Практически это означало, что Герой Советского Союза Лебедев, отдавая приказ топить отсек, имел в виду спасти только свою собственную шкуру, за которую должны были бы заплатить своими жизнями десятки других людей!
И если бы не изменник родины Берёзкин, то и заплатили бы!
Но забавно и другое: подвиг по спасению людей в носовой части подводной лодки совершил тот самый человек, который совсем недавно собирался сотворить преступление — втихаря драпануть ото всех на отделяемой капсуле!
Более того: неисправность той дурацкой задвижки, которая должна была в своё время закрыться автоматически и не пустить в вентиляцию морскую воду, была на совести этого же самого Берёзкина.
Вот как это получилось:
Когда-то, ещё давно, составлялся список недоделок и поломок, подлежащих ремонту. Так вот, роковая эта самая задвижка-заслонка-затычка была кем-то включена в этот список — мол, проклятая не работает нормально, требует какого-то особенного обращения с большим количеством невообразимых ухищрений; надо, мол, довести до ума чёртову железку.
И вот тогда-то именно этот самый Берёзкин собственноручно и вычеркнул её из того списка!
Ремонт блока логики, ответственного за закрытие вентиляции при погружении подлодки, требовал вмешательства специалистов высочайшего класса. Их надо было с очень большими организационными трудностями вызывать из европейской части страны. И, конечно, легче было не вызывать их совсем, а приставлять к неисправному устройству матросика, который бы и делал всё вручную.
Так и делали — приставляли матросика.
А в этот раз очередной такой матрос Иванов взял да и заснул от усталости. И четвёртый отсек затопило…
По одним признакам можно было бы расстрелять Берёзкина, а по другим — представить к высочайшей награде! Кроме того, Берёзкин был евреем, а на этот счёт существуют разные мнения: одни говорят, что это очень хорошее и ценное качество, другие, что это качество очень плохое.
Вот и думай после этого о том:
— что такое подвиг?
— и что такое преступление?
— и исходя из каких условий их совершают?
— и какие люди их совершают?
— и по каким признакам Судьба в своём Штатном Расписании одних назначает на должность предателей, а других на должность героев?..
* * *
Если читатель думает, что я забыл про валяющегося без сознания мичмана Виктора Семёнова, то он глубоко заблуждается. Не забыл. И никогда не забуду.
Victor по-латыни означает «победитель». Хорошее имя досталось ему при рождении — латинское, из древнего Рима. А душа и внешность — русские: лицо — умное и доброе, глаза — осмысленные и голубые, волосы — тёмно-русые, телосложение — могучее.
В наступившей тьме Виктор пролежал долго. Как потом выяснилось — шестнадцать часов. За это время он несколько раз вроде бы приходил в себя и пытался встать и что-то сделать, кого-то позвать на помощь. Но не мог ни шевельнуться, ни даже пискнуть. После каждого такого бесплодного усилия он терял сознание снова и снова. Вонь в отсеке стояла ужасная; шум, грохот, какие-то голоса и, должно быть, — какие-то события… Виктор Семёнов ничего не знал и почти ничего не чувствовал. Он даже не представлял, целы ли у него кости… Но однажды, когда он вот так же пробудился и не смог даже и мизинцем шевельнуть, он услышал возле себя такой разговор:
— Эй, Шурик, иди сюда! — это был голос мичмана Матвеева.
— Здесь кто-то лежит!.. Жив или нет — не пойму…
Чьи-то руки стали ощупывать Виктора Семёнова.
— Это, наверно, Витька Семёнов… Кажется, дышит… Шурик! Да иди же сюда! Давай его поднимем! Ей-богу — жив!
Голос мичмана Смолякова ответил:
— Брось! На хрен он нам теперь сдался!
— Да ведь помрёт же!
— Ну сдохнет и пусть сдохнет. Тут бы самим живыми остаться, а ты ещё кого-то хочешь спасать! Не до того сейчас!
Так его тогда и бросили эти двое и даже не сказали никому о том, что нашли человека, производящего впечатление живого. И только много часов спустя на него наткнулся другой человек, позвал других людей, и мичману Семёнову была оказана какая-то помощь. И он после этого пришёл в чувство. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы перенести его во второй отсек, где положение с воздухом было намного лучше. Закон о невозможности перехода в случае аварии из одного отсека в другой — свят и непреложен. Ни ради чего на свете нельзя нарушать этот закон. Единственная дверь между первым отсеком и вторым была не просто задраена, но и заперта хитрым способом. Каждый должен оставаться в своём отсеке и бороться против собственных бед собственными силами!
(Единственное исключение было сделано для всё того же капитана первого ранга Лебедева: каким-то невообразимым образом он сумел просочиться из первого отсека во второй, туда, где воздух получше.)
Могучее здоровье позволило Виктору Семёнову не умереть. Все кости у него оказались целы, но на левой руке и на левой же ноге, которыми он при взрыве так упорно пытался удержаться за трап, были порваны какие-то связки, и обе эти конечности абсолютно не действовали. Семёнов мог скакать только на правой ноге и орудовать при этом правою же рукою. Он участвовал во всех спасательных работах, налаживал дыхательную аппаратуру, помогал другим людям. В том числе и тем двоим, которые в нужное время не пришли ему на помощь.
Если до взрыва люди в первом отсеке ещё думали, что всё обойдётся и есть шанс на спасение, то теперь они уже почти не верили в то, что выживут. И всё-таки люди хоть как-то, хоть смутно, но на что-то слабо надеялись… Прохаркивались, отплёвывались, чистили себе тряпками зубы и рот и вынимали сгустки и комки какой-то химической гадости, которая при дыхании стремилась попасть к ним в рот, в нос, в горло, в лёгкие. На палец наматывали рукав своего шерстяного свитера и, превозмогая рвотные позывы, вставляли себе этот палец в самое горло. Прокручивали мохнатую шерсть. И выковыривали из горла какую-то массу. Если бы люди этого не делали, то химия бы там со временем сгущалась, твердела и забивала бы дыхательное горло полностью, так, что сквозь него совсем бы ничего не проходило…
Прочищенными горлами люди дышали, ну а у человека так уж заведено: пока дышу — надеюсь! Dum spiro — spero.
* * *
День в день ровно тринадцать лет спустя после благополучного выхода Виктора Семёнова из затонувшей подлодки мы сидели с ним на скамейке в одном парке. Сидели мы с ним и обсуждали эти самые события.
А сидели мы почему-то так: оседлав скамейку, лицом друг к другу. Проходили час за часом, и вот уже и наступил вечер, а мы всё сидели и сидели, говорили и говорили. Сорокаградусный дневной кошмар понемногу шёл на убыль, сменяясь блаженными тридцатью градусами. Из окрестных домов стали выходить измученные дневною жарою люди; где-то мимо нас шныряли маленькие дети — то с мячиками, то с велосипедиками; вот прошли мимо двое старичков с палочками, а вот позади Виктора, на соседней скамейке, уселись две молодых мамаши в платьях, напоминающих больше купальные костюмы; два отдельных предмета, между которыми голое тело — один предмет на груди, другой пониже — на бёдрах, и ничего больше, кроме, конечно, обуви; качают колясочки перед собою и курят… Чей-то мячик небольно попал мне по голове, а в другой раз просто пролетел между нами… Но ничто не отвлекало нас от беседы.
Обстановка была тихая-мирная. Я задавал вопросы, Виктор отвечал — толково и обстоятельно. Вообще, необыкновенная, просто-таки нетипичная для нашего общества ясность ума и даже яркость — характерная черта атомных подводников.
И вот, сидя верхом на скамейке, Виктор Семёнов и высказал мне такую мысль:
— Помнишь, Володя, слова одного поэта:
Гвозди б делать из этих людей!Крепче б не было в мире гвоздей!
Понятное дело — Маяковский.
— Помню! — ответил я. — Только это не Маяковский, а Тихонов.
— Да как же не Маяковский? Ведь только он один мог сказать такое!
— Послушай, Витя: кто из нас двоих преподаёт русскую литературу — я или ты?
— Ну, будь по-твоему: Тихонов — так Тихонов, — миролюбиво согласился Виктор. — Значит, и этот такая же сволочь… Так вот, я сейчас начинаю кое-что понимать: советский наш флот — это был один большой гвоздь, сделанный из живых людей. Коммунистическая партия брала молоток и лупила по этому живому гвоздю. И он во что-то иногда хорошо вбивался, иногда плохо, а иногда не вбивался вовсе и ломался на конце, но в любом случае: остриём этого гвоздя были МЫ, простые моряки, простые люди. На нашей крови, на наших страданиях всё и делалось!
Глава двадцать первая
Великие потрясения продолжаются!
Дико завыл людоед — застонала от воя пещера.
Гомер. «Одиссея», песнь девятая
Вскоре после взрыва в первом отсеке командир затонувшей подлодки капитан первого ранга Рымницкий получил сообщение о приближении новой беды: переносными средствами газового анализа было установлено, что уровень содержания водорода в третьем отсеке приближается к критическим четырём процентам, за которыми должен непременно последовать новый взрыв. Увы, но такова была аккумуляторная техника того времени — она требовала особой вентиляции, она требовала особого к себе отношения, а при нарушении этих требований она имела скверную привычку взрываться. Когда-нибудь такая техника будет восприниматься как нечто дикое и смешное, но в описываемую эпоху — другой ещё не изобрели.
