«Нет, ее красота была предназначена Александру Берману…»
Взгляд девушки привлекла та часть стены, которая странным образом оказалась совсем пустой. Она подошла ближе и обнаружила облупившуюся штукатурку. Будто прежде здесь что-то висело, а теперь и след простыл. А может, это были другие фотографии? У Милы возникло ощущение, что эта комната кем-то осквернена. Другие руки, другие глаза касались мира Дебби, ее предметов, ее воспоминаний. Возможно, мать девочки сняла со стены фотографии, и Миле следовало бы проверить эту версию.
Размышляя над увиденным, Мила вдруг услышала необычный звук, доносившийся снаружи. Но не из коридора, а из ванной комнаты.
Рука ее машинально потянулась за пистолетом. Выхватив оружие, Мила рискнула подняться во весь рост из своего прежнего положения и вплотную приблизилась к двери ванной. Снова шорох. Но на этот раз более отчетливый. Без всякого сомнения, там кто-то был. Кто-то, кто не обратил внимания на ее появление в спальне Дебби. Кто-то, кто так же, как и она, счел это время наиболее подходящим для того, чтобы незаметно проникнуть внутрь и унести что-нибудь с собой… Доказательства? Сердце в груди девушки неистово колотилось. Она не пойдет, а будет выжидать.
Дверь резко открылась. Мила перекинула палец с предохранителя на спусковой крючок. Но к счастью, вовремя остановилась. Находившаяся в ванной девочка вскинула от страха руки вверх, выронив все, что у нее было.
— Кто ты? — спросила ее Мила.
Девочка пробормотала:
— Я подруга Дебби.
Ложь. Мила прекрасно это понимала. Она засунула пистолет обратно за пояс и посмотрела на пол, разглядывая выпавшие из рук девочки предметы. Там была склянка с духами, несколько флаконов шампуня, красная шляпа с широкими полями.
— Я пришла за вещами, которые прежде ей одалживала. — Слова девочки звучали как извинение. — Передо мной здесь были еще трое…
Мила вспомнила красную шляпу, виденную ею на одной из висевших на стене фотографий. Она была на голове Дебби. Девушка поняла, что стала свидетелем мародерства, которое, вероятно, продолжалось на протяжении уже нескольких дней и было делом рук одноклассниц покойной. Не удивительно, если кто-то из них присвоил себе фотографии со стены.
— Ладно, — сухо ответила девушка-полицейский. — А теперь ступай.
Девочка, простояв в нерешительности какое-то время, собрала с пола все вещи и вышла из комнаты. Мила ей не препятствовала. И Дебби наверняка это бы понравилось. Эти предметы больше не нужны ее матери, которая теперь весь остаток своей жизни будет винить себя за то, что отправила дочь в этот колледж. Как бы то ни было, Мила считала, что миссис Гордон в некоторой степени даже «повезло», если, конечно, в таких случаях уместно говорить о везении: по крайней мере, у нее было тело дочери, чтобы оплакивать.
Мила принялась обыскивать тетради и книги. Ей очень хотелось найти имя, и она непременно его найдет. Труд ее был бы значительно облегчен, если бы удалось разыскать дневник Дебби. Мила не сомневалась, что девочка писала в нем обо всех своих горестях. И как все двенадцатилетние подростки, непременно хранила его в очень укромном месте. Где-то совсем недалеко от сердца. Словом, там, откуда она беспрепятственно могла бы его брать в нужный момент.
«А когда нам нужно скрывать что-то очень ценное от посторонних глаз? — спрашивала Мила себя. — Конечно, ночью».
Мила, согнувшись над кроватью, принялась шарить под матрасом, пока не наткнулась на какой-то предмет.
Это была закрытая на миниатюрный замочек жестяная шкатулка с изображенными на ней серебристыми кроликами. Усевшись на кровать, Мила огляделась в поисках ключа. И вдруг вспомнила, где его видела. Во время вскрытия она обратила внимание на ключик, прикрепленный к браслету на правой руке девочки.
Мила отдала его матери Дебби. Теперь совсем не оставалось времени, чтобы вернуть его обратно. И девушка решила взломать шкатулку. Поддев шариковой ручкой крышку, сорвала кольца, на которых держался замок. Затем открыла шкатулку. Внутри находился набор специй, засушенные цветы и ароматизированные деревянные палочки. А еще английская булавка с красным кончиком, которая, вероятно, и использовалась в ритуале установления кровных уз. Вышитый шелковый платочек. Резиновый медвежонок с надгрызанными ушами. Свечи для торта. Словом, бесценные для подростка вещи, хранимые им как память.
И никакого дневника.
«Странно, — подумала Мила. — Размер шкатулки и скудость ее содержимого наводили на мысль, что прежде здесь еще что-то хранилось. Иначе для чего Дебби потребовалось держать это все под замком? А может, и не было никакого дневника».
Разочарованная отсутствием желаемого результата, она посмотрела на часы: на поезд уже опоздала. Тем более стоило остаться здесь, чтобы попытаться отыскать некую примету, способную навести Милу на загадочную подругу Дебби. Когда девушка еще только приступила к осмотру вещей убитой девочки, она с новой силой почувствовала прежде неоднократно возникавшее странное и неуловимое до сих пор ощущение.
Все та же щекотка в основании шеи.
Она не покинет эту комнату до тех пор, пока не поймет, в чем же тут дело. Однако ей требовалась помощь или подсказка, от которой можно было бы оттолкнуться в своих разрозненных мыслях и направить их в нужное русло. И, несмотря на поздний час, Мила приняла довольно не простое, но такое необходимое решение.
Она набрала номер телефона Горана Гавилы.
— Доктор Гавила, это Мила.
Криминолог, оторопев от неожиданности, на мгновение потерял дар речи.
— Мила, чем я могу тебе помочь?
Он раздражен? Нет, это ей только показалось. И девушка поведала Горану о том, что вместо того, чтобы ехать сейчас в поезде, она находится в комнате Дебби Гордон в ее колледже. Мила предпочла не скрывать от него всей правды, и криминолог внимательно выслушал девушку. Она закончила свой рассказ, и на той стороне провода повисло долгое молчание.
Мила не могла знать о том, что Горан, стоя в этот момент с чашкой дымящегося кофе в руках, рассматривал настенные шкафы на своей кухне. А перед этим он несколько раз безуспешно пытался связаться с Роке, чтобы приостановить его выступление на брифинге.
— Похоже, что мы несколько поторопились с Александром Берманом.
Мила обратила внимание на то, что Гавила говорил с ней настолько тихо, что казалось, будто эта фраза с трудом пробивала себе дорогу из его груди.
— Я тоже так думаю, — согласилась она. — А как вам пришла в голову эта мысль?
— Ведь в его багажнике находилась Дебби Гордон, а не последняя пропавшая девочка, не так ли?
Мила напомнила ему объяснение Стерна относительно этого конкретного обстоятельства:
— Вероятно, Берман, допустив целый ряд оплошностей, не смог как следует спрятать трупы, а это, в свою очередь, могло бы способствовать его разоблачению. Тогда он решил перевезти тело Дебби в другое место, с тем чтобы скрыть его получше.
Горан в недоумении слушал Милу. Его дыхание становилось все более размеренным.
— Я сказала что-то не так?
— Нет. Но мне показалось, что ты и сама в это не слишком веришь.
— Да, это правда, — согласилась Мила, немного поразмыслив. — Чего-то здесь не хватает. А лучше сказать, что-то явно идет вразрез со всем остальным.
Мила знала, что настоящий полицейский живет своими ощущениями. Об этом нет ни слова в официальных рапортах: для них значимы только голые факты. Но поскольку Горан первым заговорил на эту тему, она осмелилась поведать ему о своих предчувствиях:
— Впервые это случилось со мной во время прочтения официальных результатов медицинской экспертизы. Понимаете, это как фальшивая нота. Мне не удалось удержать ее, и она тут же улетучилась.
Щекотка в основании шеи.
В трубке было слышно, как Горан пододвинул к себе стул. Мила тоже села. Затем послышался голос криминолога:
— Попробуем, к примеру, исключить Бермана из этой истории…
— Хорошо, давайте.
— Предположим, что все развивалось по иному сценарию. Скажем, что этот тип появился из ниоткуда и подбросил девочку с отрубленной рукой в багажник Бермана…
— Тогда, чтобы отвести от себя подозрения, Берман обо всем бы нам рассказал, — высказала свое предположение Мила.
— Я так не думаю, — решительно возразил Горан. — Безусловно, Берман был педофилом: этого бы он не смог утаить. Он прекрасно понимал, что ему крышка. Чтобы выйти из этой ситуации и воспрепятствовать раскрытию организации, членом которой он был, Берман решился на самоубийство.
Мила вспомнила про учителя музыки, который поступил точно так же.
— Тогда что же нам делать?
— Снова вернуться к Альберту, этому безликому, расплывчатому образу, который мы придумали изначально.
