В середине октября я окончательно отложил до будущего года свои попытки зарабатывать на жизнь старательским промыслом. Во-первых, температура воды упала до 38°, во-вторых, почти все светлое время суток, которое составляло теперь десять часов, уходило у нас на такие занятия, как обследование поваленных деревьев, переворачивание камней, прочесывание высохших лугов и откапывание нор, в которых живут грызуны — ведь надо было показать медвежатам, где можно отыскать пищу в самое голодное время года.
Хорошо, что радужная форель и форель Долли Уорден еще клевала на комара и на искусственную приманку, а в пятидесяти ярдах от устья речки, на глубоком месте, можно было поймать увесистого толстого гольца или чукучана, которые ловились на вислокрылок.
Медвежата радовались, когда я брал их с собой на рыбную ловлю. Дожидаясь подачки, они колотили лапами по скамейке и даже грызли борта лодки. Наевшись досыта, они плюхались в воду и плыли к берегу. Они обожали кататься в каноэ и глазеть по сторонам, однако, насытившись, предпочитали скорее броситься в холодную воду и проплыть порядочное расстояние до берега, чтобы только не мерзнуть на ветру посреди озера.
К середине октября я успел накоптить в запас триста фунтов рыбы. Вскоре же подули сильные ветры, по озеру заходили волны и на воду ежесекундно садились осенние листья.
Начиная с двадцатого октября на целую неделю зарядил снег пополам с дождем. Хотя медвежата прибавили в весе и округлились, они все же не нагуляли достаточно жира, чтобы его хватило на долгую спячку. Даже мелкие животные в районе озера Такла погружались в спячку не раньше ноября, поэтому я не думал, что мои медвежата закончат свою кормежку раньше Дня Благодарения. В первые три дня ненастья почти все время шел дождь, а мокрый снег таял, едва долетев до земли, поэтому мы могли продолжать наши длительные прогулки; но если до заморозков кормежка медведей представлялась мне нелегким делом, то что же говорить о тех трудностях, которые начались после того, как земля покрылась снегом глубиной в два-три фута.
Одевшиеся в густую зимнюю шубу темно-коричневого цвета медвежата представляли собой красивое зрелище на фоне белого снега. В первый раз они ступили на снег с большими предосторожностями, но потом, как дети, полюбили кататься и барахтаться в его белой сыпучей пыли. Из всех троих один только Скреч боялся щекотки, притом до такой степени, что до году не мог даже вылизывать собственные подошвы. Выйдя из теплой хижины за порог, он с полчаса не мог успокоиться, так ему было щекотно на холодном снегу. Чтобы избавиться от этого ощущения, он подскакивал, как лягушка, или, повиснув на дереве, рычал на Расти и Дасти, чтобы они его подождали.
В основном я был доволен тем, как медвежата, подрастая, сумели приспособиться к окружающей дикой природе. Жизнь для них делилась на три приятных занятия: игру, еду и сон. Я так и не понял, которое из них с медвежьей точки зрения самое важное. С тех пор как выпал снег, рацион медведей стал гораздо однообразнее, зато появилось много новых возможностей для игр и для сна.
Наскучив чтением книг, которых у меня была целая полка, я тратил долгие зимние часы на то, чтобы обдумать свои будущие задачи по части медвежьего воспитания. Мне ничего не оставалось, как только сидеть и ждать, пока в конце марта меня не навестят Ред-Ферн и хозяин хижины. Я надеялся добыть достаточно золота, чтобы остаться здесь и допестовать медвежат хотя бы до двухлетнего возраста. К этому времени они уже смогут жить самостоятельно. Рано выпавший снег и неутоленный аппетит моих питомцев заставили меня сделать лук, обстругать дюжину прямых ивовых прутьев и смастерить к ним с помощью напильника острые стальные наконечники, чтобы можно было еще недельку-другую подкормить медвежат. Не раз я пожалел о том, что отказался взять предложенное Ред-Ферном ружье, тогда бы мне не пришлось охотиться таким первобытным способом, который претил мне больше ружейной охоты.
Однажды вечером я упражнялся, пуская стрелы в мишень размером в половину оленьей груди, как вдруг меня встревожил вой и лай волков, доносившийся откуда-то с берега озера. Обежав вокруг хижины, я увидел, как шестеро волков рвали горло лосю. Кровь так и хлестала. Даже стая из двадцати волков никогда не посмела бы напасть, на здорового взрослого лося, значит, это был подранок, который забрел сюда с озера Бабин или Стюарт, куда на автомобилях приезжали охотники, чтобы уже оттуда отправиться на моторной лодке дальше в глубь лесов, туда, где водится много лосей. Каждый год охромевшие жертвы незадачливых стрелков во множестве разбредались по лесу и неизменно находили там свою смерть. Конец наступал рано или поздно, смотря по тому, сколько времени потребуется волкам, чтобы загнать раненое животное; бегущие лоси истекали кровью и в конце концов падали от изнурения и потери крови. В тот же миг хищники приканчивали свою жертву.
Ред-Ферн однажды сказал, что волки точно по волшебству появляются в этих местах с началом охотничьего сезона. Он утверждал, что гораздо больше дичи погибает ежегодно от ран, чем достается в добычу охотникам.
Я не стал дожидаться, пока волки нажрутся или пока живущие по соседству койоты, лисы, медведи, рыси и пумы, а вслед за ними несметное множество мелких хищников придут по кровавому следу, чтобы продолжить пиршество. Заперев визжащих, рычащих и протестующих медвежат в хижине, я захватил с собой пилу и нож-секач и отправился за лосятиной со старым тобогганом, который я недавно привел в порядок. Ирония заключалась в том, что совершившаяся трагедия так кстати избавила меня от необходимости охотиться с помощью лука и стрел. Поражая волков камнями с ближней дистанции, я в несколько приемов с помощью пилы и ножа отрубил от туши пятьсот фунтов мяса. Эти куски я подвесил на ночь к тайнику с припасами, чтобы они там хорошенько заморозились.
Спустя четверо суток остатки туши исчезли; все это время я не выпускал медвежат из хижины, опасаясь нападения ночных хищников, которые в огромном количестве бродили вокруг. На падаль они собираются и днем. Пумы, гризли и волки утратили к ней интерес после того, как были съедены внутренности и большие мускулы. Койоты, лисы, барсуки и рыси сглодали мороженые кости, остальное подобрали черные медведи, норки, хомяки и еноты. Роскошные рога сохатого я подвесил над очагом.
Среди прочих чудес северного леса следует упомянуть о звуках и запахах, которыми он радует в начале зимы. Время от времени раздаются песенки оляпок и юнков или бормотание куропаток; но все-таки лес уже не тот, что был до сентября, когда он весь звенел от птичьих голосов; зато зимой стали слышны иные звуки. После первого снега вовсю распелись волки. Чаще стали трубить олени и лоси. Рыжая лисица из молчальницы превратилась в отъявленную болтушку. Не только звуки животного царства, но и все остальные приобрели зимой новое значение: то с треском обломится под тяжестью снега ветка, то прогрохочет вдалеке лавина. Только зимой я услышал, как журчит вода в водовороте, который образуется при впадении Отет-Крика в озеро. Вот те прерываемые задумчивой тишиной звуки, которые можно было слышать в зимнем лесу, когда ветер в соснах замирал до тихого шепота.
