«О счастье, счастье, как ты капризно!» – раздумывает Софья Николаевна, но эти мысли не мешают ей участвовать в общей беседе.
Пока шумит, изобретая тосты, развеселившаяся молодежь, Василий Андреевич Жуковский, пригубив легкого вина, прикрывает глаза и мысленно творит молитву о покойном Николае Михайловиче Карамзине. Да почиет на этом доме благой дух праведника! Склонясь к Екатерине Андреевне, маститый поэт ведет с ней тихий разговор, предаваясь воспоминаниям о почившем друге. В этих воспоминаниях уже нет безысходной горечи свежей утраты, ибо целительное время берет свое. Но всегда будут жить утешительные мысли о бессмертном подвиге великого человека. Увы, теперь нет у подножия русского престола новых подвижников – Карамзиных.
Василий Андреевич оглядывает общество и снова склоняется к Екатерине Андреевне:
– Отчего наш Пушкин грустен? Неужто успел навлечь какую-нибудь новую беду на свою горячую голову?
Екатерина Андреевна, управляя обедом, радушно потчует гостей. Слава богу, все удалось на славу, и трюфели отменно хороши. А Пушкин, точно, грустен… Хозяйка дома заботливо следит за переменой блюд. Под ее внимательным взором никто не должен уклониться от индейки.
Екатерина Андреевна бросает взгляд на Пушкина, на Наташу, потом на барона Дантеса-Геккерена.
Как по-новому свежа Наталья Николаевна, возвращающаяся в свет! Она сидела за столом, по обыкновению неразговорчивая, с привычной улыбкой на устах.
Екатерина Андреевна, полюбовавшись на Наташу, перевела взор на падчерицу. Весела и нарядна сегодня Соня. Но как не вздохнуть о ее незадачливой женской доле?
Софья Николаевна прислушивалась к тому, что говорил Екатерине Гончаровой барон Геккерен. В общем говоре она не может разобрать слов. И не все ли равно? Достаточно взглянуть на Коко. Ее глаза выдают ее с головой. Но на что может она, безумная, надеяться? Завидный жених Дантес никогда не назовет ее невестой. Нет у нее ни титула, ни состояния, чтобы купить права его законной супруги. Но бог с ней, с Коко!
Софья Николаевна довольна праздником. Все идет как нельзя лучше. Именинница издали благодарно улыбнулась мачехе. Екатерина Андреевна ответила ей такой же счастливой улыбкой, а сама присматривалась к Пушкину. Точно, он либо рассеян сегодня, либо грустен… А ведь было время, когда он, еще не скинув с плеч лицейский мундир, вздумал воспылать благоговейно-почтительными чувствами к ней, почтенной супруге историографа. Смешно об этом вспоминать.
Но разве упомнишь все причуды его сердца?.. Он был так доверчив в рассказах о себе, что Екатерина Андреевна навсегда сохранила нежную привязанность к этому человеку, чья чистая и прямая душа еще более удивительна для нее, чем его поэтический дар. Но он уже давно не приезжает к Екатерине Андреевне, чтобы с краской смущения на лице открыть душу.
«Ох, Пушкин, Пушкин!» – раздумывает Екатерина Андреевна. От ее внимательных глаз не ускользают хмурые, короткие взгляды, которые иногда бросает Александр Сергеевич. Слава богу, Дантес сидит далеко от Пушкина и, занятый соседками, ничего не замечает.
«Да точно ли грустен Пушкин?» – вдруг с удивлением переспрашивает себя Екатерина Андреевна. Ясный голос поэта вдруг становится отчетливо слышен между всех других голосов… «Слава богу!» – успокаивается Екатерина Андреевна. Она успокаивается тем более, что парадный обед идет к благополучному концу.
Когда вставали из-за стола, именинница еще раз улыбнулась барону Геккерену: он был так мил, он ничем не смутил ее торжественный день.
На именины спешили новые гости из числа той знати, которая все еще оставалась на дачах в Царском. Приехали мадам Шевич и Лили Захоржевская – почетные представительницы ближайшего семейного окружения графа Бенкендорфа. За ними появился лейб-кирасир князь Александр Барятинский, друг наследника престола и свой человек в императорском дворце. Министерские круги были представлены Лили Блудовой, дочерью министра внутренних дел. Появился сам Михаил Юрьевич Виельгорский, признанный знаток изящных искусств.
Гости прибывали. В гостиной, при зажженных свечах, собрались теперь те, кто по праву представлял большой петербургский свет.
Софья Николаевна испытала приятное волнение, когда в гостиную вошла графиня Наталья Викторовна Строганова, дочь покойного князя Кочубея, первого сановника России…
Когда-то лицеист Пушкин встретил ее в Царском Селе. Ей была отдана его лицейская любовь. Потом ей же, Наташе Кочубей, он посвятил мальчишески горестные стихи «Измены». Через семью графа Строганова, в которую вошла после замужества Наталья Кочубей, она состоит в свойстве с Гончаровыми. И вот они беседуют сейчас, две признанные красавицы, соперничающие в свете, – Наталья Викторовна Строганова, представительница высшей петербургской знати, и бывшая московская девчонка из захудалого рода Гончаровых, ныне прославленная Психея невских берегов.
Под звуки фортепьяно составился домашний бал. И право, в этой скромной дачной гостиной танцевали с большим оживлением, чем в пышных залах столицы.
Почтенные гости, расположившись в креслах, наблюдали за танцующими. Жуковский подсел к Пушкину. К ним присоединился граф Виельгорский. Собеседникам показалось, что поэт был необычайно рассеян, едва откликался на перекрестные вопросы. Вскоре он покинул гостиную и куда-то исчез. Тогда маститые гости стали любоваться дамами, участвовавшими в танцах. Если же граф Виельгорский начинал говорить с соблазнительной игривостью, на что был большой мастер, тогда Жуковский только укоризненно вздыхал. Впрочем, собеседники понимали друг друга с полуслова.
Среди танцующих кавалеров особенной неутомимостью отличался барон Дантес-Геккерен. Он не обходил вниманием никого и, может быть, чаще, чем других дам, приглашал Екатерину Гончарову. Коко понятия не имела о том, что ее сегодняшнее счастье было заранее предопределено. И кем?!
Накануне Наталья Николаевна встретила Дантеса в петербургской гостиной тетушки Екатерины Ивановны, которая переехала наконец с дачи. Улучив минуту, она тихо, но решительно сказала барону, что он может приехать на именины к Карамзиным только под непременным условием – не приглашать ее на танцы. Дантес, целуя ее руку, обещал, совершенно не вдумываясь в смысл ее слов. Он очень спешил: перчатка на одной руке Натальи Николаевны уже была застегнута наглухо.
Наталья Николаевна, оторвавшись от своих мыслей, нашла глазами Дантеса: право, он может быть совсем послушным. Барон вел в танце Софью Карамзину. Екатерина нетерпеливо ждала своей очереди.
Бал, так удачно возникший, шел к концу.
Следом за Жуковским стали разъезжаться другие гости. В это время была объявлена мазурка. Последнюю мазурку, будь то бал или домашний вечер, танцуют с особым огоньком. В стремительном движении пар успевают изъясниться влюбленные и отмщают уязвленные ревнивцы. В последней мазурке смелеет даже первая любовь.
В гостиной Карамзиных, где составились случайные пары, танец не сулил волнений ни дамам, ни кавалерам.
Дантес вдруг оборвал на полуслове разговор с Екатериной Гончаровой и почтительно склонился перед Натальей Пушкиной. Наталья Николаевна растерялась. Ведь все было условлено у тетушки. Как ей теперь быть? А барон, завершив почтительный поклон, поднял голову, и Наталья Николаевна поняла – он не примет ее отказа.
Наталья Николаевна неуверенно поднялась и протянула ему чуть дрогнувшую руку…
Новая пара, вступившая в круг, привлекла всеобщее внимание.
Дантес склонился к Наталье Николаевне и что-то коротко ей сказал. Он ничего не помнил! Наталья Николаевна хотела наказать его за дерзость. Но она так боялась привлечь чье-нибудь злорадное внимание. Оставалась последняя надежда: танец вот-вот кончится…
Звуки старенького дачного фортепьяно не умолкали. Казалось, они приобрели новый блеск.
Уже сама именинница Софья Николаевна Карамзина, сменив нескольких кавалеров, усталая, опустилась в кресло. Только барон Дантес-Геккерен не отпускал свою даму.
И точно, она была восхитительна! Но было бы ошибкой приписать всеобщее внимание одному восхищению. Теперь каждый, кто был на именинах у Карамзиных накануне большого сезона, мог завтра похвастать новостью: «У мужа Натальи Николаевны опять будет пища для размышлений. История возобновилась. Как пишут в журналах – продолжения жди!»
Мазурка все еще тянулась. Кажется, кто-то кроме Пушкиной и Дантеса тоже танцевал. Но кто же смотрит на старательных фигурантов?
Софье Николаевне Карамзиной показалось, что барон Геккерен и Натали обменялись взглядом, но таким коротким, что именинница сейчас же уверила себя – она ошиблась. В смутной тревоге она посмотрела по сторонам.
В дверях гостиной стоял Пушкин, молчаливый, бледный, угрожающий…
Глава пятая
Александру Сергеевичу повезло – через день после именин у Карамзиных ему удалось раздобыть десять тысяч рублей под заемное письмо у прапорщика в отставке Юрьева. Василий Гаврилович Юрьев славился паучьей хваткой даже среди петербургских ростовщиков. Разумеется, против кабальных условий займа спорить не приходилось… По крайней мере деньги явились.
