— Никогда не узнаешь, любимая, — прошептал гном. — Никогда не увидишь свое настоящее отражение.
И забросил булыжник в озеро. Тихо, пусто, и круги развеялись вместе с криком сожженного гнома.
Брошь из камня, который ее отразить сумеет…
На груди, рядом с сердцем…
Проклята…
Нет, соврали гномы, соврали…
Не сейчас проклята, не сегодня, и не за невинную смерть Рыжего. Проклята до рожденья, потому как сердца не было. Лишь булыжник. Такой же, как покоится в озере.
Выполнил свой заказ Рыжий.
Настоящий мастер, последний из говорящих с камнями.
Поднялась фея с колен — и когда опустилась — не ясно? И пошла вдоль пустых коридоров подземных, под шепот маленьких жителей. И болело в груди так, будто она потеряла что-то безумно важное и будто в груди билось разбуженное сердце, последний подарок Рыжего…
— А в каждой сказке должен быть намек — добрым молодцам урок? — спрашивает Егор, когда я умолкаю.
— В хороших — наверное, а в моих — как выйдет.
Егор поднимается с кресла, садится на кровать рядом со мной и говорит совершенно потрясающие вещи для каждого автора:
— Мне понравилась сказка. И я понял, о ком был намек. Каждый может ошибиться — это об Аиде и злых словах феи к Рыжему. Когда любишь, способен на все — это про гнома. И даже если сердце приносит боль, это все равно лучше, чем когда оно застывает булыжником. Вот только…
— Что?
— Вот только не думаю я, что твоя фея заслуживает такой жертвы.
— Гном считал по-другому, — усмехаюсь.
— Я сейчас образно говорю, — отмахивается мальчишка. — Это же сказка-перевертыш. Ты — гном, а Яр — фея. Специально написано так, чтобы меньше кто догадался. Вот я и говорю, что вряд ли твоя фея… заслуживает такой жертвы.
Я хочу расспросить его, хочу, чтобы успокоил мои смутные подозрения, но в коридоре слышатся шаги, и я узнаю этот мерзкий голос, который приближается к комнате.
— Блин, — сокрушается Егор, — значит, мне вчера не послышалось… мама приехала…
При этом говорит тоном, будто приехал зубной врач. Но я, честно говоря, тоже морщусь и запираю поспешно дверь. Сплю я, сплю, разве непонятно?
Правда, возмущение за дверью столь громкое, что сон при таком ультразвуке противопоказан, но мы с Егором затыкаем уши и по тихому сматываемся на балкончик, переждать. А пока там сидим, он уговаривает меня взять его с собой в салон и напоить сладкой газировкой, потому что у него есть план, как не попасть на глаза его маме.
Рискованный план, я же скалолазанием не занималась, но лесенка, которую спускает из своей комнаты Егор, кажется надежной, а внизу нас уже встречает Макар. Да и второй этаж всего! Я решительно перекидываю одну ногу через бортик и… правильно… по закону подлости слышу снизу громкий изумленный голос свекрови.
— Ах! Посмотрите на нее! Она хочет покончить жизнь самоубийством, а мой сын скажет, что это я ее столкнула! Ах! Она хочет нас с ним поссорить!
Егор присел и хихикает на балконе, изо всех сил стараясь себя не выдать. Я вишу с одной ногой под взглядом сбежавшейся охраны, они суетятся, кажется, как и свекровь, не замечая лесенку. И в этот момент изматывающий вой прерывает звонок моего мобильного.
— Тихо! — кричу я вниз. — Муж звонит!
Свекровь что-то там возмущается, но я угрожаю, что действительно навру Яру будто меня спихивают с балкона и все молча, изредка повизгивая соло, ждут, пока я наворкуюсь.
— Все! — так же решительно убираю ногу с лесенки, подтягиваю лесенку ее на балкон — еще пригодится. Машу рукой зрителям, в том числе и тем, что в шляпе-торшере алого цвета. — Мне пора! Макар, заводи машину! Не будем заставлять Ярослава Владимировича ждать! — заявляю строго.
И величаво покидаю сцену, а потом подхватываю сумочку и несусь по лестнице, а за мной галопом бежит Егор, чтобы успеть к машине, пока к ней не подобралась дама-торшер.
Запыхавшись, вваливаемся в салон машины и смеемся, наблюдая в заднее стекло, как машет нам раскачивающаяся на ветру шляпа.
Первый день военных действий, а я уже подустала. Интересно, в этой войне подразумевается плен для отдохнуть или только один вариант — насмерть?
Глава 9
— Макар, я вот что подумала…
Водитель бросил удивленный взгляд в зеркало заднего вида, и снова переключается на дорогу. Наверное, это неправильно, общаться запросто с теми, кто на тебя работает, но я не чувствую себя хозяйкой, пани и все такое, поэтому если и нарушаю какие-то приличия, то не сознательно. Да и вообще, не родственникам моего мужа судить о приличиях.
— Ты ведь был личным водителем Ярослава Владимировича? — продолжаю. — Почему он приставил тебя ко мне?
— Вы против?
— Да нет, просто подумала… обычно привыкаешь, срабатываешься…
— У шефа нет привыкания к своим служащим.
Ответ, вполне объясняющий, и все же…
— На него работает четыре водителя, — после паузы поясняет Макар, — двое только при шефе, один из них — я. Сейчас его возит Савелий, раньше мы сменяли друг друга. Когда шеф посчитает нужным, снова сделает рокировку. Я ответил на ваш вопрос?
— Да, спасибо.
И мы едем дальше. Егор делает вид, что поглощен видами летнего города за окном, я — разглядыванием своих ногтей. Кстати, может, маникюр сделать, раз уж буду в салоне? Я бы хотела наращенные, они выглядят так элегантно, но с ними ручкой писать неудобно, да и что-либо делать по дому не выйдет. Хотя последнее мне вряд ли грозит. Я вообще после свадьбы превратилась в хрупкую бесполезную вазу. Пыль сдувают, любуются ею, передвигают с места на место, но так дорого и так непривычно видеть ее, что даже цветы не ставят.
Н-да…
Егор просовывает свою руку под мою, не поворачиваясь. Услышал мой вздох, что ли, и таким образом выражает поддержку? Никак не пойму этих львов. По-хорошему с ними — норовят откусить палец, оскалишься — ластятся как безобидные котики. Между тем, машина останавливается у салона, рядом с другими поблескивающими солнечными лучами, авто. Водитель остается, а мы с Егором заходим внутрь, в прохладу кондиционеров, жужжание фенов и стойкий аромат ацетона.
Мальчишка тут же затыкает пальцами нос и предлагает начать визит с газировки. Я машу рукой, мол, обязательно, но позже, а сама ищу глазами подругу и Яра. Улыбчивая девушка — парикмахер говорит, что они в кабинете обсуждают деловые вопросы и показывает рукой направление. Улыбается искренне, а не потому, что я — жена хозяина, а может, мне только кажется.
