— Мы должны друг дружке помогать, дочка, иначе нам не выжить. Как прутики на венике нас поодиночке поломают. Я тебе от чистого сердца решила помочь, ты не думай ничего плохого. Вижу: сидишь, ревешь. Значит, обидели человека, и он не знает, как быть. Я понимаю, Марийка, тебе тяжело. Ты не такая, как нынешняя молодежь, я это поняла. И деньги я тебе посоветовала взять, а не таскаться по милициям и судам. Ты тут одна, никто за тебя не заступится. Можно, конечно, и завести уголовное дело, только тебе тут жить не дадут, уезжать придется. Я знаю людей, пожила. Что делать? Приходится, вот, утереться и дальше жить. С обидой в душе, я понимаю, с оскорблением и позором. Но — потерпи, осмотрись. Отомстить никогда не поздно. Ты думаешь, я убийцам мужа прощу? Никогда в жизни!
Марийка внимательно слушала Татьяну, во многом соглашалась с ней. Конечно, что она может сейчас? Влиятельных связей у нее в городе нет, живет здесь на птичьих правах, снимает угол у одной подслеповатой бабки, а у Городецкого с Дерикотом — деньги, влияние, власть… Она высказала свои мысли Татьяне, и та поддержала ее.
— В том-то и дело, дочка. На колени они тебя поставят окончательно, потерпи. Прощать — не прощай, но подумай сначала, как обидчиков проучить. Городецкий с Дерикотом этим попались, конечно, и миллионы тут же нашлись, лишь бы дело замять, испугались. Но сговорчивые они до поры до времени, ты особенно на их великодушие не надейся, будь поосторожней.
— Может, мне вернуть деньги, а, Татьяна Николаевна?
— Ну зачем, что ты! — Татьяна сдержанно засмеялась. — Столько мы с тобой энергии на них потратили… А вообще решай: в милицию обратиться еще не поздно. Я теперь в свидетели могу пойти — Городецкий при мне деньги передавал.
Марийка подумала, потом вышла в прихожую, где лежала ее сумка, вынула оттуда пакет с деньгами. Вывалила их на кухонный стол, сказала Татьяне:
— Возьмите половину, Татьяна Николаевна! Куда мне столько?
Татьяна улыбнулась, обняла девушку.
— Ну что ты, дочка! О чем ты говоришь?! У тебя несчастье, а ты мне деньги предлагаешь.
— У вас тоже несчастье и похлеще моего! И без работы вы сидите, и гости у вас! — горячо говорила Марийка, уверенная в своей правоте и желании как-то отблагодарить свою названную крестную. — Вы даже не представляете, как вы меня поддержали! Я ведь, когда вышла из дома Анны Никитичны… я просто с ума сходила! Думала, выйду сейчас на проспект и под троллейбус брошусь… так у меня было гадко, паскудно на душе! Мама далеко, — да я бы ей этого и не рассказала. Мы как-то не понимали друг друга. Подружки подставили! К кому идти? Кто выслушает, поймет, поможет? А тут — вы. Возьмите деньги, крестная, я прошу вас! Они все равно, видно, нечестные, потому что у таких людей были…
— Да деньги у Городецкого — наши, трудовые, — Татьяна перебирала пачки, — такие деньжищи, Бог ты мой! Никогда миллионы в руках не держала! Я сначала не сообразила, с кем дело имеем. Когда ты сказала, думала, фамилия знакомая. Вспоминала-вспоминала — где я ее слышала? А потом дошло! Акции свои глянула, которые я в «Мечте» покупала, а там черным по белому: Городецкий А. М. Наш президент, глава акционерного общества, представляешь? Вот где довелось увидеться. Я же его никогда в глаза не видела, на собрания акционеров не ходила. Разок дивиденды получили мы с Алексеем, вот и все. Даже своих не вернули. А сулили — золотые горы, во всех газетах и по телевидению эту «Мечту» нахваливали. Людей возле офиса — тысячи! И мы тоже с Алексеем прикидывали: вот Ванечка вернется из армии, а мы на дивидендах ему миллиончики и заработаем… на свадьбу, может, и на машину. Только, чувствую, ничего я не получу…
Она резко переменила тему, посмотрела на Марийку ласково, совсем по-матерински:
— Мечтала я о такой вот невестке, как ты, Марийка. Мы же с Ванечкой видели тебя тогда, в спектакле.
Только он тихий у меня, несмелый был. Не подошел бы, конечно. Что ты! Артистка! Он только собирался в институт поступать, а тут армия…
— Ты вот что, моя хорошая, — сказала она, запихивая деньги назад в полиэтиленовый пакет. — Забирай свое богатство, на книжку, что ли, деньги отнеси, пригодятся. Жизнь, она еще может повернуться и по-другому.
Стукнула дверь, Андрей что-то спросил у Татьяны, и она ушла с ним, стала греметь посудой в серванте. Скоро они сели за стол, пили чай, а минут через пятнадцать пришла и Изольда.
Все четверо вели себя по отношению друг к другу предупредительно. Говорили только о хорошем…
Изольда сообщила, что в одном месте ей пообещали работу, и все порадовались за нее — еще одна хорошая новость прибавилась в доме.
Вернувшись в свою узкую и темную комнату, Марийка решила часа два отдохнуть. Репетиций нынче в театре не было, до спектакля еще оставалось время, а пережитое требовало передышки. Она небрежно швырнула на кровать сумку, та раскрылась, посыпались на пол пачки денег. Они как-то нехорошо, незнакомо волновали душу. Руки сами собой стали пересчитывать их, сбивались со счета, сноза принимались за такую непривычную и волнительную работу. И руки отчего-то дрожали.
Казалось, дело сделано, миллионы получены, и должны были внести в сердце успокоение, равновесие. Но равновесие не наступало, стрелка на весах все никак не успокаивалась, металась из стороны в сторону между словами «ЧЕСТЬ» и «ДЕНЬГИ».
Марийка, уже привыкшая анализировать и жизненные, и сценические ситуации, понимала, что раз она не поступила так, как должна была поступить, раз она сейчас рассуждает, сидя над кучей этих паршивых «деревянных», значит, она нравственно погибла, как личность деградировала. Личности не рассуждают — они действуют согласно своим убеждениям, они совершают поступки. А она все еще мечется, ищет оправдания тому, что не пошла в милицию, что взяла у Городецкого деньги, от вида которых кружится голова и слабеет воля. Да, Татьяну Николаевну можно понять — она хочет Марийке добра, она помогла ей, как считала нужным и возможным. Но она почувствовала, поняла, что сама Марийка колеблется, не знает, что делать. Если бы она твердо заявила — все, иду в милицию! — кто бы у нее стал отнимать это право, кто бы стал ее отговаривать, кроме, разумеется, тех, кто был с нею на вечеринке?!
— Тряпка ты, Полозова! Половая тряпка! — сказала Марийка маленькой своей келье, «углу», который она снимала у подслеповатой и вредной старухи, бабы Оли. Дом этой бабки, затерявшийся среди других, таких же убогих, в частном секторе, имел лишь одно преимущество — он был недалеко от театра. — И фамилия у тебя соответствующая, и ноги о тебя правильно вытерли. Нечего строить из себя принцессу. Ты знала, куда шла. И пила наравне со всеми, а могла бы и остановиться — погулять захотелось, так? А теперь еще раздумываешь над тем — брать деньги или все же вернуть их и заявить на Городецкого и Дерикота в милицию?!
— Шлюха я распоследняя! Проститутка! Тварь! — кричала Марийка, вышагивая по «келье» из угла в угол. — Девка продажная.
Она начала швырять пачки денег в стену с нарисованным убогим ковром, где были изображены два плавающих в воде лебедя с изогнутыми шеями. И где только бабка взяла этот «шедевр»? Пачки с каким-то деревянным стуком отскакивали от стены, падали на койку, на пол, и Марийка неистово топтала их ногами. На глаза ей попались спички. Она собрала деньги в кучку. Зажгла спичку, поднесла к пачкам — их края затлели, обуглились. Но решимости у нее хватило ненадолго, она поняла, что не сможет сделать этого. А как было бы правильно, по-театральному красиво! Молодая, оскорбленная и униженная женщина, актриса, ставящая превыше всего в жизни свои честь и достоинство, не стала предавать огласке надругательство над собой, но отказалась и от больших денег. Пусть она не сумела постоять за себя, но зато не упала бы в собственных глазах, да и в глазах тех, кто знает теперь ее историю, кто совершенно справедливо (Яна с Катей, да и жаба эта, Анна Никитична) хихикают над ней. Еще бы не хихикать!.. А она нашла, называется, «выход»: пожаловалась первой встречной женщине, призналась, что ее коллективно вые… трахали, распустила слюни, стала звать эту женщину «крестной матерью». Ты только посоветуй, мамочка, как мне быть?
Тьфу! Как дико, пошло она поступила! Ведь это как надо себя не уважать, чтобы брать за насилие над собой деньги, да еще обсуждать это с малознакомой, пусть и доброй женщиной! В кого она, Мария Полозова, превратилась в этой ситуации? В шлюху! В самую заурядную проститутку-шантажистку, которая сыграла на своей девственности. Пила-ела вместе со всеми, упилась так, что не помнит ничего, а потом завопила на весь дом: «Караул! Меня изнасиловали-и!» Тьфу на тебя, Марийка! Ты бы хоть «лимоны» эти паскудные не брала.
Но она же ничего не требовала, ей так подсказали.
А кого это волнует? Деньги ведь ТЫ взяла!
Взяла, да, но видит Бог, ей совсем не хотелось этого делать. Деньги эти принесут ей только несчастья, у нее так неспокойно на душе. Она совсем запуталась.
