– Человек… невидимка… справка… де-ге-не-рат.
А потом вскочил и, вытащив из кармана сложенную вчетверо бумажку, криво написал на ней несколько букв. Буквы плясали и не желали складываться в слова. В одну секунду ему показалось, что он не может прочитать только что им написанное. Роман снова упал на ковер, и тут под окном, из прогала тьмы, куда упал Горовой, возник ровный, однообразный, тоскливый вой…
Роман встал, подошел к сейфу и, набрав давно подсмотренный код, открыл дверцу. Он знал, что ему нужно. Пальцы сомкнулись вокруг маленького черного несессера, который лежал на стопке бумаг. Роман хорошо знал, что это такое.
И как ЭТО необходимо ему.
* * *
– Уже третий день лежит, – сказала Ирина. – Или четвертый. Зеленый, измочаленный, как вон тот огурец, который Наседкин выплюнул. Верно, хреново ему, если есть и пить отказывается.
– Какая ты умная, – возник в глубине комнаты голос бородатого Николая. – Это надо же, сообразила – если человек не жрет, не пьет, то ему хреново! Умище не спрячешь! Да, Ирка, нажили мы геморроя с твоим приятелем! Не знаю, что с ним и делать-то. Я ж не медик, а врача ему не вызовешь, в больницу не отправишь, потому как мало ли что он в этой самой больнице наболтать может. Как заложит нас по полной программе, потом не открутишься.
– Да что он там наговорит, если он и двух слов выговорить не может. Бормочет что-то.
– Клинит его, – сказал Николай. – Да, не человек, а какой-то… Я, Ирочка, не мать Тереза, чтобы о скорбных телом беспокоиться!
– Да уж, – сквозь зубы произнесла та. – Ты уж точно не мать Тереза. И не отец…
– Звонит кто-то в дверь! – с досадой сказал Николай. – Я теперь от каждого звонка дергаюсь после того, как этот твой Рома выкинул из окна этого важного гэбэшного еврея. Такой шум подняли мусора, и особенно этот длинный, носатый, из прокурорских, который вроде двоюродный племянник Горовому. Опять названивают. Ну че… иди, открой. Это, поди, Наседкин приковылял, табуретка недоделанная. Сейчас опять начнет травить байки из жизни, только уши поспевай затыкать.
Николай оказался совершенно прав и в том, что пришел именно Наседкин, и в том, что он принес с собой целый ворох несносных баек, которые тут же стал вываливать на головы своих подельников. Наседкин подбоченился, подперся кулаком в бок и, выставив вперед ногу, сказал:
– Ну че! Радуйся, народ! Я тут вам новость притаранил. Веселая такая новость. Приперся к нам с Ольгой тот самый длинный урод, которого показывали по «ящику»… ну, насчет того, что ученого выкинули из окна. Вот этот… – Он ткнул пальцем в Романа, и тот зашевелился. Он мутно посмотрел на хромоногого негодяя и чему-то глупо заулыбался. Наседкин обрадовался:
– Вот это харя! Он че, все еще кайфует? А то такой кипеж там вокруг его семейки! С длинным была какая-то телка, вся из себя, она сказала, что эту суку Нинку, мамашу вот этого урода, повязали! Приехали какие-то ребята на «мерсе», набили харю Сережке, так что он теперь в больницу загремел. А Нинку стянули. Наверно, грохнут. Хотя такую шалаву давно пора замочить!
– Тише ты, – оглянулась на него Ирина. – Рома услышит.
– Да он ничего не соображает, придурок, – отмахнулся Наседкин. – Ты посмотри, он пузыри пускает, идиот.
Наседкин еще что-то хотел сказать, но тут Роман снова зашевелился и даже привстал на подушке. У него было такое выражение лица, словно его ударили под ложечку и у него мучительно перехватило дыхание. Он жевал губами, явно пытаясь что-то сказать, но, по всей видимости, не находил слов, и в мутных глазах промелькнул страх.
– Моя куртка… моя куртка… де-ге-не-рат, – наконец выговорил он.
– Это он верно про себя ляпнул, – не замедлил объявить Наседкин, а Ирина молча взяла куртку Белосельцева, которая все эти дни валялась в углу, и обшарила ее. Глаза Романа были прикованы к ее рукам, и вот в них, извлеченный из внутреннего кармана куртки, появился черный кожаный несессер. Роман качнулся вперед и протянул руку.
– Мне-е!.. Мне!.. Его!
Речь была судорожной и отрывистой. В углах рта пузырилась слюна. Николай вцепился в свою бороду и наблюдал, не веря, что перед ним тот самый человек, который еще несколько дней назад наводил на него страх. Такое впечатление, что в тело Романа вложили другую душу. Он продолжал тянуть к Ирине руки. Она открыла несессер и увидела, что в ней находятся несколько ампул. Ампулы тускло отливали ядовито-желтоватым. При виде их Роман резко распрямился и крикнул неожиданно басом:
– Мне… одну… как он!..
– Все понятно, – заключил Наседкин. – У моего родственничка ломка. Кумарит его, падлу. Кажись, ему наркота эта нужна. Ну, дай ему, Ирка, может, подохнет наконец. А то он нас тут всех изведет своими идиотствами.
– Это к тебе в большей мере относится, кстати, – пробормотала Ирина, отламывая горлышко ампулы. Капнула на ладонь, понюхала: – Коля, ты вроде химик. Ну-ка… что это такое? Я что-то… затрудняюсь…
– Я тоже, – сказал Николай. – Кольни его, Ира, если он так уж просит. Хуже, я думаю, не будет.
– Да, да! – проревел Роман. Кажется, к нему на время вернулись силы, он даже подпрыгнул на кровати. Диковато, по-обезьяньи. Ирина передернула плечами и, сходив на кухню за шприцем, перетянула Роману руку жгутом и сделала внутривенную инъекцию. Все смотрели тревожно. Роман сидел несколько минут с закрытыми глазами, никто не нарушал тишины. Наконец раздался негромкий голос Белосельцева:
– Мне.
– Что – «мне»? – переспросила его Ирина.
– Ампулы отдай. Шприц новый принеси. Надо еще в левую. Я сам, отойди, – сказал он.
Николай вцепился в свою бороду уже обеими руками. Его почему-то подташнивало. Наседкин, как совершенно непробиваемое существо, хмыкал в углу дивана и чесал свою любимую ногу.
Белосельцев произвел инъекцию в левую руку, бородатый спросил:
– Ну что, лучше? А то ты три дня валялся. Если бы знали, что у тебя в куртке лекарство… а то ты пришел как на автопилоте, да и свалился замертво.
– Хорошо, что вообще пришел, – тихо выговорил Роман.
– Это точно, – откликнулся Наседкин. – А то в последнее время вашей семейке что-то не везет: папаша твой в больницу, кажись, попал, а мамашку и вовсе умыкнули.
И он хихикнул.
Роман медленно встал с кровати. Взгляд, разительно прояснившийся, жесткий, вонзился в Наседкина. Даже толстокожего «японца» проняло, он почувствовал, как по спине ледяной волной скатываются мурашки. Роман склонил голову к правому плечу и произнес, не пряча глаз:
– Что значит – умыкнули?
– Ну, увезли, бля! Стырили твою матуху, если так понятнее! А папаше твоему навешали кренделей хороших, теперь на больничной койке отмокает.
– Откуда ты знаешь? – выговорил Роман еще тише и очень спокойно.
Наседкин вскочил со стула и нагло заглянул прямо в глаза Белосельцева с явной целью нахамить… Но неожиданно – к совершенному недоумению знающих его омерзительный характер Ирины и Николая – стал излагать все, что он знал о происшествии в квартире Белосельцевых и о визите к нему, Наседкину, и его сожительнице Поземовой двоих – мужчины и женщины. Он так старательно описывал, вылизывал все нюансы, что Николаю стало не по себе. Он вышел из комнаты, за ним следовала Ирина. Николай глянул на Ирину и тревожно покачал головой:
– Я, честно говоря… что-то не так, как…
– А что ты заныл? – вскинулась Ирина. – Ты только дедков и старушек избавлять от ненужной им жилплощади горазд! А тут перетрухал! Да, непростой он человек… Я сама не знаю, на что он способен! И что все это не к добру, и что Наседкин перед ним заискивает, на задних лапках танцует… ковыляет… все это тоже не к добру, знаю! Но не дергайся ты, как рыхлая баба на сносях, честное слово! Я тоже боюсь, – добавила она тихо, – и ноет, ноет такое поганое предчувствие, здесь, – она коснулась рукой левой стороны груди, – что скоро попалимся… воздастся нам по полной программе за душегубство.
Николай хотел было ответить, зло, хищно ответить, но только он открыл рот, как до него долетели спокойные, чуть нараспев, почти задушевные слова Романа Белосельцева, сказанные, конечно же, не жалкому Наседкину, а скорее самому себе – как побуждение к действию:
– Ну вот… кажется, я добегался. Это они. Это они ее забрали, никаких сомнений. Ждут, что я пойму и сам за ней приду. Они думают, что все так просто, что меня можно выманить, как из леса. Они думают, что я буду марионеткой. Забавно. Они ее забрали из-за меня. Ну что ж… пусть ждут. Дождутся.
– Дождутся, – машинально повторил Николай и дернул себя за бороду так, что ему, словно ушатом холодной воды, обожгло подбородок и щеки…
Глава 16
Родион сказал мне по телефону:
– Немедленно оттуда уезжай. Все это мне совсем не нравится. Более того, есть у меня одна мысль. Нехорошая мысль, но если она подтвердится – а вероятность того не так уж мала, – то… н-да… дело нехорошее получится, – как это часто за ним водится, на самом интересном месте оборвал Родион Потапович. – Да… тут у меня и Тапик что-то расхворался.
