Король чувствовал себя немного сонным, расслабленным, он бы, пожалуй, еще вздремнул, но доносившиеся снаружи звуки и запах свежего хлеба, смешивавшийся с ароматами цветущих деревьев, подсказывали, что вскоре молодой тан, служивший при нем спальником, осторожно постучится в дверь. Знал король и причины столь приятной истомы: прошлой ночью он выпил чуть больше меда, чем обычно, а Тостиг любил его с такой страстью, какой даже эти пылкие любовники еще не ведали.
Эдуард облизал губу, нащупав языком небольшую ранку, оставленную зубами Тостига. Кожу в паху немного саднило – юноша слишком сильно терся о нее покрытым первым пушком подбородком. Эдуард поднес к лицу пальцы, жадно вдыхая еще сохранившийся запах.
– Прошлой ночью ты был... – начал и не договорил он.
Король собирался сказать «великолепен», но, услышав его голос, Тостиг резко обернулся, и Эдуард увидел, что по лицу юноши струятся слезы. Он тут же соскочил с кровати, опустился на колени у ног возлюбленного, повернул к себе его лицо.
– Не плачь, пожалуйста, не плачь, ты же знаешь, я все могу исправить, все сделаю. Что случилось, Тостиг?
Он поднялся, прижимая Тостига к себе, гладя его длинные волосы, шепча слова любви и утешения.
Тостиг уклонился от его объятий, поднял голову и посмотрел королю прямо в глаза.
– Я скажу тебе, что случилось, – хрипло выговорил он. Глаза его лихорадочно блестели. – Они женят тебя. Я давно собирался сказать тебе, но мы были так счастливы вместе, я просто не смог. Они хотят, чтобы ты взял в жены мою сестру Эдит.
– Кому это в голову взбрело? – заорал Эдуард, заранее зная ответ. Сжав кулаки, он с такой силой ударил по раздвинутым ставням, что ставень в свою очередь ударил в стену и отколол кусок штукатурки, за которым обнажилась доска. – Скорее они отправятся в ад! – И он заметался по комнате, разбрасывая сложенную на ночь одежду, потом снова врезал кулаком по ставню, и вновь отлетел кусок штукатурки. – Они все окажутся в аду, прежде чем заставят меня жениться, – повторил он.
Тостиг внимательно посмотрел на него, удивленно покачал головой, прогнал невольную улыбку с губ, подавил смешок.
– Ничего не получится, – сказал он, и его прекрасное лицо потемнело. – Говорю тебе, она шлюха, мерзкая шлюха. Она заставит тебя спать с ней, займет мое место в твоей постели.
– Ни за что, ни за что! – бушевал король. – Я не допущу.
– Придется. Еще как придется.
– Почему?
– Англии нужен от тебя наследник.
– Претендентов и так полно, а сколько еще народится...
– Вот именно – слишком много. Это приведет к сваре, к раздору. К гражданской войне.
Не Годвин объявил Эдуарду об этом решении, не кто-то из сыновей Годвина, а тот самый человек, который предал его мать, подтолкнув ее к измене, – Стиганд, получивший в награду за труды кафедру в Элмхэме, а надо учесть, что епископ Элмхэма окормлял Восточную Англию, которой правил Гарольд Годвинсон.
Встреча произошла в Бате, в покоях аббата бенедиктинского монастыря. Бенедиктинцы жили в Бате уже сотню лет, монастырь покуда не подвергся клюнийской реформе, так что беседа короля и епископа протекала в весьма комфортабельной, можно сказать, роскошной обстановке: высокие стулья с подушками вместо сидений, причем на подушках были вышиты не библейские сцены, а эпизоды охоты; мед разливали из серебряных кувшинов в серебряные чаши, на серебряных блюдах лежали вишни и лесная земляника. Снаружи, в монастырском саду, бабочки порхали над ароматическими травами, которыми монахи приправляли свою снедь, кружили шмели.
– Можно подумать, мне завтра предстоит умереть.
– «Да живет король вечно»! – откликнулся Стиганд, выплевывая вишневую косточку. – Эту молитву повторяют со времен царя Соломона, а толку-то что? Ты смертен, как и все. Впрочем, – вздохнул он, заворочавшись в кресле, выправляя под собой складки ризы, которую поленился снять после мессы; по запаху Эдуард догадался, что епископ выпустил газы, хорошо хоть хватило деликатности сделать это беззвучно, – впрочем, мы надеемся, что ты проживешь достаточно долго и увидишь, как твой сын и наследник достигнет совершеннолетия.
– Мы – это кто?
– Англия.
Повисло молчание. Стиганд был опытным дипломатом, он не стал первым прерывать паузу. Пока что он взял себе еще вишенку и, отвернувшись к окну, устремил взгляд на монастырь, на приземистую крышу церкви. Эдуард понимал, что нужно либо прогнать епископа, либо самому встать и уйти. Гнев душил его, и он был рад дать ему волю. Нужно раз и навсегда покончить с этим делом. Пусть выкладывает все начистоту. Наклонившись, он стукнул кулаком по столу и крикнул:
– И королевой непременно должна стать Эдит, дочь Годвина?!
Стиганд изобразил на лице недоумение.
– А как же иначе? Это же очевидно. Нам нужен принц английской крови, своя, надежная династия. Когда вновь утвердится преемственность английского королевского рода, все эти скандинавские родичи Канута, упокой Господи его душу, не говоря уж о нормандском ублюдке, племяннике твоей матери, который якобы тоже имеет какие-то права, позабудут о своих притязаниях на престол. Эдит – англичанка...
– Наполовину. Ее мать Гита – датчанка.
– Как и треть населения твоего королевства, и все эти люди считают себя англичанами. Они прожили здесь уже больше века. Кстати, им по душе придется и то, что она свойственница Канута. И при этом она настоящая англичанка, до мозга костей, такая же, как все мы. Как говорится, «настоящий яблочный пирог», англичанка до мозга костей.
– Ты можешь то же самое сказать об Этелинге.
– О другом Эдуарде? – Епископ снова выплюнул вишневую косточку, она легонько звякнула о край серебряного блюда. – Он несовершеннолетний и живет где-то в Венгрии.
Эдуард поднялся на ноги, пробежал по комнате, схватил чашу с медом и саданул ею по столу так, что янтарная влага расплескалась.
– Годвинсоны рвутся к власти. Вот о чем идет речь. Наследник из рода Годвина, – вот что им нужно. Даже если он родится от меня, я умру раньше, чем он достигнет совершеннолетия (ты очень любезно напомнил мне – от смерти не уйти), и тогда Англией будет править либо его дед, если старый боров переживет меня, либо дядья.
Одним из дядьев этого гипотетического младенца стал бы Тостиг. При одной мысли об этом в душе короля образовалась сосущая пустота, которую даже гнев не мог заполнить.
– Нет никаких причин для такого союза, – подвел итоги король. – Он не на пользу ни мне, ни Англии.
Стиганд чуть подвинулся вперед, мизинцем, украшенным перстнем, дотянулся до пролитого королем меда, подобрал капельку и слизнул.
– Для тебя тут есть кое-какие преимущества.
– А именно?
– Годвинсоны боятся того, что может произойти после твоей смерти. Нечего в прятки друг с другом играть – ты можешь завтра же свалиться с лошади или подцепить зимой неизлечимую простуду. Быть может, даже сейчас, в сию минуту, где-то поблизости бродит тайный убийца, или среди твоих дружинников кружит человек, которого мы знаем, но чьи истинные намерения от нас сокрыты. Но вот в чем загвоздка: кто бы ни стал твоим преемником, норвежец или нормандец, Годвинсоны останутся не у дел, если только...
Эдуард не слышал священника, он слышал только, как кровь ударяет в виски, чувствовал, как похолодели и увлажнились руки. Тем не менее, смысл этих слов был ясен, так ясен, словно тень Альфреда, убитого брата, шептала их ему в ухо.
– Если только Годвинсоны – один из них или все вместе – не поспособствуют этому «преемнику», умертвив меня, – подхватил он.
– Можешь думать что хочешь. Я этого не говорил.
Эдуард поднялся, отошел к незастекленному окну. В часовне запели службу третьего часа. Как все бенедиктинцы, здешние монахи в совершенстве владели искусством григорианского пения, оно пронзило душу короля ностальгической тоской об оставленной им простой жизни, о богослужении в Байё и Лизьё, где он еще не знал мирских интриг. Запах благовоний, печальный лик распятого Христа, скорбящая Мать, чистое, беззаботное благочестие юности... Глаза щипало от слез, защемило сердце. Король обернулся к двоедушному, коварному епископу.
– Как только у меня родится сын, они смогут убить меня.
– Витан не изберет королем ребенка. Горе стране...
– Которой правит младенец, – подхватил король.
Пение монахов стихло, слышалось только нудное жужжание попавшего в плен шмеля. Стиганд снова зашевелился на стуле, откашлялся.
– Пока что речь идет только об обручении, – сказал он. – Они предлагают провести церемонию на празднике урожая в Керне, что в графстве Дорсет.
Так и сделали. В сопровождении Гарольда и кучки дружинников, из которых еще предстояло сформировать личную гвардию Эдуарда, король выехал из Шерборна под проливным дождем. Охотничьи псы, крупные, длинноногие, с густой серой шерстью и очень похожие на волков, если не принимать во внимание по-собачьи широкие морды, бежали за лошадьми. Порой собаки бросались в сторону, привлеченные запахом зайца или завидев в поле куропаток. Шерсть их вскоре намокла, отяжелела, как и гривы лошадей и плащи всадников. Над поросшими буком холмами перекатывался гром.
