я же знаю! Не настолько же он гениальный актер, чтобы играть на каждом свидании… Надо перестать вообще о нем думать, чтобы не думать плохо, это ведь меня саму унижает. Нет, надо перестать, перестать…»
Утром на летучке Митин ее проигнорировал, не ответил даже на сдержанное приветствие – просто отвернулся и сделал вид, что не услышал.
Вика проглотила обиду, но любопытные взгляды коллег до такой степени жгли затылок, что она не выдержала и вышла из здания на улицу, села на лавку. Внутри все тряслось от напряжения, в голове долбила стая дятлов, вбивая в мозг одну-единственную мысль: «Я не выдержу. Я этого не выдержу».
Впервые за все время Вика отчаянно жалела о том, что завела роман на работе и теперь вынуждена терпеть вот эти любопытно-злорадные взгляды.
– Негрич, на выезд! – крикнула ей из двери диспетчер. – Почему я тебя должна искать?
Вика взяла адрес, подхватила чемодан и села в машину, уже поданную к шлагбауму Богданычем.
– Волнуешься? – спросил водитель, бросив на нее взгляд в зеркало.
– С какой радости?
– Ну, мало приятного, когда в полицию дергают.
– А-а… вы об этом. Да чушь собачья, разберутся.
– Разобраться-то разберутся, а нервов вымотают.
– Севрюгина тоже так сказала.
– Ну, она-то знает, баба тертая, – хохотнул Богданыч.
Работа отвлекла от мыслей о Митине и даже немного от мыслей о Светлане Александровне, хотя в больницу Вика позвонила до вечера три раза.
– Хочешь, заскочим? – сочувственно предложил водитель после очередного звонка, но Вика отрицательно покачала головой:
– Нет смысла. Она в реанимации.
– Ох ты ж… но ничего, Пална, выкарабкается твоя тетя, вот помяни потом мое слово.
– Хорошо бы…
…Вернувшись с очередного вызова около четырех часов утра, Вика, у которой заболела голова, решила прилечь, чего обычно на дежурстве не делала, зная, что потом поедет на вызов так, словно вернулась из космоса – с головокружением и слабостью. Но сегодня ноги не держали, сказывалось нервное напряжение последних дней.
В полной темноте она вошла в комнату отдыха и на ощупь нашла пустую кровать, повалилась на нее, сняв только кроссовки и куртку.
Когда глаза привыкли к темноте, она поняла, что в комнате, кроме нее, спит еще кто-то на кровати у самой стены. Не придав этому значения, Вика отвернулась и попыталась задремать. Спустя какое-то время до нее донеслись какие-то звуки – вроде скрипа кровати.
«Встает кто-то», – равнодушно подумала Вика, стараясь не прислушиваться, но скрип сменился вполне различимыми ритмичными звуками, а потом сдавленным стоном – женским.
«Совсем сдурели! – ахнула про себя Вика, поняв, что происходит. – Места другого не нашли?»
– Что ты наделал? – послышался негромкий женский голос.
– Ты не возражала, – ответил мужчина, и у Вики внутри все оборвалось – голос принадлежал Максиму Митину…
– Ой… а там спит кто-то! – наконец заметила присутствие Вики женщина, голос которой она так и не могла узнать.
Повернуться же и посмотреть мешало жгучее чувство обиды и стыда, которое просто пригвоздило ее к кровати.
– Да и пусть… мы ведь тихо… – и тут из динамика раздался голос диспетчера:
– Двадцать восьмая, на выезд.
Двадцать восьмая бригада была кардиологической, значит, сейчас Митин пойдет мимо ее кровати и непременно увидит, что это Вика лежит здесь.
«Господи, ну зачем я вообще сюда пришла?! Никогда не ложилась, никогда за все годы работы!» – грызя костяшку пальца, думала Вика, изо всех сил зажмурив глаза, словно это могло помочь вычеркнуть из памяти произошедшее.
Но Митин даже не взглянул на лежащего человека, снял с вешалки у двери свою куртку и вышел. Женщина осталась, и Вика боялась дышать, чтобы не привлечь ее внимания – не хватало еще устроить разборки на работе.
Когда же из динамика прозвучало «Четырнадцатая, на выезд» и женщина направилась к двери, Вика почувствовала, что ее вот-вот вывернет наизнанку – это была Олеся.
Когда за ней закрылась дверь, Вика сорвалась с кровати и еле успела пересечь коридор и оказаться в туалете. Выворачивало ее долго, так, словно организм старался избавиться от негативной информации, от переживаний, от стыда и внутренней раздавленности.
«Как же мне теперь быть? – думала Вика, умываясь холодной водой. – Как завтра встретиться и с ним, и с ней, с каким лицом? Как сделать вид, что я ничего не слышала и не видела? У меня не получится… Как же это унизительно, оказывается, узнать об измене… Я хотела на место жены Митина? Вот я на нем и оказалась, и это очень больно, просто невыносимо».
Однако все оказалось еще хуже…
Вика до самого конца смены ловила на себе взгляды коллег, бросаемые исподтишка, и понимала – все обо всем знают, не только она. Еле дождавшись возможности уйти, она выскочила из здания подстанции и опрометью кинулась в сторону остановки. Ехать к тетке в больницу в таком состоянии Вика не решилась, оставалось только вернуться домой и постараться уснуть.
Журналист
Ночью опять шел дождь. Белые кроссовки превратились в два куска грязи, пришлось долго отмывать их в ванной, но они все равно выглядели ужасно.
«Какого черта я в них поперся? – думал Борис, ожесточенно оттирая грязь, которая, казалось, намертво въелась в белую кожу. – Ведь есть нормальные черные кроссовки, так почему было в них-то не пойти?»
Борис любил качественные вещи – дорогие, но неброские, не кричащие о своей стоимости, и с большим трудом расставался с ними, когда подходил срок. Но кроссовки, похоже, придется выбросить прямо здесь, не везти же испорченную вещь в Москву.
– Простите, любимые, что местом вашей гибели стала земля города Хмелевска, – печально произнес Борис, перестав оттирать грязь. – Ничего не поделаешь.
Он убрал мокрые кроссовки в пакет и положил его у двери, чтобы завтра вынести к ближайшей мусорке.
Нужно было поработать, написать хоть пару строк – а там уже пойдет быстрее, это всегда было его проблемой. Пустой белый лист вызывал у Бориса паническую атаку, но стоило появиться на нем первым буквам, словам, строчкам – и все, Нифонтов уже не мог остановиться, писал быстро, почти не редактируя написанное. Это он делал позже, перенося текст из блокнота в ноутбук.
«Так, Боренька, давай-ка соберемся, сядем и поработаем, – уговаривал он себя, доставая блокнот из сумки. – Сейчас вот кофейку выпьем для бодрости…»
Часы показывали половину четвертого утра, но Борис совершенно не чувствовал желания спать. Адреналин захлестывал, срочно нужно было сублимировать это состояние во что-то продуктивное, и работа в таких случаях – лучшее, что возможно сделать.
Нужные слова появились сами собой, Борис едва успевал водить ручкой по листу, записывая так и лившиеся мысли. К утру в блокноте появилась полноценная статья, открывавшая цикл
