сонливость проходит еще до того, как вы сделали первый глоток. Может быть, помог свежий воздух. Или все дело в нервах.
Напряжение копится целый день, по мере того как на вас наваливается одна проблема за другой. Сейчас, возвращаясь из кафе, вы беспокоитесь из-за груды скопившихся на столе бумаг, ехидного замечания начальника, надвигающегося срока сдачи проекта и невозможности успеть на футбольный матч к детям. Как только вы ступаете на проезжую часть, слышится клаксон, и вы замечаете «форд бронко», несущийся на красный. Вы отскакиваете на тротуар, проливая кофе из бумажного стаканчика и тяжело дыша. Затем приходит злость: вы понимаете, что от неминуемой гибели вас отделяли какие-то сантиметры. Сердце колотится, колени дрожат. В это время суток уровень кортизола и других гормонов стресса уже должен падать, приближаясь к ночному минимуму. Но тут происходит усиленный выброс их в кровь. Если перед этим вы были не очень внимательны, то сейчас насторожены, напряжены и перепуганы до смерти.
* * *
Уильям Джеймс написал, что «продвижение от животного к человеку ни в чем не проявляется так ярко, как в снижении частоты поводов для страха. <…> Цивилизованная жизнь наконец позволила множеству людей пройти путь от колыбели до гроба, ни разу не испытав подлинного ужаса»[232]. Конечно, сегодня Homo sapiens – человек разумный – гораздо меньше опасается окончить свои дни в желудке какого-нибудь животного. Но ведь на смену этой угрозе пришли другие – как реальные, так и воображаемые. Помню, как в третьем классе, в годы холодной войны, пряталась под партой во время учебной атомной тревоги, как дрожала в машине, которую вел мой пьяный приятель-тинейджер, как выглянула из окна самолета и увидела, что двигатель горит, как проснулась посреди ночи от звона стекла, которое разбил вор, забравшийся в мою квартиру.
А как-то осенью со мной произошел случай, который сейчас кажется скорее смешным, чем страшным, но тогда, разумеется, я чувствовала только страх. Тем вечером мы с моей младшей дочкой Нелл шли пешком от друзей, уставшие после двух дней активного отдыха. Поднимаясь в гору по направлению к дому, мы вдруг осознали, что все собаки в окру́ге заливаются бешеным лаем. В нашем окраинном районе городские дома перемежались с деревенскими; тротуары имелись только у недавно возведенных построек, владельцы которых держали двух-трех собак и все еще арендовали трактор, чтобы вспахать землю под зерновые и картошку.
Уголком глаза я заметила какую-то темную тушу на ступеньках стоящего напротив викторианского дома. Метрах в десяти от нас на соседском газоне рыл копытом землю огромный бык с выкаченными, налитыми кровью глазами, без сомнения раздраженный собачьей какофонией. Казалось, он весил не меньше тонны.
Мои руки и шея покрылись гусиной кожей. Нелл вопрошающе посмотрела на меня: «Мам?» Мы обе на мгновение замерли. Бык взревел. Я подпрыгнула, схватила Нелл за руку, и мы побежали к нашим воротам. Я знала, что бык не кровожадное животное, что это обыкновенный представитель вида Bos taurus, который забрел на соседский участок со скотного двора, расположенного дальше по улице, но при всем том чувствовала себя преследуемой добычей. Ноги подкашивались, колени одеревенели, а руки дрожали так, что я не могла открыть калитку. Проворные пальчики Нелл распахнули ее, и мы вбежали в дом.
Уже оказавшись в безопасности, глядя через окно на улицу, мы наблюдали за тем, как бык бродил по заднему двору соседей, как подъехали три полицейских автомобиля. Группа солидных стражей порядка вылезла из машин и направилась к заднему двору. На какое-то мгновение они скрылись из виду. Затем вдруг выскочили из-за угла, все пятеро, и понеслись обратно, выпучив глаза, разинув рты и тяжело дыша. «Дружище, – крикнул один другому, – никогда не видел, чтобы ты так драпал!»
Следующие пять часов бык крушил соседский участок: топтал цветочные клумбы и овощные грядки, сшибал изгороди и даже пытался забраться по парадной лестнице, пока наконец полиция не загнала его в узкий проход между двумя домами и скотник не всадил в него из ружья заряд транквилизатора.
* * *
Кто бы вам ни угрожал: взбесившийся бык, безрассудный водитель или деспотичный начальник, ваш организм оказывается перед дилеммой «бороться или бежать», которую можно применить практически к любому аспекту нашей жизни.
Все начинается с подсознательного страха. «Мы устроены так, что сначала испытываем страх и лишь потом осмысливаем его», – объясняет Жозеф Леду, директор Нью-Йоркского центра нейробиологии страха и тревоги. В ходе серии блистательных экспериментов Леду выделил участки мозга, контролирующие страх, и нашел то, что называет двумя «путями страха» – «быстрым» и «медленным»[233].
И если мы еще существуем, благодарить за это надо «медленный путь», уверяет Леду.
Страх формируется глубоко в мозге, в той его части, которая называется мозжечковой миндалиной. Когда мы видим потенциально опасный объект, например тень хищника, или слышим угрожающий звук, скажем свист шин мчащегося автомобиля, выданная подсознанием общая версия его происхождения – основанная на маленьком, грубо обработанном фрагменте звука или изображения – мгновенно передается «быстрым путем». Этот древний и примитивный визуальный путь проходит мимо «мыслящей» коры головного мозга сразу в мозжечковую миндалину, которая срабатывает чисто подсознательно, задолго до того, как в мозг поступает полное изображение или звук. Мозжечковая миндалина посылает сигнал «берегись!», который приводит тело в состояние «боевой готовности», позволяя ему быстро отреагировать на потенциальную угрозу.
Тем временем, говорит Леду, более полная версия раздражителя поступает по «медленному пути» в сенсорную зону коры головного мозга, где она тщательно рассматривается, детально обрабатывается и анализируется в целях создания точной картины происходящего. «Медленный путь» может подтвердить, что опасность реальна или развенчать страх (например, если вы приняли за быка большой темный пень) и подавить чувство страха.
К этому моменту мозжечковая миндалина уже активировала защитные реакции организма: вы вздрагиваете, кожа покрывается мурашками, волоски встают дыбом; вы мобилизуетесь, чтобы дать отпор или бежать. «Мозжечковой миндалине требуется всего 12 миллисекунд, чтобы отреагировать на страх, – говорит Леду. – До сенсорной зоны коры [тот же самый] сигнал идет в три раза дольше, от 30 до 40 миллисекунд». Эти добавочные миллисекунды часто разделяют жизнь и смерть. Тем важнее эволюционная ценность «быстрого пути».
Вернемся к случаю с «фордом бронко». Сигнал «берегись!» был только первым шагом к вашему спасению[234]. Сообщение об угрозе пошло в гипоталамус, в самое основание вашего мозга, откуда, в свою очередь, был отправлен сигнал тревоги в гипофиз и надпочечники, маленькие, похожие на бобы, расположенные, как понятно из названия, над почками. Эта пара желез отреагировала выбросом в кровь гормонов стресса, в частности адреналина, а в результате участился сердечный ритм,
