Владислав Михайлович Ляхницкий
Эхо тайги
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Перебравшись на правый берег реки Выдрихи, беглецы углубились в тайгу.
– Кладите на траву. Осторожнее… На живот кладите, – шептала Ксюша своим помощникам. Быстро сняла с себя сарафан и прикрыла Веру, – Идите!
Тришка и щупленький солдат ушли в село, а Ксюша решила соорудить балаган, временно укрыть в нем Веру, дать ей прийти в себя. И только начала ломать ветки пиxтача, как от реки донеслись голоса.
Ксюша нагнулась к Вере.
– Слышь, люди идут. Хватайся за шею, я тебя унесу,
– Пи-ить…
– Потерпи… Люди за нами идут…
– Пи-ить…
– Молчи, молчи, Христа ради.
Чащоба кругом такая, что у земли полумрак. А как же иначе? Тропой идти – быстро настигнут.
– Пи-и-и-ть…
– Впереди, за черемухой ключик студеный. Возле него – черемша сочная, хрусткая… Потерпи еще малость.
Голоса удалялись вправо. В чащобу не каждый полезет. Ксюша принесла из ключа пригоршню студеной воды.
– Пей, – опустившись на колени, поднесла ладошки к запеченным губам подруги. Она кажется маленькой, слабой, а часа два назад стояла среди солдат гордая, сильная, казалось, очень высокая и, как флаг, поднимала над толпой платок, смоченный кровью Кирюхи.
– Есть же такие храбрые люди на свете, – шептала Ксюша, гладя шелковистые Верины волосы. Спросила! – Есть, может, хочешь? – И вспомнила: у самой ни крошки во рту со вчерашнего дня, и Вере нечего дать.
– Ты, Вера, побудь тут одна, а я сбегаю в село за хлебом.
Вера повернулась на бок, сжала Ксюшины пальцы.
– Не уходи… Они меня ищут… Боюсь…
– Боишься?… – снова перед глазами Вера, идущая на солдат с платком, смоченным кровью Кирюхи. Это ее возвеличивало, но вместе с тем и удаляло от Ксюши, а вот слово «боюсь» сделало сразу понятней, родней.
– Схороню тебя так, што и зверь не найдет.
– Пи-ить…
– Принесу сейчас. Только ты не стони, а то услышат кому не след.
Верины глаза опять стали мутными. Она пытается приподняться.
– Где Аграфена? Дядя Егор?
– Остались в селе. Мне тоже надо в село.
– Сходи. Только положи меня возле воды… Узнай, где там наши?… Что с ними?
– Я тебя схороню под черемухой. Сделаю плошку из бересты, налью в нее воды. Только не стони.
– Не буду… – и шепотом, сжав Ксюшины пальцы: – Вавилу предупреди… Найди непременно Вавилу…
– Найду. Я траву хорошую отыскала. Дай спину соком полью. – Выжимая сок, снова увидела исполосованную Верину спину, и дрожь по телу пробежала. – Медведи так дерут! А про Вавилу не бойся, найду…
2
Валерий устал: весь день в седле, искал Веру. Слез, и земля под ногами заколыхалась. Ухватился рукой за луку седла
– Нашли? – спросил он подбежавшего вахмистра и удивился тому, до чего глух и чужд был собственный голос.
Бравый вахмистр почти весело отчеканил:
– Не извольте беспокоиться, ваш бродь, хочь и смеркается, а все одно отыщут комиссаршу. Далеко не уйдет. Их бродь, господин ротмистр, крестьянам десятку посулил за поимку. Непременно найдут.
Оптимизм вахмистра – что соль на свежую рану. Бросив поводья, Валерий взбежал на крыльцо дома Кузьмы Ивановича. Снова качнуло в дверях – пришлось ухватиться за притолоку. Где только он сегодня не ездил в поисках Веры. И по дорогам, И по оврагам, пробирался через куртины берез и заросли тальников, где сухие талины – что когти рассерженной кошки. И в болоте вяз.
Ротмистр Горев, невысокий, плотный, чернявый, усы колечками вверх, сняв жмущие сапоги, сидел в кухне на лавке и мирно беседовал с хозяином. Кузьма Иванович гладил седенькую клинышком бородку и изливал наболевшее.
– Скудеет вера, Николай Михалыч, скудеет. А без веры человек што скотина. Не убий, не укради, чти отца своего и матерь свою – на сих заповедях земля стоит.
Увидя Валерия, Горев издевательски поклонился ему.
– С благополучным прибытием, господин штаб-ротмистр. Отыскали вашу поротую невесту.
– Горев! – руки сами дернулись к кобуре револьвера. Горев вскочил, сжал запястье Валерия и бросил Кузьме Ивановичу:
– Уйди в моленную и последи, чтоб сюда никто не входил. – Отступив от Валерия, рявкнул, как умеют рявкать только старшие чином на подчиненных: – Садитесь, штаб-ротмистр.
Привычка подчиняться приказу заставила Валерия сесть, подтянуться, расправить плечи. Но сразу негодование захлестнуло его.
– Я презираю вас, Горев… Вы подлец… сечь девушку…
– Успокойте нервишки, Ваницкий, – Горев вынул из кобуры револьвер. Продолжал спокойно, насмешливо: – Насколько я помню, вы с нескрываемым удовольствием наблюдали, как подрагивали под шомполами ягодицы вашей невесты. И с чего вас обуяла вдруг ярость?
Горев был прав, и это больше всего бесило Валерия. Протянув вперед руки, не соображая что делает, он пошел на Горева. Он видел только его горло с остроконечным кадыком.
– Молчите, подлец, или я… за себя не ручаюсь…
– Стойте!
Валерий увидел револьвер и сник.
Горев всего-навсего жандармский ротмистр. Всю жизнь возился с арестантами, и с завистью смотрел на окна знати и финансовых тузов. И вот теперь один из отпрысков семьи Ваницких стоит перед ним бледный и потерянный.
– Я имею право, – чеканил Горев, – и даже обязан по кодексу чести вызвать вас на дуэль. Мы будем стреляться на наших боевых револьверах. Немедленно. В этой избе. Через носовой платок. На дистанции вытянутых рук.
Усталость и треволнения дня туманили сознание Валерия, а тут еще дуэль. «Я офицер, черт возьми, и в любую минуту готов к бою. Офицер не боится смерти…» – бодрился Валерий. Но это была неправда. Он боялся смерти… Перед глазами маячил глазок револьвера, направленный прямо в лоб/
«Что ж, умирать, так, по крайней-мере, с поднятой головой», – и Валерий заговорил тихо, четко:
– Когда Советская власть сбила с вас жандармскую спесь, когда вы, одетый в лохмотья, торчали у двери моего отца, дожидаясь подачки, вы были тихи и смирны. А теперь, получив под начало сотню карателей, толкуете о чести!
Требуете дуэли! Да я не желаю, просто-напросто не имею права с вами стреляться,
– Вы трус, Ваницкий!
Валерий негодовал. Кем бы он ей был, но Горев не имеет права называть его трусом. Овладев собой, он сказал с подобающей небрежностью:
– Я – Ваницкий, ротмистр. Если я убью вас, то вы не сумете почувствовать себя отомщенным…
– Я не буду убит…
Валерий улыбнулся наивному фатализму Горева, возомнившему себя Бонапартом сибирским!
– Возможно. Но тогда
