ведь она наслаждалась тем, что Габриель бьет ее, наслаждалась, что была объектом его ярости; чувствовала какую-то извращенную силу в том, что могла вызвать в нем столь необузданную страсть. Лучше уж такое внимание, думала она, пусть и причиняющее боль, чем пренебрежение или замена.
Придя в себя, Рене покорно пошла в кабинет Габриеля. Дядя-отец закрыл за нею дверь, взял ее за плечи, усадил на диван. Кривясь от его прикосновений, почти обезумев от боли, она не имела сил протестовать. Однако в этот миг еще и поняла, что больше не боится Габриеля, и теперь он по-настоящему не причинит ей боли, никогда.
— Послушай, дочь моя, — сказал он, — довольно хандрить. В последние дни ты была поистине несносна.
— Вы взяли негритянку в постель, на мое место, — ответила Рене, — Я ревную. Неужели непонятно? А вы еще и бьете меня за это? Почему бы просто не отослать меня?
— Пожалуйста, дочь моя, это ты должна понять. Я твой отец, хозяин этого дома, и моим приказам должно подчиняться всегда.
— Вы причинили мне боль. Избивали меня, как безумец. Если я доставляю вам столько неприятностей, почему бы просто не отослать меня в монастырь, как всегда желала мамà? — Рене заплакала.
Габриель обнял ее.
— Ты еще очень молода. И многого не понимаешь. Пойдем-ка наверх, в постель. — Он уткнулся лицом в ее волосы и пробормотал: — Мне очень трудно. Я твой отец, постарайся понять.
Каир, Египет
Декабрь 1913 г
1
На обратном пути в Каир, за два дня до Рождества, Рене сидела на палубе дахабийе меж двух своих отцов, с ужасом думая о новой встрече с матерью. Она не представляла себе, что скажет ей.
И действительно, в первый же вечер в «Розах» графиня без предупреждения величественно вошла в гостиную с широкой улыбкой на лице. Искренне обрадованный встречей, граф встал, нежно поцеловал руку жены.
— О, дорогая, вы уж давненько порхаете по Каиру! Прошу вас, пора вернуться домой, к нам.
— Что вы, Морис, какое порхание, — отвечала графиня. — Я была весьма занята, помогала леди Уинтерботтом планировать ее ежегодный новогодний бал.
— Но поскольку мы теперь здесь, — сказал граф, — надеюсь, вы планируете вернуться к нам, в «Розы». Все прощено. Мы соскучились. Как я всегда говорил, дорогая, непростительных грехов не бывает.
— Вот как, теперь грешница я? — Графиня горько рассмеялась.
— Поцелуй свою мамà, — сказал виконт Рене, сам не делая ни малейших поползновений обнять графиню. Он явно с подозрением отнесся к ее непривычной беззаботности.
Рене послушно на миг обняла мать, обе не смотрели друг дружке в глаза.
— Нет, Морис, — сказала графиня, — я останусь у леди Уинтерботтом. Перед балом у нас еще масса дел.
— Тогда прошу вас, дорогая, хотя бы поужинать со мной сегодня вечером, — сказал граф.
— С удовольствием, Морис. А вы, Габриель, присоединитесь к нам?
— Я изрядно устал с дороги, — отвечал виконт. — Думаю, сегодня вечером я останусь дома, с дочерью.
— Ах, боюсь, на сей счет у меня для вас плохая новость, виконт, — сказала графиня с притворной симпатией. — Видите ли, удочерение основывалось на вашем утверждении, что вы разведены и она станет вашей единственной наследницей. Как вы безусловно помните, мы достигли именно такой договоренности. Однако недавно мне сообщили, что фактически вы и Аделаида не разведены. А значит, как ваша жена она остается единственной наследницей.
— Это неправда, — запротестовал Габриель. — Я разведен.
— Нет, Габриель, — победоносно заявила графиня. — Это ложь. Аделаида сама сказала мне, что полгода назад вы отклонили ее требование о разводе и признании брака недействительным. В результате удочерение будет аннулировано и ребенок возвращен под опеку настоящих родителей. И как ее мать я решила, что свое образование она завершит в монастыре. Возможно, монахини сумеют очистить ее от грехов.
— Нет, этот ребенок принадлежит мне! — вскричал Габриель. — И если вы добиваетесь скандала, Анриетта, я вас уничтожу. Клянусь, вы понятия не имеете, на что я способен.
— Ошибаетесь, Габриель. Я прекрасно знаю, на что вы способны. Достаточно спросить вашу жену или бедняжку Софи. — Она обернулась к мужу. — Морис, почему вы никогда не говорите с братом открыто? Или вы настолько скованы его финансовой поддержкой, что совершенно утратили все свое мужество?
Виновато опустив глаза, граф безмятежно запыхтел сигарой.
— В таком случае, Анриетта, полагаю, мне надо бы поговорить и с вами, по поводу ваших проступков, — пробормотал он.
— Я передумала, — сказала графиня, вставая. — Нынче вечером мне не хочется ужинать с вами, Морис. А вы, Габриель, если вы по-прежнему утверждаете, что разведены, будьте любезны в ближайшее время предъявить документы о разводе. В самое ближайшее время. Доброго вечера.
Когда ее маменька покинула дом, Рене сообразила, что они не сказали друг дружке ни слова.
— Ну что ж, — вздохнул граф. — Пожалуй, сегодня я поужинаю в клубе. Вы со мной, Габриель?
— Нет, Морис. Мне нужно поправить кое-какие арифметические задания нашей девочки.
— Хорошо. Вероятно, в клубе будет кое-кто из приятелей, — сказал граф. — Я уверен, мне не придется ужинать в одиночестве. — Он расцеловал Рене в обе щеки. — Не обращай внимания на мамà, малышка. Она просто злится… боюсь, на всех нас.
— Значит, это правда? — спросила Рене у Габриеля, когда граф вышел из гостиной. — На самом деле вы мне не отец? После всех разговоров, что вы имеете теперь на меня все права?
— Сядь сюда, малышка, — сказал Габриель, похлопав себя по колену.
Рене подошла, села к нему на колени, как привыкла с раннего детства. Обняла за шею, прижалась щекой к бороде.
— Вы все время мне лжете, — сказала она.
— Это не более чем небольшая юридическая проблема, которая вскоре будет разрешена, — сказал Габриель. — А пока ты по-прежнему моя дочь.
— Вы не позволите им упрятать меня в монастырь, да, Габриель?
— Конечно, не позволю. Скажи, дорогая, ты бы вышла за меня замуж?
Рене уткнулась лицом ему в плечо.
— Вы ведь еще не разведены. И если даже удочерить меня не можете, то как же вы на мне женитесь?
Большим открытием это для нее не стало, но она впервые целиком осознала то, что понимала уже давно, только не желала принять: ее дядя — дурной человек, лжец и мерзавец, интриган и сластолюбец, человек, который бьет женщин, и педофил, хотя она понятия не имела, что означает последнее слово. Но все это роли не играло. По-настоящему важно было только одно: Габриель любил ее так, как не любил никто другой в семье. Он сам говорил, теперь она принадлежала ему, а он ей. Несмотря ни на
