— Зааважу к чертям собачьим! — я почувствовал, что буквально купаюсь в адреналине, и кровь схлынула у меня с лица. — Последнюю карту... Обратно... Немедленно... — я старался не делать резких движений, поскольку почувствовал, что помимо адреналина меня затопило ещё и магией, и я сейчас действительно выпущу Аваду в эту дуру, которая подумала, что мне в коллекцию как раз бубнового валета и не хватает. — Хватит... Балагана...
Мне уже стало трудно дышать. Последняя карта вернулась в общий рой, и тот рухнул бесформенной грудой на столик, погребая под собой первые четыре. Я осторожно, стараясь не дёргаться, поднял кончик палочки в потолок, перехватил её в левую руку и убрал. Теперь можно и расслабиться. Я на негнущихся ногах подошёл к креслу Белинды и сел в него, поскольку оно мне показалось удобнее кресла для посетителей. Сама колдунья, которая только что почувствовала дыхание смерти в лицо, стояла в той же позе — вытянув руку туда, где был мой лоб и вытаращив глаза. Я постепенно приходил в себя, и остатки стихийной магии тонкими голубыми молниями стекали с моей правой руки в землю.
— Отомри! — сказал я Белинде. Она вздрогнула, заморгала, опуская руку, удивленно посмотрела на меня, а потом, сделав шаг назад — на пол, где только что стояла.
— Вот! — с гордостью сказала она. — Не обделалась! А могла бы!
Я опять впал в ступор, на этот раз от контраста между образом уважаемого специалиста и словами дурной девицы.
— Тебе лет-то сколько? — спросил я.
— Двадцать семь! — ответила она, подтверждая мои подозрения, и спрятала руки за спину.
— Я бы тебе столько не дал! — буркнул я. Она было довольно расцвела, но я её добил: — Выглядишь на все тридцать!
Она огорчённо всплеснула руками и подбежала к едва заметной дверце на стене, откуда достала заткнутую пробкой бутылку рома и алюминиевую кружку с ручкой. Захлопнув дверцу, она зубами выдернула пробку и трясущимися руками налила, как минимум, с пол-кружки, а то и целую, приговаривая сквозь сжатую в зубах пробку:
— Пора жавяжывать с этой равотой! Она веня ковда-нивудь доконает!
Заткнув бутылку, она махом опрокинула в себя ром и вспомнила обо мне:
— Э? — спросила она, показав мне бутылку. Улыбнувшись, я помотал головой. Она кивнула и налила себе ещё. Потом убрала спиртное и с ногами залезла в кресло для посетителей, зачем-то шмыгая носом.
— Слушай, тебя, что ли, и вправду Белинда зовут? — спросил я. Она опять кивнула, а потом, потянув бандану с приделанным к ней париком цвета крыла ворона с головы, явила свету светло-каштановые волосы. Потянувшись, со стола достала полупустой стакан с чистой водой и аккуратно сняла в него контактные линзы, под которыми оказались сияющие синевой глаза. Потом отвернулась от меня всем телом, что-то делая с грудью, и, когда она повернулась обратно, держа в руках пару розовых подушечек, грудь была, минимум, на размер меньше. Передо мной внезапно предстала очень симпатичная девушка, ни разу не похожая на ту роковую красавицу, что нас встречала.
— Постой-ка! — я наморщил лоб. — Ты мне кого-то напоминаешь... У нас же, то есть, на Когтевране, учится... Лиза... Тюльпан... Дурбин...
— Турпин, балда! — засмеялась Белинда. — Сестрёнка моя!
— Точно, Турпин-балда! — подтвердил я. Она нахмурилась:
— А ты откуда знаешь? В Хогвартсе нет ученика по имени Алекс Паркинсон!
Я со вздохом достал очки, взъерошил волосы и снял часть грима со лба. Она снова вытаращила глаза, засунув себе кулак в рот так глубоко, что я даже испугался, что обратно будет не вытащить.
— Так вот ты какой, Северный Олень! — она привстала в кресле и потянулась ко мне рукой. Очевидно, рога пощупать.
— Но-но! — сказал я, отстраняясь. — Попрошу нашу птичку не обижать!
— Так вот оно, что! — она о чём-то задумалась.
— Если опять скажешь, что я — бедный ребёнок, то...
— То — что? — задорно спросила она.
— То — то! — буркнул я. — Я скажу Сириусу, и он тебя отшлёпает!
— Ух ты! — загорелись её глаза. — А кто это — Сириус?
— Известный преступник, байкер и просто мой крёстный, — ответил я.
— Познакомишь? — блестя глазками, попросила она.
— Замолвлю, так и быть... Словечко. И ещё. Об Алексе Паркинсоне не должна знать ни одна живая душа!
Белинда понимающе кивнула кивнула:
— Чтоб я сдохла!
— Давай, теперь о деле, — я подался вперёд, положив локти на стол. — Расскажи мне, что это за чушь со свахами, и что означают два моих перстня?
Белинда задумалась:
— Понимаешь, тело человека — оно не сплошное...
— Да, состоит из костей, кожи и внутренних органов, — раздражённо сказал я. — Дальше.
Она запнулась, а потом продолжила:
— Но органы в свою очередь...
— Состоят из клеток, — перебил её я. — Ты мне сейчас биологию рассказывать будешь? — и сам оторопел от того, как непринуждённо это слово, наличия которого в себе я раньше даже не подозревал, слетело с моих губ. — Или сразу к генетике перейдёшь?
— К чему? — обречённо спросила она.
— К генетике. Ты же мне хотела рассказать про бутылочное горлышко, мутации и генные болезни, правда? — забодай меня дромарог, откуда это всё во мне?
— Что? — она совсем перестала меня понимать. Я тоже себя не понимаю и — ничего, жив ещё.
— Ну, ладно, начну издалека. Волшебников — мало...
— Слишком мало! — с жаром перебила она меня. — Нас менее...
— Погоди, — остановил я её. — Мой выпуск — тридцать восемь человек, средняя продолжительность жизни мага — сто шестьдесят...
— Сто тридцать семь! Про войны не забывай!
— Сто тридцать семь лет. Положим, мой год — демографический минимум из-за войн, так что, помножим на полтора...
— Один и шесть!
— Роли не играет! Нас меньше девяти тысяч!
Она вытаращила на меня глаза:
— Но — как? — а потом спохватилась: — Никому не говори, это — самая охраняемая тайна Министерства. То, что нас так мало, никто не знает. Представляешь, на международные матчи по квиддичу мы набираем магглов в массовку, чтобы была видимость многотысячного стадиона!
— А сколько у нас свах? — спросил я. — Или ты предпочитаешь «специалист по евгенике»?
— А что такое...
— Да ладно, не парься. Я тебе пару книжек подкину популярных, ты сразу разберёшь, что к чему. Ты мне лучше расскажи, откуда у тебя это, — я махнул в сторону диаграмм с генетическом кодом.
— Это кровеграфии! — она легко подскочила, покачнулась, чуть не упав, наклонилась через стол, заставив меня любоваться своей почти ничем не прикрытой грудью. Внезапно это осознав, она подняла голову, заглянув мне в глаза, чтобы убедиться в моём полном внимании к её прелестям. Потянувшись ещё немного, она открыла верхний ящик стола, не мешая при этом моему созерцанию. Я почувствовал, что в штанах стало тесно.
— Вот, смотри! — она поднесла лицо совсем близко к моему, попутно обдав винными парами. — Капелька крови кладётся в кровеграф, и он выдаёт такие вот замечательные картинки. Видишь, на этой всё в порядке, а на этой, — следующая показанная карточка в некоторых местах светилась красным, — можно увидеть болезни или уродства, которые потенциально могут проявиться в будущем поколении.
— Понятно.
— Правда? Тебе понятно? — она с удивлением на меня посмотрела, не забыв дыхнуть. Она, что, рассчитывает, что я сейчас закосею и на неё наброшусь? А неплохо бы! Я опять облизнулся, когда она тряхнула грудью. — Вот, смотри, а теперь две совмещаем. Чисто! А знаешь, почему?
— Знаю, — ответил я, — ты карточки двух девушек наложила.
— Ух, ты! — она придирчиво осмотрела кровеграммы. — А как ты узнал, что это карточки — девушек?
— Так Игрек-хромосомы-то нет! — объяснил я ей. — Видишь, Икс!
Объяснил, как же! Глаза у неё стали уже совсем как блюдца. Интересно, они так навсегда останутся? Она потрясла головой, восстанавливая нормальный размер глаз, что, впрочем, меня не так заинтересовало, как колышущееся при этом содержимое её блузки.
— Вот, теперь возьмём карточки девушки и юноши, — она опять наложила кровеграммы, и на верхней вдруг показалось лицо. Белинда провела пальчиком по горизонтали, и лицо начало почти незаметно меняться.
— А, понятно, возможные вариации в зависимости от того, какие именно влияющие на внешность гены сработают, — что я распинаюсь, она всё равно ничего не поняла! Она провела пальчиком по вертикали, и лицо начало стареть. Без комментариев. Ткнула в центр — вместо мальчика появилась девочка. Потом она перевернула карточки на другую сторону. Там оказалась диаграмма. Часть красных точек исчезла, а одна из них стала жирной и мигала.
— Видишь? — спросила она.
— Ага, — согласился я. — Генный дефект приводит к наследственному заболеванию.
— Ась?
Я махнул рукой:
— Ну, ладно, с этим понятно. Скажи-ка, сколько лет этому замечательному прибору?
— Я не знаю. Тысячи полторы или больше. Всегда здесь стоял.
— Тогда другой вопрос — сколько их?
— Это я тебе могу сказать совершенно точно — он один, и другого такого — нет!
