– Покуда не знаю. Но сообщение получу, будь уверен.
– Ну, добро. Просьбу мою не исполнишь?
– Отчего ж… Коль смогу – помогу.
– Дедок у меня имеется, переправить его следует через кордон. Ну, там… пристроить к кому, чтоб не один мыкался. В долгу не останусь.
– Я слыхал, ты не тока дедка держишь – кралю заимел, – хитро сощурился Мартын.
– Так оно ж без крали скука гложет, – криво усмехнулся Николка, а сам в уме высчитывать начал, кто из его людей заложил. – Так переправишь деда?
– Покуда дорожка одна имеется, но скоро закроется, – сказал Мартын. – Я и сам давно ушел бы отсель, да без золота что здеся, что тама – все едино. Лады, вези его.
Они пили еще долго, а под утро Стрижак ускакал в лес.
Анастасия окрепла – кормили ее хорошо, выходила на прогулки с профессором. Но за ними неотлучно ходили люди Стрижака. Николку она боялась до смерти, а из его людей особенно не нравился ей Левка – белобрысый и замкнутый мужик. Да, за ней следили, но ведь из леса не убежишь – дороги надо знать. Выводил ее на прогулки и Стрижак, шел рядом и молчал. Или сажал на лошадь впереди себя и ехал шагом, придерживая Анастасию. Она содрогалась от его прикосновений, понимала, что когда-то он перейдет в наступление, а противопоставить ему нечего. Профессор всячески отвлекал от тягостных дум, даже осторожно настраивал, чтобы Анастасия благосклоннее принимала ухаживания бандита.
– Я не девка, – однажды сказала она напрямую, – я не смогу…
– Анастасия Львовна, – смутился Иннокентий Тихонович, – простите меня. Я только хотел помочь вам… пережить… Этот человек способен хотя бы защитить вас, ведь вы одна. Мы с вашим мужем плохой защитой оказались. Простите, если я вас оскорбил.
В землянку вошел Стрижак, как обычно – не постучавшись.
– Собирайтесь, господин хороший, – приказал профессору.
– Куда? – задрожала Анастасия. – Куда вы хотите увести профессора? Прошу вас… не убивайте его…
– Вас переправят в Польшу, профессор, – сказал Стрижак, не глядя на Анастасию, из глаз которой хлынули слезы. – Польша сгодится?
– Сгодится, – пролепетал тот и растерянно взглянул на подопечную. – А как же Анастасия Львовна? Отпустите ее со мной.
– Она останется, – тоном, не терпящим возражений, заявил Стрижак. – Дед, собирайся, а то передумаю.
Он закрыл за собой дверь, вскоре перестали слышаться и его шаги.
– Не бойтесь, Анастасия Львовна, я не уеду, – решительно сказал профессор.
– Я уже ничего не боюсь, – пробормотала она, глядя в пол. – Чему быть – того не миновать. Поезжайте, Иннокентий Тихонович. Если он надумает взять меня, вы не поможете. Он убьет вас, как убил Серафима, а я буду казниться виной. Да и привыкла я к мысли, что… Поезжайте.
Она вышла проводить профессора, его усадили в сани, накрыли тулупом. Анастасия, кутаясь в пуховый платок, без слез смотрела вслед саням. Падал дивный снег, но он не занимал ее, она думала о том, что ночью придет Стрижак, а дверь изнутри закрывается лишь на крючок. И он пришел. Крючок вылетел вместе с загнутым гвоздем от удара Стрижака. Анастасия сидела с ногами на топчане, забившись в угол, и думала, что вот сейчас умрет. Не умерла. А наглый гость поставил табурет возле буржуйки, подбросил поленьев в топку и невзначай сказал:
– Чего закрываешься, Настя? Окромя меня, никто к тебе не войдет.
– Что вам нужно? – нашла в себе силы спросить Анастасия.
– А чего нужно мужику от бабы? – простодушно признался Николка.
– Вы пришли за моим согласием? – догадалась Анастасия. – Зачем оно вам? Вы можете делать все, что хотите…
Внезапно он подскочил с табуретки, которая перекувыркнулась в воздухе и шмякнулась на попу. Николка подлетел к Анастасии, навис над ней, упершись руками в бревенчатые стены, и выпалил:
– Я ж к тебе со всей душой, а ты… Хочу, чтоб и ты так же ко мне… Не думай, я понимание имею, ты из благородных, я – нет. Подожду… но не будь такой…
– Я не могу, – закрыла лицо ладонями Анастасия, напуганная свирепой страстью этого человека. – Вы убили… я не могу…
Николка тяжело опустился рядом, отвернувшись от нее, поставил руки на колени и заговорил тихо, натужно:
– Убил? Да. Долги возвращаю. Я из деревни родом. И дом у меня был, и хозяйство большое. На деревне лентяи плохо живут, а мы из зажиточных, потому как работали все от зари до зари. Отец умный был, учиться заставлял, земле ведь тоже наука нужна. Нанял он двух учителей, два раза в неделю ездил я к ним в город. Все путем было, покуда… не пошло наперекосяк. Я в город ускакал, а когда вернулся… Дом спалили, отца зарубили, мать застрелили. А сестренок, младшей тринадцать исполнилось… в овине нашел… растерзанных. Говорили, будто красные грабить приходили. А другие говорили, будто то белые были, а представились красными, чтоб народ запугать. Только отец мой встретил их с винтовкой. Вот и считай, кто кому должен. Не хочу ни красных, ни белых, ни синих. Все они на одно обличье…
Анастасия слушала его вполуха, сама же соображала, что делать. Ее пугала страстность Стрижака, в обществе, к которому она принадлежала, не принято было выставлять напоказ свои чувства, сдержанность – признак хорошего воспитания. Когда мама узнала, что у отца есть любовница, на которую он истратил и без того скромное их состояние, она приняла удар стойко, плакала только в одиночестве. За Серафима Анастасия пошла от безысходности – отец разорился вконец, было стыдно за него, а тут посватался состоятельный и хороший человек. Серафим любил ее, но так открыто никогда не говорил, а про страсть она только в книгах читала. Близость с мужем переносила, потому что в том видела свой долг. Почему же сейчас не стерпит? Ведь все равно кончится одним. Надоест Николке игра в благородство, либо силой ее возьмет, либо отдаст своим головорезам. Бабка, что за ней смотрела, рассказывала, как ведут себя бандиты «с девками».
Анастасия пересилила отвращение, чуточку придвинулась и тронула за плечо Николку. Не знала, что легкое прикосновение вызовет в нем такую бурю. Она лишь закрыла глаза, чтобы не видеть пламени в его глазах, которое, казалось, способно было сжечь. Она думала, что ее обнимает и целует убийца мужа, мысленно просила у Серафима прощения и понимания. А Стрижак вперемешку с поцелуями шептал:
– Настенька… я для тебя что хошь сделаю… Настя… не бойся меня. Любить тебя буду, как никто другой. Бить не буду, клянусь! Настенька… Настенька моя…
6
Батона разбудил стук, как будто кто-то безжалостно барабанил по его неприкаянной головушке. Недовольно проворчав «иду», он поплелся в прихожую, собираясь задать взбучку полуночникам. Не успел Батон открыть, как некто навалился, потеснил его и вихрем ворвался в коридор, рявкнув:
– Закройся! Быстро!
Батон спросонок ничего не понял, только, подчиняясь приказу, захлопнул дверь. Тем временем некто влетел в комнату, он поплелся следом. Щурясь от света, Батон наконец разглядел Грелку. Ева, тяжело дыша, плюхнулась на табурет, облокотилась о стену спиной и выдала скороговоркой:
– Учти, я знакомой сообщила, что у тебя буду. Так что ты со мной ничего не сделаешь. А если сделаешь, тебе крышка.
Но разве способны сонные мозги, пропитанные самогоном, вычленить из длинной белиберды мысль? Батон мотнул головой, прогоняя остатки сна, выговорил членораздельно:
– Повтори, че ты вякала?
– Где Пушок? – угрожающе пискнула Ева.
– Тю! Дома… Где ж ему быть?
– Вот тебе! – Ева выбросила вперед руку. Батон разглядел сначала кулак, потом дулю и выпятил нижнюю губу, соображая, какое применить наказание к стерве за оскорбительный жест. Но Грелка огорошила его вторично: – Нету дома Пушка, нету! Убит он. Ножом в спину убит прямо у себя дома!
Батон, как был в семейных трусах и в грязной майке, плюхнулся на табуретку, шумно вдохнул воздуха, словно новость его убила, затем застыл, выкатив глаза. Ева поняла, что он сильно тормозит и должен переварить услышанное, а это, видимо, произойдет не скоро, поэтому приступила перебирать бутылки на столе. Выпивки – ноль, все вылакал один.
– Я так делюсь с тобой, – зло упрекнула его Ева, – а ты один, да? У, скотина…
– Повтори, че ты вякала? – очнулся он.
– Ты – скотина! В одиночку пьют последние алкаши.
– Раньше че вякала! – гаркнул Батон, приобретя от напряжения свекольный цвет.
– А, про Пушка? Убили его. Ножом зарезали. Интересно мне знать, это ты его приголубил? Признавайся, я никому не скажу, но знать желаю!
– Ты че?! Долбанулась? Дура! Че несешь?
– Ага, думаешь, я тебе поверила? Мы пили с ним, а потом его кто-то ножичком… А днем нашли Пушка… Да ни одна рожа ментовская тебе не поверит!
– Че… правда? – растерялся Батон. – А за что его?..
Взглянув на потрясенного дружка, Ева сбавила обороты:
– Я так думала, ты его из-за ревности…
– Я?! Его?! – выкатил Батон без того круглые глаза. И вдруг заходил по комнате, шлепая босыми ногами и взмахивая возмущенно руками. – Чокнулась, да? Да что б я… из-за тебя… Не, придумает же!
