— Люди говорят, тебе есть чего бояться. Ты вроде бы не только бреешь…
— Не пойму.
— Поймешь! Кивич взмолился:
— Могу поклясться, положа руку на Коран, что я сроду не доносил и не донесу на Наби!
— Не доносил, говоришь… — Наби, все еще не доверяя, провел острой бритвой перед носом у цирюльника, пригрозил:
— И клянусь тебе Кораном, заруби на носу: если властям продашь- кого наших-глотку перережу и башку с плеч долой!
Услышала жена Кивича, — по соседству жили, — как Наби разгневался, как грозит, чего доброго, и впрямь оторвет голову кормильцу, прибежала, еле дышит, платок с головы сорвала[24], взмолилась:
— Братец Наби, пощади! Никогда ты убийцей не был… Не сироти наших детей!
— Ладно, — глухо сказал Наби. — Ради мальцов и прощаю! — Взял за уши Кивича и отодрал как следует, а тот стоит ни жив ни мертв, только кадык ходуном ходит. — Услышу впредь, что ты насчет нас сболтнул чего властям пеняй на себя!
— Да не слушай ты брехунов! — плаксиво прогнусавил Кивич.
— Один ты и есть брехун и наушник по всей округе, и щажу тебя только ради детей твоих! — закончил разговор Наби: Уходя, глянул, да так, что Кивича всего скрутило…
Сельчане после этого случая решили, поделом Кивичу, прав Наби. Взяли его в оборот, отругали, прижали к стенке: сиди, мол, тихо-мирно. После того Шептун Кивич (как его прозвали) вроде и присмирел.
Но, поди ж ты, опять пялил свои бычьи глаза в сторону двора Аллахверди. Аллахверди каждый раз, уходя или возвращаясь в село, замечал, как Кивич глядит на него из-за плетня, никак ему неймется. Видно, это в крови у Кивича подглядывать, доносить… А что он дела с полицией имел-это люди точно знали.
Вот и на этот раз, — подходит Аллахверди к своему порогу, а Кивич тут как тут, вышел навстречу и — за ним увязался.
— Куда ты пропал, сосед? — участливо пожурил. — Что-то не видать тебя.
— В Гёрус ходил — уголь сбывать.
— А… а что слышно про нашу Хаджар-горемыку?
— Все в каземате.
— Вот как! — притворно удивился Кивич. — А что ж Наби? Не выручит-вызволит? — Мало, видно, всыпали этой проныре Кивичу, все ему надо выпытать, вынюхать, копается, как наседка в соломе. — Ведь не может же Наби сидеть сложа руки?
— А тебе какая печаль?
— Или я уж вам и не свой? — притворно обиделся Кивич. — Я ведь самому Наби родичем довожусь. Племянница моя замужем там у них, в Мовлу.
Рослый, крепкожилый, кряжистый, как вековой дуб, Аллахверди смерил взглядом соседа.
— Эх, видно, не впрок тебе урок. Мало тебе Наби уши драл…
— Но-но! — захорохорился Кивич.
— Я про то, что жить тебе надоело.
— Наби тогда мне и рта не дал раскрыть, — сказал Кивич, как бы оправдываясь за свой позорный конфуз. Он к тому же понимал, что и Аллахверди может намять ему бока.
— Наби великодушно пощадил тебя ради твоих щенят, — грозно надвинулся Аллахверди.
Кивич, хотя и дрожал весь, а гнет свое:
— Если уж он такой гордый-славный, что ж честь свою под казенной пятой оставил?
— Не можешь ты без пакостей! Охота потешиться? — Аллахверди схватил соседа за грудки, тряхнул и, толкая, припер к закопченной стене хлева. — Не можешь ты не совать свой нос, куда не просят?
— Кабы я доносил, давно бы приставы, урядники у твоих дверей торчали! Кивич на пушку берет, чтобы как-то выкрутиться, но Аллахверди не думает его отпускать.
— Это ты со страху молчишь, а то бы давно бежал.
— А кого мне бояться?
— А хоть бы меня!
— Тебя? Что ты мне сделаешь?
— Кишки тебе выпущу и коленки обвяжу, чтоб не тряслись. Вот этим вот кинжалом…
— И у нас под чохой, на поясе — не пусто, — точеный-правленный! — Кивич было потянулся к кинжалу, но Аллахверди, опередив его, вырвал свой из ножен и приставил к торчащему, как утиный клюв, кадыку. Ткнул легонько, кровь закапала на выпяченную грудь Кивича и он, побелевший как мел, понял, что тут и до беды недолго.
— Ты брось такие шутки шутить! — выговорил он трясущимися губами.
— Какие тут шутки?! — Аллахверди покосился на закрытую дверь хлева и процедил сквозь зубы: — Вон она, кровь твоя — и то черная!
Тут дверь хлева распахнулась от удара, вошла Хатун-хала, услышавшая, должно быть, возбужденный разговор. Прикрикнула на мужа:
— Не проливай кровь в своем доме, киши![25]
— Коли этому выродку не заткнуть глотку — не уймется. — С этими словами Аллахверди резким взмахом кинжала отсек кусочек уха у Кивича — с ноготок и сунул ему в руки. — Вон! Ступай! И помни о словах Наби!
Хатун-хала обомлела. Кивич, дико зыркнув по сторонам, сообразил, что дело худо: Аллахверди вне себя и готов на все — может и ухо целиком оттяпать, а то и самого на куски изрубить и волкодавам на съедение бросить… Если бы не Хатун-хала кто знает, как бы еще дело обернулось, то-то и Кивич, с кровоточащим ухом, поспешил смыться. Задыхаясь от злобы, он хотел было вот так, с исцарапанным горлом и подрезанным ухом помчаться в околоток к приставу, найти его, выложить ему все, сказать, что ему житья не дают, что Аллахверди, сын Гахрамана, неспроста зачастил в Гёрус под видом продажи угля, что тут какая-то крамола, что он, Аллахверди, вроде связного между узниками каземата и гачагами!.. А снует он, видать, потому, что надумали они каким-то путем подстроить побег Хаджар!..
Но, поостыв, поразмыслив, Кивич решил, что тогда уж не снести ему головы, как ни крути, ни верти, не спасти шкуру. Не забегая домой, подался, крадучись, в лес, на склон, поросший дубняком и грабами, пусть уж ни жена, ни другие селяне не видят такого срама, — оторвал кусок исподней рубашки, перевязал голову, — прикрыв злополучное ноющее ухо. И причину придумал: мол, с волком схватился на безлюдии, задушил, мол, хищника и скинул в ущелье, да вот, видите, самому тоже досталось…
Глава тридцать седьмая
Аллахверди позвал к себе племянника Мохсуна, шустрого, глазастого и сметливого подростка, у которого еле пушок пробился над верхней губой. Он не раз служил "посыльным", доставал га-чагам чурек и прочую крестьянскую снедь.
— Что слышно от Наби? Где они расположились?
— Ума не приложу я. Как ты в Гёрус ушел, я к ним припасы понес, всю нашу округу облазил, а их как ветром сдуло. Хатун-хала подтвердила слова Мохсуна.
— Как же быть теперь? — встревожился Аллахверди. — Где их найти? Ты вот что, дружок… Сходи-ка еще раз… Обойди Кы-зылдаш, Чалдаш, Седловину, Земляничную поляну, Гала-бурун, Кяпаз… Присмотрись, приглядись, может, и заметишь что… Если Наби не дал о себе знать, — стало быть, надо самим доискиваться. А то ведь связь прервется — тогда все прахом пойдет, Хаджар не удастся вызволить, а то и войска набредут на след.
После коротких сборов Мохсун отправился в неблизкий и нелегкий путь: Вышел за село, пробрался через лес, перелески, миновал и Гулдур-ялы, поднялся на Кызыл-гая, а дальше его путь лежал через долину к подножью Кяпаза… Но никаких следов гачагов он не обнаружил.
Вернулся на третий день, усталый, разбитый, еле ноги держат, и — ни с чем.
"Должно быть, Наби ушел с отрядом подальше от села, а то ведь этому Кивичу недолго и заложить наших… — думал Аллахверди. — Но куда наши ушли? В какие края?"
Аллахверди понимал и то, что Наби, если и перебрался куда, то не слишком далеко, — ведь Хаджар в каземате, и Наби будет держаться где-то в окрестностях. Он, Наби, попытается вырвать ее из неволи! Любой ценой, во что бы то ни стало!
Аллахверди рассуждал верно. Наби и впрямь ушел не очень далеко, подался на эйлаги Салварты, за Гёрусом. Там и ждал возвращения Аллахверди. Он знал, что Аллахверди рано или поздно доберется к нему, и если уж застрял где-то, то должно быть тому причина — помеха особая. Какая — узнать бы! А без этого ринуться напрямую, наугад, на врага — пустое дело. Как ни грызла его мстительная ярость, а приходилось терпеть, ждать, прикидываться, чтобы не угодить в беду. Ждать Аллахверди — какие вести принесет из города, как Хаджар, что собираются предпринять власти?
Расположившийся лагерем на крутых подступах Салварты, Наби прождал с гачагами три дня. На четвертый, к вечеру, они вдалеке увидели устало бредущего путника с хурджином, перекинутым через плечо, в мохнатой папахе, с палкой в руке. Приблизился. Это он, Аллахверди, Наби шутя вскинул "айналы".
— Вот пальну в тебя, клянусь аллахом! Будешь знать!
— За что же?
— Столько ждать заставил. Все глаза проглядел.
— А как же быть, если Наби изволил уйти из лесов сангярских к Салварты?
— Что бы ни было, а знаю: Гахраман-оглы должен нас в, два счета найти!
— Наш Мохсун всю округу облазил!
— Может, Кивич тебе мешал?
— Я ему зарубку на память оставил.
— Какую-такую зарубку?
— Ухо малость поцарапал…
