин, примерно одинакового с нею возраста. Правда, много было и молодых, но у них, судя по всему, дела по трудоустройству шли успешнее — с молодыми охотнее и заинтересованнее говорили, им что-то обещали, обнадеживали, давали номера телефонов, предлагали звонить. Татьяну же почти у всех столов хоть и встречали вежливо, но уже с первых фраз она понимала, что разговор с представителем фирмы или завода для нее бесперспективен.
С каждым часом пребывания на бирже Татьяна все больше мрачнела, настроение ее ухудшалось. Собираясь сюда по совету Глухова, она была почти уверена, что найдет работу в тот же день — ведь она была опытным, хорошим инженером-конструхтором! Но увы, нужны были бухгалтеры, юристы, охранники для офисов, журналисты для пресс-центров, программисты для работы на импортных компьютерах, музыканты для какого-то ресторана, рабочие сцены в драм-театр, уборщицы, водители большегрузных машин, слесари-сантехники… Конструкторы военной техники на бирже не требовались.
У одного из столов с Татьяной заговорил было пухленький, в сером костюме-тройке господинчик с золотой массивной печаткой на безымянном пальце, но уже после двух-трех вопросов его интерес к ней явно угас, и он с каким-то французским прононсом сказал: «Нет, вы моему шефу не подойдете. Я его вкус знаю».
Татьяна вспылила, наговорила этому пухленькому дерзостей — мол, вы специалиста ищете или женщину для постели? Ее гневная тирада, однако, результата никакого не дала, пухленький господинчик поднялся из-за стола и отошел к открытой форточке покурить, а она поплелась восвояси, понимая, что сделала серьезную ошибку — за нею теперь может тянуться репутация скандалистки.
Она остановилась у большого зеркала, укрепленного в простенке, критически оглядела себя. На нее смотрела хоть и симпатичная, но явно издерганная, нервная дама в допотопном синем пальто с потертой норкой, в дешевых сапогах, с сумкой на локте. Косметики на ней почти не было, губы она мазнула небрежно, на ходу, фиолетовой какой-то помадой, придавшей губам да и всему лицу синюшный, нездоровый оттенок. Конечно, кому нужна эта старая баба? Одного вида испугаешься. Пухленький прав. Никто тут всерьез не станет ее воспринимать и слушать, вникать в семейные несчастья — рассчитывать на жалость здесь нечего. На «Ярмарке» покажи товар лицом — опыт, внешность, фигуру, обаяние, молодость… Но где теперь ее взять? Конечно, опыта ей не занимать, по работе Глухов никогда не делал ей замечаний, наоборот, только хвалил. Инженер Морозова много лет ходила в передовиках, ну а все остальное? Она сама не заметила, как перестала следить за собой, превратилась пусть и не в старуху, но и элегантной ее не назовешь.
Выбрав укромный уголок под лестничной площадкой, Татьяна села в пустующее кресло, закурила. Пристрастилась к куреву после смерти Алексея, сигареты немного ее успокаивали. Раздумывала над ситуацией, искала выход. Что же делать? Во-первых, нет спроса на ее специальность, во-вторых, она не нравится работодателям чисто внешне. Прийти сюда разодетой и накрашенной? Вести себя как двадцатилетние эти пройдохи — многообещающе улыбаться, садясь, повыше задирать юбку на коленях, всеми силами стремиться понравиться какому-нибудь предполагаемому шефу? Бог ты мой, до чего можно дожить, до какого унижения! Понятно, при другом жизненном раскладе она, наверное, так бы и поступила — внешность свою, как и всякая женщина, Татьяна умела преображать. Но сейчас, когда кошки на душе скребут, когда не стало Ванечки и Алексея, когда все у нее в жизни рухнуло — какой к черту может быть разговор о макияже и ажурных чулках?!
— Ну что, подруга, тоже на мели? — услышала Татьяна низкий женский голос и обернулась. В полумраке своеобразной «курилки» она только сейчас разглядела броскую, хорошо одетую женщину, держащую в длинных ухоженных пальцах дымящуюся сигарету. Женщина смотрела на нее с интересом и сочувствием, хотя и с определенной долей иронии. Возможно, она уже давно обратила внимание на Татьяну, сама толкалась здесь, на бирже, не первый час, и многое увидела. Татьяна же, занятая собой, ни на кого, кроме работодателей, не смотрела — зачем?
— На мели, да, — ответила она с тяжелым вздохом, не собираясь, в общем-то, продолжать разговор. Но женщина как раз желала обратного.
— Я здесь уже раз десять была, с декабря начала ходить, как приехала в Придонск, — сказала она, изящно стряхивая пепел сигареты куда-то за кресло. — Молодых берут, сисястых, с длинными ногами. А нам, старым перечницам, ничего тут не светит, я это уже поняла. Тем более в моем положении. Я — беженка, из Грозного.
— Не такая ты и старая, — просто ответила Татьяна, внимательно глянув на собеседницу и почувствовав в ней родственную душу.
— Бабий век короткий, что поделаешь, — невесело улыбнулась женщина. — Побрякушки вешай не вешай, людей не обманешь.
Она тряхнула головой, крупные ее, золотистого цвета серьги, сверкнули даже в полумраке «курилки», и Татьяна невольно позавидовала их владелице — серьги были одно загляденье.
Женщина перехватила ее взгляд.
— Дешевка это, не смотри. Вид у них, конечно, потрясный, а так… Но надела их специально. И кое-кто клюнул. Но ненадолго. Один фирмач, толстый такой, сразу сказал: «Шеф у меня в годах, таких, как ты, не любит, ты слишком яркая, будешь мешать ему думать…» Вот дурак, а! Ты подумай!
— Я знаю, с кем ты говорила, — отозвалась Татьяна. — В очках такой, с бородкой, да?
— Ага! Он самый. И сам, видно, импотент, и шеф такой же. Я повернулась и пошла. Что с ним говорить? Хотя я и не претендовала на роль любовницы его шефа, но как-то этот фирмач нехорошо на меня посмотрел, совсем не захотел во мне женщину увидеть.
Она протянула Татьяне руку, улыбнулась обезоруживающе- просто:
— Меня Изольдой зовут. А тебя?
Татьяна назвалась.
— …Но меня все почему-то Лизой называют… И мама так звала, и на прежней работе, в Грозном… Тебя-то за что с работы вышибли, а, Тань?
