турецкое войско. Потеряв всего семьсот человек, Суворов уничтожил двадцать тысяч турок. И сделал это вопреки канонам военной науки. Ты уснул?
– Что ты. Думаю.
Из-за двери, от крыльца донесся хруст снега. Это часовой оберегал покой тех, кто ночевал сегодня в одной избе с командиром. Хруст напомнил Вавиле крещенские вечера, катание с гор. Подхватив, бывало, санки, он тащил их наверх и кричал смеющейся Лушке: «Садитесь, барышня, прокачу… И возьму всего гривенник. Дешевле никак нельзя – овес ноне дорог». Вавила вспоминал те счастливые времена и улыбался. Но, как и всегда в жизни, сквозь сумрак тревоги промелькнет светлый луч короткого счастья, и снова грудь теснит забота. Радостные мысли о Лушке сменились размышлениями о том, что делать дальше.
«Нельзя допускать горевцев в Рогачево, – думал Вавила. – День-два – и нужно выступать…»
Снова возле крыльца захрустел снег. Теперь под ногами нескольких человек. Послышались голоса: «Не пущу». «Я тебя не пущу». Вавила достал наган и сел. Дверь распахнулась и в избу вошла Лушка. На руках у нее спала Аннушка,
– Ты? – изумился Вавила. – Откуда?
– Из дома. Ишь, как тебя охраняют, даже жену не пускают. Помоги-ка раздеться, ничегошеньки-то не вижу. Ладно попался попутный обоз гуселетовских мужиков, а то б ночевать нам с Аннушкой у костра.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Над притаежьем висел бодрящий душу звон отбиваемых кос. Завтра закосье. Первые валки травы лягут утром на землю. А чтоб они легли ровно, чтоб косилось легко, лезвие надо отбить, заострить, отточить. У большинства косы-литовки и косы-горбуши уже направлены. Но сегодня, накануне закосья, положено вновь отзвонить на вечерней заре косами: все готово у нас! все готово у нас! И висел над таежными селами малиновый перезвон.
Непривычная жизнь пришла в Рогачево. Третий месяц село без власти. Мужики шептались, что не то в степи, не то по таежным тропам ходит отряд Вавилы. Одни говорили: догоняют горевцев, другие – увертываются, дескать, от горевцев.
С Вавилой ушло много рогачевских парней, И в селе жадно ловили всякие слухи. Напряженно ждали прихода отряда. А пока жили, не имея ни старосты, ни ревкома, ожидая расправы за отнятый у колчаковцев обоз. Ожидание беды хуже самой беды. Потому-то звон отбиваемых кос для многих звучал как тревожный набат.
Ванюшка тоже отбивал литовку. Перед ним чурбан. В него вбита горбатая наковаленка, на наковальне литовка, но молоток у Ванюшки словно примерз к чурбану.
– Уснул, никак, – толкнул его Симеон. Вздрогнул Ванюшка. Дивно время прошло, как Ксюша сказала: «Женись. Так будет лучше обоим». А Ванюшка все досадовал на отказ. «Легко сказать – женись. Если б любила, так не томила б. Сказывают, время – лечит, – рассуждал Ванюшка. – Вранье все. А может, и лечит?…» – встал, подошел к калитке. Мимо прошла Манюта.
– Ванюшенька, приходи вечор на гулянье… – и улыбнулась призывно. – Стосковалась я, истомилась по тебе. Неужто вовсе не люба?
– Не люба, – отрезал Ванюшка и пошел прочь в глубь двора. А про себя решил: «Пойду. Назло Ксюхе пойду!»
2
В стороне от большой дороги, на берегу реки Выдрихи стоит хуторок. Добротная изба под красной крышей из черепицы. Выдриха у хутора течет спокойно, плесом. На левом берегу густые тальники мочили ветки в воде, а на правом стояли три высоких кедра, и словно любовались тальниками, тихим плесом, всплесками рыб и тучами белых бабочек, что порой устилают весь берег.
Как часто случай меняет судьбу. Ванюшке надо бы ехать в Притаежное трактом, а он почему-то свернул на тропку, поехал по берегу Выдрихи и, выезжая из тальников, увидел на бугре хутор.
Давно знал Ванюшка про этот хутор, сегодня краснокрыший домик среди берез показался ему сказочным, а в сказочной речке стояла девушка и, подоткнув подол, полоскала белье. Сам не зная почему, он натянул поводья, слез с седла и схоронился в кустах.
У девушки льняная коса, холщовое белое платьишко с вышивкой на рукавах, подпоясанное тесемочкой. Девушка нагнулась к воде и Ванюшку ослепили стройные ноги с ямочками под коленями.
Дух захватило. Ванюшка не мог глаз оторвать. И чем больше глядел, тем больше ныло в груди. «Не шибко и телом сдобна, а за душу щиплет, – подумал Ванюшка. – Скажи, давно так не щипало».
А незнакомка словно дразнила его. Ворот платья расстегнула. И до чего ж легка, она. Кажется, не стирала белье, а играла: свивала в жгут полотно, развивала, отряхивала и бросала в корзину. А бросив, разгибалась, обтирала лоб согнутой рукой, будто прикрывалась от солнца и вновь нагибалась. Вскипала под руками вода, и брызги – голубые, синие, красные, желтые, разлетались у ее головы.
Привязав лошадь в кустах, Ванюшка стал пробираться к реке. От куста к кусту. Пригибаясь к самой земле. Неудержимо хотелось увидеть девушку ближе, сказать что-то, прикоснуться к руке.
Девушка закончила полоскать белье и вышла на берег. Подняла руки к небу и, изогнувшись вся, потянулась так сладко, так соблазнительно, что Ванюшка вздохнул.
Запела. Голос не сильный, но здесь, на реке, он казался серебряным. Сбросила платье с цветной каймой по подолу, рассмеялась чему-то, наверное, светлому утру, яркому солнцу и потрогала ногой воду, как будто не стояла в ней минуту назад. Потом сбросила и рубашку.
Ванюшка зажмурился: до того бело тело, до того соблазнительно. Не торопясь, будто нарочно дразня, девушка присела у самой воды на корточки и, захватив в пригоршни воду, плеснула себе на грудь. Взвизгнула, отскочила. Опять рассмеялась. Подняла с земли прутик и зачем-то ударила по воде.
Что было дальше, Ванюшка плохо помнил. Девушка купалась, плескалась, шумела, как будто она не одна, а с подругами. Вот она плеснула на них, вот закрылась и, вскрикнув, вновь начала плескаться. Упала на спину в воду, а потом как выскочит разом…
Не торопилась и одеваться. Обсыхала на солнце, нежилась. Сама жизнь двигала ее гибкое тело, ее сильные руки, сама жизнь зажигала в ее глазах огоньки, сама жизнь смеялась обжигающим смехом.
Голова у Ванюшки кружилась как после ковша медовухи. Когда девушка начала одеваться, он зашевелился, девушка вскрикнула, схватила белье и убежала.
Ванюшка выскочил из-за кустов, но поздно: девушка уже скрылась. И он с досадливой грустью смотрел на красночерепичный домик среди берез.
Ванюшка не поехал в Притаежное, куда его посылал Симеон, а вернулся в Рогачево.
3
– Мама, пошли сватов.
– Сдурел. Слыхано ль дело, штоб за чужую, сердилась Матрена. – С сотворения
