В стране формировалась настоящая атомная мафия, способная ради личного обогащения на всё, что угодно: на обман общественного мнения, на подкуп, на вымогательство, на угрозы, на шантаж — на любое злодеяние. Единственная ценность для атомных бандюг — личное обогащение на этот момент. А люди — мусор, под ногами, который отпихнул и — пошёл дальше. И потомки — тоже мусор. И в том числе — их собственные дети и внуки, даже и они — мусор!
И ведь что особенно странно: вся эта банда убийц, фанатиков и головорезов выглядела очень респектабельно — все при костюмчиках и при шляпах, при наградах и при величественной осанке, у всех — озабоченный вид и умные разговоры о Служении Человечеству, о Новых Горизонтах Науки и о прочей белиберде…
Я ничуть не выгораживаю Америку. В Америке было во многом то же самое, но пусть об этом честно расскажут сами американцы. Если смогут. Не всё же им быть судьями и палачами других народов, когда-то нужно и о собственной совести и о собственном покаянии подумать.
* * *
Ну а советский Тихоокеанский Флот, о котором сейчас и идёт речь, в числе прочих своих «атомных подвигов», среди которых уже был едва не состоявшийся атомный взрыв на затонувшей как-то раз возле Большого Камня подлодке, додумался тяжёлую воду из-под субмаринных атомных реакторов хоронить в недрах Тихого океана. В железных бочках вывозили её куда подальше от берега. И там её, родимую, и положено было топить, чтоб ушла на дно и — с глаз долой!
Но моряки из петропавловской базы атомных подводных лодок с изумлением обнаруживали, что тяжёлая вода вовсе не настолько уж и тяжела, как ей предписывалось быть актами о списании. Самым легкомысленным образом она была легка — из-за воздушного пузыря, который был в каждой такой бочке. И тонуть в океане эта вода не желала. Привязывать же специальный балласт к бочкам, которые всё равно же когда-нибудь проржавеют насквозь, людям не хотелось — только время зря терять! И люди расстреливали из автоматов плавающие по волнам бочки с тяжёлою водою до тех пор, пока бочки эти не превращались в решето и не тонули. Затем записывали то, что положено, туда, куда положено. И жили себе дальше в своё удовольствие под девизом: «Гуляй, Вася!»
* * *
О чём думали сейчас другие узлы и детали подводной лодки передать очень не просто. Многие из них были совсем не такими равнодушными к судьбам человечества, как все эти атомные и ракетные штучки. Многие из них с самого своего появления на свет очень жалели о том глупом применении, которое им нашли люди. Многие из этих узлов и деталей были сделаны на высочайшем уровне техники и хранили в себе заряд человеческого разума несравненно более сильный, чем презренные боеголовки на ядерных ракетах и торпедах.
О чём думали члены экипажа подводной лодки в двух носовых и в двух кормовых отсеках, — об этом речь ещё впереди. А вот о чём думали люди в четвёртом, затопленном отсеке? Живые люди, запершиеся в помещении водонепроницаемого поста «Микроклимат»?..
Запасы воздуха у этих четырёх человек были большие. И продержаться на этом воздухе они могли ещё целую неделю. И люди знали об этом. И надеялись, что уж за неделю-то их спасут. Вот об этом-то они и думали. Сообщить во внешний мир о своём положении и о самом факте своего существования они не имели никакой возможности. Но думать, мечтать, мысленно взывать к кому-то или к чему-то — могли сколько угодно. Старались молчать и сидеть неподвижно — нужно было беречь силы и кислород, который неизбежно расходуется при каждом движении, при каждом слове, произнесённом вслух.
Глава двадцать четвёртая
Между сциллой и Харибдой
В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом;Сцилла грозила с одной стороны, а с другой пожиралаЖадно Харибда солёную влагу…
Гомер. «Одиссея», песнь двенадцатая
В носовом отсеке было много работы, и напрягаться приходилось много. В отсеке же втором работы не было никакой; и потому там прекратилось всякое движение, и людям было велено лежать на койках и без крайней надобности не шевелиться. Матросам объясняли: всякое лишнее шевеление приводит к дополнительному расходу воздуха, которого теперь мало и который теперь нужно растянуть, неизвестно на какое время — возможно, на очень долгое. Система же нормального снабжения воздухом была отныне кошмарно далеко — где-то за переборками, в затопленном водою царстве смерти, и пользоваться ею было теперь невозможно.
Вскрыли так называемые банки регенерации воздуха.
Запас прочности был ещё велик. Жить было ещё можно. Опасаясь выхода дисциплины из-под контроля, Рымницкий приказал старшему помощнику, капитану третьего ранга Колосову, выставить охрану возле входа в провизионную камеру, где хранилось несколько сот бутылок вина, входящего в ежедневный рацион подводников. Колосов же по приказу командира самолично занялся и раздачей продуктов личному составу. Людей-то надо было кормить…
Но с дисциплиною всё было пока что нормально. Так уж получилось, что блатняги с наклонностями к лидерству и истеричности оказались только в кормовой части корабля; здесь же, в носовой части, таковых не оказалось. Рядовые матросы по-детски доверились своим командирам, по-детски не понимали до конца ужаса своего положения и совсем уже не знали, от чего их уберегла решительность Берёзкина. По-детски крепко они и спали — за предыдущий день и эту сумбурную ночь все они очень сильно измотались. И им просто-напросто хотелось отдохнуть.
Взрослые дяди-офицеры позаботятся об этих мальчиках.
К тому же и мировое киноискусство с телевиденьем поднажали совместными усилиями на их подсознание: всё в этом мире — понарошку, всё — сплошное кино!..
* * *
Тяжко было на сердце у Рымницкого. Подводный корабль перед выходом в океан не прошёл целого ряда установленных законом процедур и проверок. И то не было подсчитано, и это не было освидетельствовано; голова шла кругом от того громадного количества нарушений, которое было допущено перед отплытием «ДЕРЖАВЫ». Все записи во всех журналах контроля делались формально; подмахнул, подписал, и — погнал дальше! Так бывало и раньше. И раньше делалось такое же. И ведь проносило же! Но не всегда делалось. А если и делалось, то не в таких масштабах, как сейчас. (Хотя иногда случалось, что и в таких же точно.) Нынешний же выход в море был сплошным воплем безобразия. И теперь, если останемся живы, суд — неизбежен. Это понимали все офицеры и мичманы. Матросы срочной службы — может быть, только они и не понимали.
С другой же стороны: нельзя было и не выйти! Давай, давай! Быстрей, быстрей! — вот на таком уровне всё и проходит. Любою ценой выдай то, что нужно! Если с нарушением чего-то — то и пусть! Лишь бы только итог был хороший, лишь бы отчётность была в ажуре. Ну а если нарушение боком выйдет, то отвечать будет лично нарушитель, а не та система, которая его на это подтолкнула!
И попробовал бы Рымницкий заявить о своём отказе вывести в море подводный корабль. И попробовал бы он задержать его до полного проведения всех необходимых проверок и процедур! Какой бы тогда шум поднялся: срыв учебного процесса, подрыв обороноспособности, неумение и нежелание своевременно выполнить учебно-боевую задачу!.. Тогда бы никакое заступничество в самых высших сферах не смогло бы спасти его от краха всей карьеры да и вообще — от тюрьмы!.. И выбирай после этого между понятиями «обязан по совести» и «обязан по долгу службы»!
Вот тебе и съездил в Северную Столицу! Вот тебе и кабинеты, и ковровые дорожки, и остродефицитные контейнеры, и витамины для детей, и столичная, а не убогая провинциальная участь для них!..
За всё придётся держать ответ…
Капитан первого ранга Рымницкий был человеком не только очень умным, глубоко образованным в своём деле да и не только в нём. Так же, как и в мичмане Краснобаеве, хорошие профессиональные качества уживались в нём с порядочностью и нравственною чистоплотностью. Конечно, без членства в партии нельзя было и думать ни о каком продвижении по службе выше ступеньки капитан-лейтенанта. Но это членство для него было просто как необходимое условие игры. Россия была, есть и будет, и если для продолжения её жизни нужно вырядиться в какие-то странные или даже шутовские одежды, — что же. Надо — так надо!.. Со школьных лет он страстно зачитывался романами «Порт-Артур» или «Цусима», очень переживал за наши былые поражения и очень гордился тем, что теперь-то никакая Япония нам нос не утрёт! Сами утрём кому угодно, если сунутся!
Образцами русского человека и моряка для него всегда были адмирал Степан Осипович Макаров — эта морская разновидность Ломоносова и капитан первого ранга Всеволод Фёдорович Руднев, — человек, красивый во всех отношениях, тот — самый Руднев, чей крейсер однажды вступил в бой с четырнадцатью японскими кораблями… Сейчас такое не модно. Не актуально. Не созвучно. Если бы Руднев сдался тогда японцам, вот тогда бы нынешняя молодёжь его бы и любила, и чтила… Когда-то в молодые годы, ещё в училище, Рымницкий крупно поспорил со своим однокурсником Вовкой Ненастьевым. Рымницкий твердил, что Руднев совершил подвиг, ну а Володька Ненастьев знай своё гнул: «Да кретин он — этот твой Руднев! Ради своей карьеры, ради своей гордыни людей не пощадил! Какого чёрта было идти против такой силищи?! Всё равно же ведь это было бессмысленно! Ведь этот твой Руднев, он ведь и сквозь японский заслон так и не прорвался, и крейсер свой потом всё равно затопил (а японцы его потом всё равно подняли и отремонтировали!), и людей зря сгубил в неравном бою! Не думай, что ты один презираешь японцев за низость, которую они проявили тогда! Я тоже всё вижу, всё понимаю! Но Руднев — был в тот раз неправ!»
